люблю ночь. Я мало сплю и не люблю день. Днем я изучаю что-нибудь и записываю, что узнал.
     - Это значит, что ты запишешь в своем дневнике о нашей встрече? - встревожился Борджиа.
     - Я пишу для тех, кто придет после меня, а не для агентов Ватикана. Твое имя не будет упомянуто, и я не знаю, как зовут эту молодую даму. Я знаю только одно: она жертва и поэтому имеет право на мою помощь. Если вы мне не солгали, то это, должно быть, решено между вами и вашим богом.
     - У нас нет никаких причин лгать. Я жалею лишь о том, что не могу отблагодарить тебя, - сказала Фьора.
     - Улыбнитесь мне один раз, и я буду удовлетворен!
     Они прибыли на место, то есть к самому необычному из всех римских дворцов. Несколько лет тому назад кардинал Борджиа купил за две тысячи золотых флоринов несколько старых домов, бывших когда-то монетным двором. Их достоинство заключалось в том, что они находились довольно далеко от Ватикана, на улице, которая за Тибром шла от замка Святого Ангела до главной площади квартала иностранцев. Из этого несколько разрозненного ансамбля вице-канцлер построил богато украшенную резиденцию. Борджиа сделал свой дворец пышным и красивым с тайной мыслью, что когда-нибудь он станет папой.
     Борджиа условным сигналом постучал в маленькую дверь, находящуюся в отдалении от большого портала, которая мгновенно открылась, ярко осветив грязную улицу. Он хотел пропустить Фьору вперед, но та еще не успела попрощаться со своим спасителем.
     - Я не забуду твоего имени, - сказала она с теплотой в голосе. - Надеюсь, что еще увижусь когда-нибудь с тобой.
     - Почему бы тебе не прийти ко мне однажды и вместе не посидеть за одним столом? - предложил Борджиа. - Ты ведь не такой дикий, каким хочешь казаться, и я знаю, что ты посещаешь некоторые дома..
     - В таком случае тебе лучше забыть их, потому что эти дома принадлежат людям, у которых были или будут неприятности с Ватиканом. Инфессура в гостях у вице-канцлера церкви? Тебя сразу начнут подозревать, а уж меня-то точно. Во всяком случае, я сам себя начну подозревать.
     - Запомни, однако, свободный человек, что этот дом - пристанище, которое тебе может однажды понадобиться.
     - Запомни это сам, монсеньор! Надеюсь, что твой дом станет настоящим убежищем для твоей молодой спутницы.., вот и все! Что же касается меня, то, если папа решит однажды убрать меня, я не буду прятаться и надеюсь, что смогу умереть как достойный римлянин. Смерть Петрония всегда была для меня примером, хотя он и не был республиканцем! Да хранят тебя боги, молодая женщина!
     - Тебе, может, хочется назвать меня по имени? Так знай, что меня зовут Фьора.
     - Спасибо, что ты открыла мне его, но через несколько часов мне будет известно о тебе все. Куда бы ты ни сбежала, голоса улицы дадут мне об этом знать.
     Ночь поглотила его с его собаками, а Фьора наконец переступила порог дворца.
     Жилище Родриго Борджиа не походило ни на какое другое.
     Фьоре показалось, что она разом очутилась в одном из этих сказочных восточных дворцов, когда-то описанных венецианским путешественником Марко Поло и другими рассказчиками, которых она встречала у своего отца и которым удалось побывать у турецкого султана. От своей родной Испании кардинал перенял вкус к отделке из дорогих камней, к резным потолкам с позолотой, к фрескам на евангельские темы и ярким краскам.
     Его герб - золотой бык с кардинальской шляпой наверху - был выбит над дверьми и на коже его роскошных кресел. Повсюду были дорогие ковры, мягкие подушки, стены, обтянутые парчой, кушетки, обитые самым дорогим атласом и бархатом. Золотая и серебряная посуда, кувшины и бокалы на сервантах и горках. Их было такое множество, что они утомляли взор. И Фьора, которая видела благородное великолепие палатки Карла Смелого, нашла, что этот дворец, не имеющий ничего общего с флорентийской элегантностью, немного походил на жилище нувориша.
     Но сразу, когда Фьора только вошла, она почти ничего не заметила из всего этого великолепия. Она мечтала только о том, чтобы согреться, а в доме тепло. Высокая женщина с желтоватым цветом кожи сняла с нее мокрые и грязные одежды, обернула ее в простыню и сильно растирала до тех пор, пока Фьора не перестала стучать зубами. Затем, подняв ее с такой легкостью, словно Фьора была ребенком, она отнесла ее в большую кровать, такую мягкую, что молодой женщине показалось, что она нырнула в пух, накрыла ее шелковыми простынями, дала ей выпить отвар из трав, зажгла позолоченную ночную свечу у изголовья постели, задув предварительно все остальные, и бесшумно вышла из комнаты. Фьора моментально куда-то провалилась и полетела на крыльях к последнему прибежищу несчастных: в страну снов.
     Когда Фьора в середине дня вернулась к печальной действительности, она чувствовала себя ужасно: ее била дрожь, горло болело, и она так громко чихала, что привлекла внимание женщины, которую она видела накануне. Вдобавок у нее разыгралась мигрень.
     Прохладная рука легла ей на лоб, и женщина сказала недовольным тоном:
     - Этого-то я и боялась! Ты простыла, несмотря на мои заботы, и у тебя температура. Родриго будет недоволен!
     - Как он себя чувствует? - спросила Фьора и снова чихнула.
     - Он чувствует себя, как всегда, отлично: несколько капель воды не могут повлиять на его отменное здоровье. У него сила как у быка на нашем гербе! - добавила женщина с внезапной экзальтацией, весьма удивившей Фьору.
     Впрочем, и сама эта женщина была удивительным созданием и заинтересовала Фьору, несмотря на ее несколько замутненное сознание. Она была высокой и, возможно, такой же сильной, как и Борджиа, но только костлявая, с длинным лицом оливкового оттенка. Строгое платье испанской дуэньи, унылость которого немного скрадывала тонкая белая оборка вокруг высокого ворота, застегнутого красивой золотой брошью с жемчужинами, совсем не украшала ее. Черная вуаль прикрывала ее волосы, уложенные в прическу в виде башни. На кожаном поясе была подвешена связка ключей.
     - Я хотела бы поблагодарить монсеньора, - сказала Фьора. - Вы думаете, я смогу сделать это сегодня?
     - Он сказал мне, что придет повидаться с тобой сегодня вечером, - ответила женщина недовольным тоном. - Он даже приказал накрыть стол для ужина в этой комнате, и будет очень огорчен, увидев тебя в таком состоянии.
     - После ночи, которую я провела, в этом нет ничего удивительного. И потом, я не так уж больна. У меня просто сильный насморк, и я надеюсь, что через пару дней он пройдет.
     - Ты его не знаешь. Он не терпит болезней и больных.
     И посмотри на себя! - добавила женщина, протянув ей зеркало с ручкой. - У тебя покрасневший нос, воспаленные веки...
     Такой тебе нельзя показываться ему на глаза.
     - Ну так и не покажусь! - проворчала Фьора, которую эта женщина начинала раздражать. Кроме того, Фьоре не нравилось, что та говорила ей "ты". - Скажите монсеньору, как обстоят дела, когда он вернется, и пусть он решит, стоит ли нам видеться.
     - Там посмотрим! А пока надо сделать все возможное, чтобы вылечить тебя.
     Она принялась за лечение со знанием дела: сначала дала Фьоре настой с медом и заставила ее проглотить кучу пилюль, сделать две ингаляции, после которых несчастная вся покраснела. Потом женщина собралась поставить ей клистир, от которого Фьора отказалась, собрав все свое мужество. Она не знала, прошла ли ее лихорадка, но почувствовала себя совершенно одуревшей, вдобавок у нее заболело сердце.
     - Оставьте меня в покое! - крикнула она ей. - Вы убьете меня вашими лекарствами, потому что я никогда их не принимаю, да будет вам это известно!
     - Когда человек болен, он лечится! - гаркнула женщина в ответ. - Тебе надо еще проглотить этот сироп, который смягчит горло и...
     - Я ничего больше не проглочу! Единственно, в чем я нуждаюсь, так это в том, чтобы меня оставили в покое и дали выспаться!
     Схватив подушки и одеяла, Фьора собиралась скрыться под ними, но приход кардинала положил конец этой сцене. Фьора не сразу узнала его. На Борджиа были элегантный короткий камзол из черного бархата с золотым шитьем, обтягивающие штаны, которые подчеркивали красоту его стройных и сильных ног.
     Увидев двух женщин, стоявших друг против друга, словно разгневанные курицы: одна красная, растрепанная, схватившаяся за простыни, другая, державшая флакон и ложку, он расхохотался.
     - Вы не можете кричать потише? - спросил он, еле отдышавшись. - Вас слышно аж в самом конце галереи. Мне хотелось, чтобы присутствие донны Фьоры в моем доме было неизвестно большинству моих слуг хотя бы дня два.
     Потрясая по-прежнему флаконом и ложкой, дуэнья набросилась на него:
     - Эта девица больна, Родриго. Неужели ты сможешь с ней ужинать? Посмотри на нее! Я сделала все, что могла, чтобы вылечить ее, но она мешает мне.
     - Я хочу, чтобы эта женщина прекратила отравлять меня своими лекарствами. Но она заладила, что вы будете разгневаны, узнав, что...
     - Что вы простудились этой ночью? Я совсем не удивлен и.., нисколько не разгневан.
     - Но ты сказал, что будешь ужинать с ней, - сказала дуэнья, готовая расплакаться.
     - Я не вижу, в чем трудность, Хуана? Стол поставят у постели, и ты прикажешь подать легкую пищу. А теперь обе успокойтесь! Недоразумение произошло оттого, что этой ночью я не представил вас друг другу. Мне необходимо было отдохнуть, и я думал сделать это после того, как вы проснетесь, мой дорогой друг.
     Он тут же объяснил Фьоре, что "донна Хуана де Янсоль" была дальней кузиной, чья семья имела небольшие неприятности и которую он привез из Валенсии, когда пять лет тому назад папа направил его послом в родную страну. Она следила за хозяйством и за служанками в доме и располагала полным его доверием, а также частью его любви.
     Хуане, которая слушала его со слезами нежности, он объяснил, что его гостья не была "этой девицей", а "благородной дамой, прибывшей из Франции", которая имела несчастье не понравиться его святейшеству и которой надо было предоставить гостеприимство.
     Эта речь, внешне естественная, пробудила, однако, недоверие Фьоры. Почему Борджиа подождал момента, когда она окажется у него в доме, чтобы предупредить Хуану? Тем более что прошлой ночью она явно ждала их, не задавая ни единого вопроса, ничуть не удивившись при виде пришедшей женщины в платье послушницы.
     Вспомнив слова Антонии Колонна о "самом большом бабнике", Фьора задалась вопросом: не было ли в привычках Борджиа время от времени приводить девок с улицы и - почему бы и нет - развращать какую-нибудь пансионерку из монастыря?
     Ее подозрения подтвердились, когда она услышала, как Хуана проворчала:
     - Надо было предупредить меня, что она не такая...
     Борджиа властным жестом прервал ее на слове, и она под его гневно сверкающим взглядом вся съежилась. Фьора подумала, что пришла пора вмешаться, если она не хочет нажить в лице этой женщины смертельного врага.
     - Донна Хуана так заботилась обо мне, монсеньор, и я боюсь, что плохо отблагодарила ее за это, но признаюсь, что от одной только мысли об ужине меня мутит. Один лишь запах еды вызывает у меня...
     - Вам невыносима мысль об ужине? - спросил Борджиа добродушно. - Ну что же, моя дорогая, лечитесь, а я пойду ужинать к одной хорошей знакомой. Но, может, мы поболтаем немного?
     - Конечно, - ответила Фьора, довольная тем, что все так просто разрешилось. - Я буду рада узнать новости.
     - Я так и предполагал. Принеси мне бокал испанского вина, Хуана, а потом оставь нас одних. Ты вернешься потом, чтобы помочь донне Фьоре приготовиться ко сну.
     Он проследил взглядом, как выходила дуэнья, потом пододвинул стул к постели Фьоры.
     - Я думаю, - сказал он, понизив голос, - что вам покажутся интересными новости, которые я принес. Я был вместе со святым отцом в его вольере, где он кормил своего орла, когда Леоне де Монтесекко, начальник его охранников, которому было поручено поехать за вами в Сан-Систо, вернулся оттуда с пустыми руками.
     - И что же?
     - Не помню, чтобы я видел его когда-нибудь в таком гневе.
     Досталось всем: капитану за то, что он не привез вас, кардиналу Детутвиллю, вызванному немедленно и обвиненному в том, что он укрыл вас, и даже орлу, который был лишен доброй половины своей пищи. Папа вернулся в свою комнату и разбил две или три вазы, чтобы успокоить себе нервы. Остальное досталось донне Босколи, прибывшей в этот момент со своим племянником. Скажите, донна Фьора, она была вчера в монастыре?
     - Да, но папе должно быть это известно: у нее было разрешение на посещение.
     - Это же самое сказала мать-настоятельница. Она добавила, что дама приказала ей от имени папы закрыть вашу дверь на ключ.
     - И папа ничего об этом не знал? - удивилась Фьора. - Но ведь не донна Босколи приказала расставить охрану перед дверьми?
     - Нет. Приказ пришел из Ватикана, но разрешение посетить вас было поддельным. Святой отец обругал донну Босколи, обвинив ее в том, что она спугнула вас и тем самым все провалила из одного только удовольствия поехать в монастырь, чтобы поиздеваться над вами.
     Он умолк. Возвратилась Хуана, неся серебряный поднос, на котором великолепный бокал из венецианского стекла красного цвета с позолотой стоял рядом с таким же графином. Она поставила поднос на стол, наполнила бокал и подала его своему кузену с благоговейным трепетом. Кардинал принял это как должное.
     - Спасибо, Хуана. Можешь идти. Я скоро позову тебя.
     - Гнев папы не пал на вас? - спросила Фьора с удивлением.
     - Из-за моего посещения на прошлой неделе? - уточнил кардинал. - Настоятельница Сан-Систо - умная женщина.
     Она предпочла не говорить об этом, без сомнения полагая, что если она смолчит, то может рассчитывать на мою помощь. Что я и сделал. Я объяснил папе, что во всем была виновата госпожа Босколи, которая спугнула вас своим появлением. Я еще добавил, что вы, без сомнения, находчивая женщина. Перессорились все. И тогда кардинал Детутвилль предложил осмотреть его дворец, после чего он вернулся обвинителем.
     - Обвинителем? И кого же он обвинил?
     - Папу, мой милый друг, просто-напросто папу. Кардинал-камерарий - важная персона, и, кроме того, он самый могущественный кардинал во Франции. Пришлось сказать ему, что произошло на самом деле, а узнав о выборе, который будет вам предложен: топор палача или рука Карло, он просто взорвался, протестуя против оскорбления, нанесенного его суверену, ибо вашу судьбу решали, даже не дождавшись ответа от короля Франции. Он пригрозил, что будет жаловаться королю. Я не вдаюсь в подробности относительно слов, которыми стороны обменялись: они были столь резкими, что я предпочитаю забыть о них.
     - Значит, магистр Детутвилль не боится папы? - удивилась Фьора - А почему он должен его бояться? Он представляет здесь короля Франции, он глава ватиканской дипломатии, он также самый богатый кардинал из всех кардиналов, и, кроме того, он королевской крови.
     - Я понимаю. И к чему же пришли в результате.., этой ссоры?
     - Пока все остаются при своем мнении. Святой отец вопит, что, если он схватит вас, он прикажет вас казнить, понравится это или нет донне Босколи; кардинал, очень спокойный и выдержанный человек, уточняет, что, если папа решит вашу судьбу без согласия короля Людовика, договоры останутся на прежнем уровне и что он никогда не увидит, разве только что во сне, монаха Ортегу и кардинала Балю.
     Фьора помолчала минуту, поигрывая концами шелковой простыни, наброшенной ей на плечи.
     - А это замужество, о котором мне говорила.., госпожа Босколи? Мне хотелось бы знать ваше мнение по этому поводу.
     Борджиа посмотрел в лицо молодой женщины, скользнул взглядом по приятной округлости ее плеча, и его глаза загорелись при мысли о других округлостях, еще более заманчивых, спрятанных под тонкими покрывалами.
     - Каково мое мнение? Надо ненавидеть вас так сильно, чтобы предложить вам, самой красивой из всех женщин, соединиться в браке с этим блаженным.
     - Когда-то Иеронима хотела выдать меня замуж за своего сына Пьетро Пацци, настоящее чудовище, злоба которого просто сочилась через все поры его кожи. Именно из-за него она приказала убить Франческо Бельтрами, моего отца. Несмотря на мое происхождение, Иеронима просто охвачена страстью выдать меня замуж за кого-нибудь из своих родственников, настолько она боится, что хоть малая толика нашего теперь уже небольшого состояния может уплыть из-под ее носа.
     Встав, Борджиа подошел к столику и вновь наполнил свой бокал. Но перед тем, как выпить, он предложил его своей гостье:
     - Выпейте! Я уверен, что вам станет лучше.
     Она послушно взяла бокал, и сквозь его прозрачное стекло огонь свечи распался на яркие отблески.
     - Вам так трудно рассказать мне о Карло Пацци? Вы считаете, что мне следует подкрепиться, прежде чем начать разговор на эту тему?
     Она разом осушила бокал и отдала его Борджиа. Он взял из ее рук бокал, не отнимая своих пальцев от ее руки, приложил губы к тому месту, где она пила, и допил последние капли благородного напитка.
     - Это тоже чудовище, но другого рода, - ответил он наконец со вздохом. - Совсем не злой, я в этом уверен, но это странное существо, какое рождается иногда на свет. Говорят, что он плод изнасилования и что при рождении он непоправимо повредил плоть своей матери. Мысль, что вас могут выдать замуж за этого выродка, невыносима для любого нормального мужчины. Вы созданы для того, чтобы вас любили принцы.
     Борджиа налил Фьоре еще немного вина и, когда она выпила, присел на край ее постели, взял бокал из пальцев, потом бросил его в камин, словно пустячную вещь. Хрупкое произведение искусства разбилось на множество красных и золотых осколков.
     - К нему прикасались ваши губы, - прошептал он хрипловатым голосом, выдававшим его желание. - Никто больше не смеет приложить к нему свои.
     Пламенный взгляд устремился на нее из-под его тяжелых сощурившихся век. Рука, положенная на ее плечо, сильно сжала его, в то время как другая скользила под шитым золотом стеганым одеялом, ища грудь. Фьора резко отодвинулась к краю кровати и подтянула колени к груди.
     - Следует ли напоминать вам, монсеньор, что я больна? - спросила она таким ледяным голосом, что он сразу охладил пыл Борджиа.
     С сожалением он отнял руки, поласкав ее при этом еще раз.
     Потом встал.
     - Извините меня, - прошептал он. - Ваши глаза похожи на грозовое небо, в котором, кажется, легко затеряться, а я не Желаю ничего другого, как только нравиться вам.
     Она заметила, что, вставая, он слегка покачнулся, и сказала с жесткой усмешкой:
     - Не для того ли, чтобы понравиться мне, вы взяли на себя неслыханный риск лично приехать за мной прошлой ночью?
     - А что в этом такого странного? - спросил кардинал с внезапным высокомерием. - Ценную вещь нельзя доверять грубым рукам слуги.
     - Вот уже второй раз вы сравниваете меня с вещью. Вы забываете, что я женщина - О нет, я этого не забываю, - усмехнулся Борджиа. - Наоборот, я только об этом и думаю. Да, вы женщина, и самая желанная, которую я когда-либо встречал. Даже в день вашего прибытия. Вы тогда были худы, как голодная кошка, и бледны, как лунный свет, но вы были для меня самым красивым, самым желанным из всех созданий, и тогда я поклялся, что вы будете моей.
     - Именно для этого вы помогли мне убежать из монастыря и привели сюда?
     - А какая же может быть другая причина? - искренне удивился кардинал. - Король Франции, конечно, интересует меня, но клянусь, если бы вы не были так красивы, я не позаботился бы о вас никогда. Что касается меня, то всякий раз, когда я желал ту или иную женщину, я получал ее, и незамедлительно.
     Но ради вас я готов проявить некоторое терпение, ибо я знаю, что вы стоите того еще и потому, что от ожидания удовольствие будет только острее, когда наконец я буду обладать вами.
     - Вы только зря потеряете время, монсеньор, - сказала Фьора, которую начал охватывать гнев. - Я доверилась вам, потому что надеялась, что вы поможете мне убежать.., из это