кательности его взгляд, чистый и светлый, как у ребенка. Квадратный, почти одинаковый в ширину и высоту, но атлетического сложения и без лишнего жира, бретонский принц нес свои доспехи с такой же легкостью, как пажи шелковые накидки, и радость победы еще освещала его загорелое лицо, несмотря на достаточно мрачный характер церемонии.
     Его окружили капитаны, но за исключением орлеанского бастарда, который шел рядом с ним и был его другом, Катрин не узнала никого. Там были бургундцы и бретонцы, но не было ни Ла Гира, ни Ксантрая, верных друзей, ни одного человека из его обычного окружения.
     Беспокойство, на мгновение исчезнувшее благодаря Беранже, снова вернулось к ней: Арно в Бастилии. Ла Гир и Ксантрай отсутствуют. Что бы это могло значить?
     У нее больше не было времени задаваться вопросами. Молодой лейтенант схватил ее за руку.
     - Пойдемте! - сказал он. - Мы можем теперь последовать за процессией.
     И они бросились вдогонку, следуя за кортежем до двора Сен-Мартен.
     Он представлял собой широкий квадрат, в центре которого возвышался вяз, сияющий новой листвой. Дерево был единственным веселым пятном в этом мрачном месте. Совсем рядом помещалась тюрьма с виселицей, поднимавшейся перед самой дверью. Другие углы были заняты свинарниками, большими кучами навоза, от которых исходил невыносимый запах.
     Однако именно этот навоз привлекал внимание благородного собрания, выстроившегося к нему лицом. Перед ним находилось несколько солдат, но вместо копий, алебард и пик они держали вилы и длинные крючья. Казалось, все чего-то ждут.
     В одном углу стояло множество гробов, открытых и вышитых шелковыми саванами, тут же расположилась группа из нескольких человек в полном трауре, которым Ришмон вежливо поклонился.
     Епископ и настоятель приблизились к горе нечистот, над которой, к ужасу Катрин, старый прелат дрожащей рукой описал в воздухе знак благословения перед тем, как начал молитву за упокой.
     - Что все это значит? - прошептала молодая женщина. - Я думала, эта церемония предназначена для того, чтобы отдать должное коннетаблю д'Арманьяку...
     - Точно так! - спокойно ответил Сен-Симон. - Он там, внутри.
     - Внутри чего?
     - Навоза, черт побери! Именно туда его выбросили добрые парижане после того, как убили в 1418 году и отдали себя герцогу Бургундскому. У него из спины вырезали огромный ремень кожи, потом убили и бросили в эту дыру с навозом. Правда, не его одного: с ним вместе должен находиться тогдашний канцлер Франции мессир Анри де Марль с сыном, епископом Кутанса, потом еще два именитых горожанина: мэтр Жак Пари и мэтр Раймон де ля Герр! Монсеньор де Ришмон отдал приказ вытащить его из этой кучи и похоронить как подобает. Само собой разумеется, бургундцы согласны. Вы видите рядом с коннетаблем мессира Жана Виллье де Лилль Адана, который первым водрузил французское знамя на воротах Сен-Жак. Он раскаивается, так как после взятия Парижа именно он довел монсеньера Арманьяка до того плачевного состояния, в котором мы его скоро увидим. Но, - добавил он с внезапным беспокойством, - может быть, этот спектакль не для дамы?
     - Я не столь чувствительна, - ответила Катрин, И не покину этого места, не подойдя к коннетаблю. К тому здесь есть и другие дамы, - добавила она упрямо. - Вон та дама в траурной вуали - кто она?
     - Это госпожа де Марель, вдова канцлера и мать епископа. Испытание - тяжелое для ее сердца, но она пожелала присутствовать.
     Катрин бросила на нее полный сострадания взгляд. Она вспомнила, как еще в Дижоне ей рассказывали о тех ужасах, которые происходили в Париже, когда бургильоны снова отняли город у арманьяков. Она также вспомнила, как видела привязанную на знамени графа Жана IV д'Арманьяка, сына растерзанного коннетабля и брата Бернара Младшего - кожу, содранную со спины его отца, которую доставили ему бургильоны.
     Но она быстро забыла эти рассказы и вот теперь оказалась лицом к лицу с жестокостью гражданской войны, омрачившей ее детство, войны, чья разрушительная сила была усугублена войной с иностранным государством, из-за которой королевство находилось на волосок от гибели.
     Все было бессмысленно - пролитая кровь, страдания, поскольку после стольких лет таких ужасных потрясений человек, отдавший приказ к бойне, мог в этот час спокойно смотреть, как вытаскивают из кучи навоза трупы людей, которых он приказал туда бросить.
     Почти сто лет войны, братоубийственных сражений, убийств, засад, стыда, славы и нищеты, смешавшихся в единое целое, чтобы прийти к такому концу! И для того, чтобы вывести на путь спасения разоренную, голодную и почти умирающую страну, понадобился еще горящий жертвенник Kaнны, ужасающий, но торжествующий огонь руанского костра...
     Солдаты ворошили вилами кучу. Несмотря на свежий ветер, который трепал шелк знамен и белые волосы епископа, вонь становилась чудовищной. Она накатывала тошнотворными волнами. Искать останки приходилось на глубине, так как за восемнадцать лет яма для навоза успела превратиться в гору.
     Длилось это долго. Когда наконец был освобожден первый скелет, из карманов показалось множество платков и нюхательных мешочков.
     Катрин по примеру многих прикрыла нос платком, но маленького батистового квадратика, сохранившего только слабые следы вербены, скоро оказалось недостаточно, и молодая женщина почувствовала, что бледнеет. Сен-Симон был прав: это зрелище не годилось не только для женщин, но само по себе было невыносимым.
     Она закрыла глаза, чтобы не видеть страшных человеческих останков, которые два монаха заворачивали в белый шелковый саван, чтобы положить в один из гробов, потом снова их открыла, инстинктивно ища глазами выход.. Он внезапно почувствовала себя слабой и захотела уйти, иначе в скором времени могла стать посмешищем, потеряв сознание посреди всех этих людей и на глазах женщины, прямо стоявшей под своим черным покрывалом и казавшейся бесчувственной.
     Чувствуя, что задыхается, Катрин снова откинула капюшон, освободила голову и нетвердой рукой вытерла лоб. Ее взгляд встретил другой, полный радости и удивления взгляд человека в доспехах, который с каской под рукой стоял в нескольких шагах от коннетабля, человека, чье имя она чуть было не выкрикнула.
     "Тристан! Тристан л'Эрмит..."
     Она не сразу его узнала. Он прибыл не с процессией, а немного позже, и она едва успела заметить высокую фигуру, медленно прогуливающуюся между рядами с видом наблюдателя.
     Никогда до этого времени она не видела Тристана в полном вооружении. К тому же его светлые волосы, которые были достаточно длинными во время их последней встречи, теперь были подстрижены очень коротко, в форме небольшого круглого венчика, как того требовал рыцарский шлем.
     Он тоже только что понял, кто этот худой, одетый в черное дворянин, стоявший рядом с Сен-Симоном. Врезаясь в толпу, Тристан направился к выходу со двора, делая знак Катрин следовать за ним.
     Не без труда и благодаря помощи лейтенанта, которому она быстро все объяснила, Катрин пробилась к выходу, нашла Тристана в уголке, образованном одним из контрфорсов церкви, и не колеблясь бросилась к нему на шею.
     - Вы именно тот, кого мне так надо было увидеть! Тристан! Мой дорогой Тристан! Какая радость вас видеть!
     Он влепил ей два звучных поцелуя в обе щеки, потом, отодвинув от себя, подержал на расстоянии, чтобы лучше видеть.
     - Это мне следовало так сказать! Хотя я и не должен так удивляться. Я слишком давно вас знаю и мог предположить, что вы примчитесь из глубины вашей Оверни, как только узнаете новость. Не понимаю только, как это вам удалось так быстро добраться? Кто, черт возьми, вам сообщить? Ксантрай?
     Она посмотрела на него с беспокойством. Улыбка, освещавшая тяжелые черты всегда невозмутимого фламандца, много оживляла его лицо, но не задевала глаз, которые были настолько бледно-голубого цвета, что казались ледяными. Они таили суровость, какой Катрин в них никогда те не видела, по крайней мере, по отношению к себе. К ней тут же вернулась тревога: что мог такого сделать Арно, о чем ее должны были предупредить?
     - Я только минуту назад узнала об аресте мужа! И я все еще не знаю за что...
     - В таком случае, почему вы здесь?
     - Чтобы просить о помощи. Мой город осажден грабителями, Беро д'Апшье и его сыновьями. Они претендуют на наши земли, наших людей, наше имущество и даже на нашу жизнь, так как Апшье послали сюда их бастарда, чтобы он втерся в доверие к Арно и мог его спокойно убить.
     Улыбка исчезла с лица Тристана, но в его взгляде горел гнев.
     - Апшье! Еще одно племя благородных бандитов! Я уже слышал о них. Я знаю, что они были на горе Лозер с этим кастильцем. Когда мы окончательно сбросим англичанина в море, я займусь ими. А пока что...
     - Пока что, - перебила Катрин, которой уже начинало казаться, что ее друг не выражает бурной радости по поводу их встречи, - я хочу знать, что сделал Арно и почему его посадили в Бастилию.
     - Он убил человека.
     Крайнее удивление, но отнюдь не осуждение округлило рот Катрин. Только и всего?
     - Он убил.., и что же дальше? Что делает армия, которая атакует город, что делает город, который защищается, что делают солдаты, капитаны, принцы и крестьяне в эти беспощадные времена, если не убивают, убивают и еще раз убивают?
     - Я знаю это не хуже вас. Но убить можно по-разному, идемте... - добавил он, - не стоит здесь задерживаться! Что этот мальчик с вами?
     - Мой паж: Беранже де Рокморель де Кассаниуз. Он поэт.., но, если нужно, умеет хорошо драться.
     - В настоящий момент речь не идет о том, чтобы с кем-то драться. Нам надо объясниться в более спокойном месте. Симон, предупредите осторожно монсеньора коннетабля что я отлучусь, и замените меня. Но ни под каким предлогом не говорите ему об этой даме. Я сам ее к нему отведу в подходящее время. Лучники! Расступитесь!
     Уже хорошо знакомый Катрин комок тревоги застоя в груди. Что все это может означать? Почему Сен-Симон "ни под каким предлогом" не должен о ней говорить коннетаблю? И с какой целью тогда должен отвести ее к нему Тристан? Арно убил. Но кого? Как? Вот уже действительно, убей он самого короля, из этого бы не делали большей тайны.
     Со сжавшимся сердцем она шла за фламандцем. Беранже, немой как рыба, шел за ними по пятам.
     Тристан Эрмит стал важной персоной. Катрин наблюдала, как поспешно ему уступают дорогу, подводят лошадей. Не произнося ни слова, Тристан вскочил на высокого руанского жеребца и занял место в голове маленького отряда.
     Поскольку он все еще не был расположен к беседе, Катрин предпочла ехать за ним на расстоянии нескольких шагов. Радость встречи с другом исчезла. Теперь ей было не по тебе рядом со старым товарищем. Катрин не видела, чтобы он проявлял заботу, к которой она привыкла. Казалось, что он на нее сердится... Но за что? Человек, которого убил Арно, кто он? Чем вызвал гнев ее супруга? Она была уверена, что Арно не способен нанести удар, потеряв рассудок. Ему часто случалось давать волю гневу, но разум всегда побеждал.
     Три всадника молча проехали по улице Сен-Мартен до церкви Сен-Жак де ля Бушери, но беспокойство Катрин возрастало с каждой минутой.
     На улицах бродили солдаты - ведь город совсем недавно был освобожден и был еще на военном положении. Солдаты, заметив Тристана, демонстрировали уважение, к которому, казалось, примешивался страх. А ведь ничего в его внешнем облике не указывало на высокое положение или какое-либо звание. Его доспехи из полированной стали не были роскошными, шлем не украшал отличительный знак. Только горностаи и львы Ришмона на накидке указывали на его принадлежность к бретонскому принцу, но во всем этом не было решительно ничего, что бы могло оправдать беспокойство, написанное на всех лицах.
     Катрин все ниже склоняла голову. Ее тревога становилась непереносимой, тем более что - она в этом едва решалась признаться - Тристан теперь ее пугал.
     Она решила, что друг прежних лет ожесточился и отдалился от нее, что он прятался в свои доспехи, стараясь преградить путь воспоминаниям, стараясь запретить себе любое воскрешение прошлого. Улицы, по которым они проезжали я проплывавшие мимо, - все это кричало о нищете, опустении, страданиях, кричало окнами без рам и с выбитыми стеклами, пробитыми крышами, сорванными, часто открытыми в пустоту дверями. Город почти обезлюдел. Лишь изредка попадались кошки, избежавшие великого голода и пришедшие сюда доживать свой век.
     С тех пор как Париж стал английским, город потерял четверть своего населения, то есть примерно сорок пять тысяч жителей.
     Конечно же, рядом с развалинами остались какие-то дома, чьи фасады не пострадали, стекла которых блестели, флюгера отливали позолотой и крыши светились, как чешуя свежей рыбы, но в них жили пособники оккупантов.
     Однако жизнь понемногу возвращалась. То здесь, то там уже шли работы, виднелись рабочие на лесах, заделывающие трещины, замазывающие стены, латающие провалившиеся каркасы крыш. Шум от молотка и пилы часто сопровождался песней, которая прокатывалась от улицы к улице, до самого крепостного вала, где каменщики коннетабля уже заделывали бреши и восстанавливали стены из руин.
     Все это было прелюдией обновления. На площадях, на перекрестках Ришмон приказал объявить устно и письменно о королевском прощении городу, так долго его отвергавшему. Таким образом амнистированные и к тому же искупившие свою вину храбростью, с которой они сами атаковали английский гарнизон, парижане взялись за работу.
     Но Катрин смотрела на это, как в пустоту. Ничто не находило отклика в ее душе, она почти ничего не замечала - смотрела в спину ехавшего и мечтала о возможности объясниться с ним.
     Отсрочка, навязанная им, была настолько жестокой, что она, наверное, могла бы закричать прямо здесь, на самой середине улицы, закричать просто так, без цели, чтобы хоть чуть-чуть ослабить мучительное нервное напряжение.., заставить, быть может, его заговорить. Господи! Неужели так трудно сказать и нужны ли все эти предосторожности?
     Тристан Эрмит привык говорить откровенно и прямо. Ему не нужно было подбирать слова, готовить фразы.., если только он не собирался сообщить ей что-то ужасное.., неслыханное! О Боже! Неужели никогда не кончится это путешествие по призрачному городу?
     Когда они пересекали Гревскую площадь, где строительные леса на других зданиях контрастировали с Домом с Колоннами <Дом с Колоннами - так до XVI века называлось здание парижской ратуши (Отель-де-Виль), находившееся в восточной части площади. Примеч. пер.>, явно нуждавшимся в серьезной реставрации Катрин услышала, как ее паж вздыхает:
     - И это Париж? Я представлял его другим!..
     - Это был Париж, и скоро это будет новый Париж! - проговорила она с некоторым раздражением, так как в эту минуту судьба Парижа была ей в высшей степени безразлична.
     Тем не менее, пытаясь доставить удовольствие пажу, она добавила:
     - Этот город станет таким же, каким он был во времена моего детства: самым красивым, самым ученым, самым богатым.., а также самым жестоким и самым тщеславным!
     На последних словах голос молодой женщины задрожал и Беранже понял, что воспоминания детства были, возможно, не столь светлыми, как она бы того желала. Однако они уже подъехали.
     Тристан Эрмит сошел с лошади перед гостиницей. Расположенная на улице Сент-Антуан, напротив высоких стен строго охраняемого отеля, между улицей Короля Сицилийского и останками старой стены Филиппа-Августа, эта гостиница сохранила процветающий вид, и ее вывеска, на которой распластался орел с распахнутыми крыльями, была заново расписана и позолочена.
     - Вы устроитесь здесь, - объявил он Катрин, помогая ей сойти с лошади. - Английские капитаны очень любили гостиницу Орла, слава которой восходит еще к середине прошлого века. Таким образом, она не слишком пострадала. Вам здесь будет хорошо. А! Вот и мэтр Ренодо...
     Действительно, из дверей выбежал трактирщик, вытирая руки о белый передник. Он взглянул на Тристана.., и согнулся вдвое, выразив то же почтение, что и солдаты, но меньше страха.
     - Сеньор прево! - вскричал он. - Какая честь для меня видеть вас! Чем могу служить?
     - Прево? - удивилась Катрин, Впервые он ей улыбнулся, а его холодный взгляд чуть потеплел.
     - Вы находите, что это звание уже несколько обесценено, не так ли? Успокойтесь, нас здесь только трое: мессир Филипп де Тернан, мэтр Мишель де Лаллье и я, прево маршалов, к вашим услугам! Должен сказать, что мне поручен полный надзор за королевскими армиями.
     Добавлю, что сеньор Ришмон мне также пожаловал звание главнокомандующего артиллерии и капитана Конфлан-Сент-Онорин, но я не собираюсь охранять пушки, так как это совершенно не мое дело. Я предпочитаю должность прево.
     - Вот почему военные приветствуют вас с такой почтительностью.., и беспокойством?
     - Да, это так! Меня боятся, так как я без всякой жалости применяю закон и слежу за дисциплиной, без которой невозможна никакая армия, а коннетабль настаивает, чтобы его армия была образцом дисциплины и порядка.
     - Без жалости? Всегда?
     - Всегда! И чтобы нам было легче говорить, хочу сразу вам сообщить... Это я арестовал капитана де Монсальви.
     - Вы!.. Вашего друга?
     - Дружба здесь ни при чем Катрин. Я только исполнил долг. Но идите сюда. Пока горничные устраивают ваше жилье, мэтр Ренодо очень бы хотел приготовить нам обед. У него осталось, к счастью, кое-что из превосходных солений и несколько бочек восхитительного вина, которые он предусмотрительно замуровал в погребе. Наш въезд в Париж заставил упасть еще одну стену.
     Красная физиономия трактирщика расплылась в довольной улыбке.
     - Люди по ту сторону Ла-Манша - скверные знатоки вин. Я во что бы то ни стало хотел сберечь несколько больших бочек из Боньи Нюи, которыми я обязан дружбе с распределителем стола монсеньера герцога Бургундского. Буду счастлив дать его вам отведать!
     - Принесите полный кувшин, мой друг! Эти путешественники прибыли издалека, и им необходимо восстановить силы.
     Через минуту Катрин, Тристан и Беранже сидели за столом перед огромным камином, над которым свешивались с балок связки лука и прекрасной копченой ветчины. Оловянные кружки и миски соседствовали с караваем хлеба, сельдями, жарким из гуся и полной тарелкой вафель.
     Два кувшинчика вина, одно - из Романе, другое - из Они составляли им компанию.
     Виноград Они используют теперь в приготовлении коньяка. - Примеч. авт.
     Беранже, что было естественно в его пятнадцать лет набросился на еду. Катрин же, хотя была голодна и почти так же охотно истребила бы все на этом столе, даже не притронулась к пище, согласившись лишь выпить стаканчик вина. Она чувствовала, что силы ее оставляют и боялась потерять сознание. Но прежде всего она ожидала услышать объяснения, зная, как легко за хорошо накрытым столом завязать разговор.
     Тристан Эрмит удивился этой воздержанности, поскольку его всегда восхищал прекрасный аппетит Катрин.
     - Неужели вы не голодны? Ешьте, моя дорогая, мы побеседуем после.
     - Мой желудок может подождать. Но не мое сердце... Мне гораздо важнее знать, что произошло, чем утолить голод.., и вы знаете почему. Вы же, напротив, заставляете меня томиться в ожидании и воображать... Бог знает что! Худшее, разумеется! И если я вас послушаюсь, вы опять будете меня водить за нос. Это не по-дружески.
     Тон был суров. В нем пробивался зарождающийся гнев. Прево не ошибся в этом, и в его лице появилась прежняя теплота. Он вытянул руку, схватил ладонь Катрин, лежащую на столе, и крепко ее сжал, как бы не замечая, что она стиснула кулак.
     - Я все еще ваш друг, - подтвердил он горячо.
     - Так ли это?
     - Вы не имеете права в этом сомневаться. И я вам это запрещаю!
     Она устало пожала плечами.
     - Возможна ли дружба между прево маршалов.., и женой убийцы? Ведь это так, не правда ли, если я вас правильно поняла?
     Тристан, принявшийся резать гуся, на которого устремлял любовный взгляд Беранже, поднял голову и с