лом и ели хлеб с сыром, а он охотно отвечал на их вопросы: в городе было праздничное настроение, и праздник продолжался еще долго за полночь. Один из братии, на которого было возложено выполнять поручения в городе, вернулся в полном восторге от великолепия кардинальского кортежа и от приема, который оказали ему сеньоры Медичи. В этот день самым значительным событием будет месса, которую отслужит монсеньор Риарио в Дуомо <Главный собор Флоренция.> в присутствии самых почтенных жителей города и всех желающих, которых этот собор сможет вместить...
     Пока монах ходил за новым кувшином воды, Рокко спросил у Фьоры:
     - Ворота сейчас откроются. Ты сможешь идти?
     - Нужно. Конечно, во время мессы бояться нечего, но чем раньше Лоренцо все узнает, тем лучше.
     - Согласен, хотя месса не внушает мне никакого доверия...
     - Ты что, сумасшедший? - воскликнула Фьора.
     - Нет, но за свою жизнь я врывался с помощью силы в двери многих монастырей и имел немало монашек. Однако нам предстоит проделать около половины лье до тех пор, пока мы не окажемся перед воротами Флоренции.., и все это - пешком...
     Теперь они могли рассчитывать только на свои собственные силы. Но, увидев толпу, которая отовсюду стекалась к городу, Фьора подумала, что продвигаться быстрее было бы невозможно, не рискуя быть раздавленным. Изо всех окрестных деревень во Флоренцию направлялись крестьяне, чтобы увидеть посланника папы. Выглянувшее солнце позолотило все вокруг, одна за другой просыпались колокольни, и их голоса возвещали этому миру, в котором царили войны, предательство, убийство, страх и темнота, что Сын Человеческий воскрес и дал людям надежду на жизнь вечную...
     Прошедшей ночью Фьора отделалась от плаща, набив его карманы камнями и бросив в реку. Поток ликующего народа принес обоих путешественников к стенам Флоренции, которые Фьора, забыв усталость и страхи, с огромной радостью увидела перед своими глазами. Уже так давно она ожидала этого мгновения, когда снова увидит горячо любимый город... И Флоренция встретила ее звоном всех своих колоколов, празднично украшенными улицами и радостной толпой, заполнившей эти улицы.
     По мере того как они продвигались вперед, народу становилось все больше и люди делались агрессивнее.
     - Мы отсюда никогда не выберемся! - проворчал Рокко, с трудом проталкиваясь вперед. - Разве мы не пойдем во дворец Медичи? - спросил он, когда толпа начала вливаться на Понте-Веккио, по обе стороны которого стояли лавчонки с закрытыми по случаю праздника ставнями.
     - Сначала мы пойдем к Дуомо. Дворец расположен чуть дальше.
     Наконец им удалось выйти на более или менее открытое место, и они оказались на той площади, где на глазах у Фьоры рухнула вселенная в день похорон ее отца. Тут они обнаружили, что пройти дальше было невозможно. Вход на площадь со всех выходящих на нее улиц преграждали солдаты.
     - Я приехал из Рима, и у меня письмо к монсеньору Лоренцо, - сказала Фьора одному из сержантов. - Пропустите меня... Я должен пройти во дворец!
     - Ты пройдешь туда чуть позже, малыш, - ответил тот. - Разве ты не слышал колокола? Месса началась, и монсеньор Лоренцо присутствует на ней вместе со своим братом и со всеми своими друзьями... Подожди! - добавил он, потому что бледное измученное лицо юного гонца вызвало у него жалость. - Я помогу тебе попасть в церковь. А там уж сам ищи своего господина.
     Скоро Фьора оказалась перед дверьми собора, которые по случаю праздника были открыты, и из них доносились величественные звуки музыки. Рокко, точно приклеенный, шел за нею следом.
     Подойти к алтарю, около которого стояли Медичи вместе, было нелегким делом, потому что везде стояли люди, даже в центральном проходе, который по обычаю оставался свободным и служил границей между мужчинами и женщинами. Но Фьора с детства была знакома с этой церковью и выбрала окольный путь, пробираясь между людьми, просила пропустить ее, показывая некоторым, особо упорным, письмо Катарины:
     - Срочное послание для монсеньора Лоренцо!
     Было жарко, как в печке. Запах ладана и других благовоний, которые, не жалея, жгли во время службы, поднимался высоко под своды собора, смешивался с запахом цветов, которые были разбросаны по всей церкви и теперь медленно умирали под ногами людей...
     В главном приделе собралось самое блестящее общество. Все разговаривали друг с другом, чуть приглушив голос, обменивались последними сплетнями, разглядывали друг друга, критиковали туалеты и прически. Позади этой нарядной толпы простои люд пытался рассмотреть стоящих на хорах обоих правителей города. Лоренцо был весь одет в черное, но его короткий плащ был застегнут пряжкой с алмазом такой величины, что на него можно было бы купить целое королевство, а Джулиано - весь в пурпуре и золоте, красивый и сияющий, как статуя Аполлона, радостный, как отпущенный на каникулы паж.
     Когда Фьора наконец увидела их, ее сердце забилось от волнения. Братья Медичи были живы, и, как только кончится служба, она передаст им послание. На сердце стало так тепло при виде этих дорогих ей лиц...
     Но там, на хорах, кто-то еще в этот день занимал внимание публики. Тонкий и бледный, такой юный в кружевах и тяжелом кардинальском пурпуре, молодой князь церкви восемнадцати лет, который так быстро начал становиться взрослым. При малейшем движении яркими огнями вспыхивали драгоценные камни и золото на его высокой митре и золотых кругах, символизирующих солнце на его ярко-алых перчатках. По правде сказать, молодой Риарио чувствовал себя немного скованным.
     Женщины находили его очаровательным при виде томных глаз и легкого румянца, который иногда окрашивал его лицо, а мужчины, видя его хрупкое сложение, выпячивали грудь и таким способом утверждались в своем превосходстве сильного пола; исполненные самодовольства, они тут же нацепили ему ярлык "желторотый".
     Часть местных священников, а также тех, кто прибыл вместе с ним, окружили кресло, напоминающее трон, на котором он сидел и даже немного вздремнул, несмотря на громкие звуки органа и пение хора, в котором певцы обладали невероятной силы голосами. По сути дела, среди всех собравшихся только оба Медичи и некоторые из их друзей - Фьора узнала крупный нос Анджело Полициано, очки Марсило Фачино и мечтательный взгляд Боттичелли - следили за ходом пасхальной службы.
     В алтаре священник неторопливо и торжественно вел обряд.
     Раздался громкий звон колокольчика. Пение смолкло, прекратились все разговоры, только тихо играл орган. Женщины и мужчины встали на колени, и это было похоже на то, как будто море цветов наклонило свои головки. Перед престолом, сверкающим от множества свечей, священник высоко поднял вверх просфору, которую стекла витража окрасили в красный цвет; он показался всем выше ростом в своем расшитом золотом облачении. Колокола зазвонили вновь, но тут началась страшная давка.
     Фьора побледнела...
     - Началось! - произнес Рокко и вынул шпагу.
     - Это невозможно! Здесь?
     Она невольно сделала то же самое, и они стали пробивать себе дорогу сквозь обезумевшую толпу. Так они добрались до хоров.
     Сражение шло у самого алтаря, на ступени которого испуганный священник уронил чашу. Священный сосуд откатился к одетому в красное с золотом телу, безжизненно лежащему на черном мраморе посередине лужи крови. Джулиано Медичи, прекрасный и веселый, очаровательный Джулиано был, несомненно, мертв, но, несмотря на это, какой-то человек навалился на него и, не переставая, втыкал в него свой нож. Рокко словно ястреб налетел на него и ударил шпагой. Раненный в ногу убийца поднялся и хотел нанести ответный удар, но тут толпа подхватила его и увлекла с собой, а труп Медичи отбросила к ступенькам хоров, куда немедленно кинулась Фьора. Рокко оказался в водовороте толпы и упустил убийцу, который тем временем, словно уж среди камней, пробирался к выходу.
     Пока Фьора в полном отчаянии смотрела на красивое лицо молодого человека, которого она когда-то любила, кто-то встал рядом с нею на колени, и она увидела, как длинная сухая рука тронула шею Джулиано.
     - Ему уже ничем не поможешь, - произнес Деметриос Ласкарис. - Заговорщики все сделали по плану.
     - Это ты? - удивленно спросила Фьора. - Что ты здесь делаешь?
     - Я мог бы спросить то же самое у тебя. Идем! Нам не надо здесь оставаться...
     А вокруг них продолжалось сражение. Фьора стала искать глазами Лоренцо и скоро увидела его. Прямо напротив юного, но дрожащего и бледного, как и его кружева, кардинала властитель Флоренции, обернув своим черным плащом левую руку, сражался с помощью только одной парадной шпаги против двух священников, вооруженных кинжалами. Из раны на шее текла кровь, но он уверенно сражался среди перевернутых канделябров, раздавленных восковых свечей и церковной утвари, а его черные глаза бешено сверкали на смуглом лице.
     - Ко мне, Медичи! Палле! Палле! - рычал он, и древний боевой клич его рода вознесся к самому куполу церкви.
     Ему ответили лишь несколько редких возгласов. Испуганная Фьора поняла, что Лоренцо грозит гибель. Сейчас он бился уже с четырьмя противниками, и его дыхание становилось все короче. Она бросилась к нему, чтобы дать ему хотя бы нормальную шпагу. В это время братья Кавальканти, словно пушечные ядра, смели все окружение Лоренцо, придя ему на помощь в самый последний момент. Лоренцо смог перевести дух, тем более что при виде этой неожиданной помощи оба священника обратились в бегство, потому что их кинжалы были беспомощны перед боевыми шпагами. Фьора воспользовалась моментом, чтобы подбежать к Лоренцо, и, взяв свою шпагу за клинок, протянула ее со словами:
     - Возьми! Тебе это может понадобиться.
     - Фьора! - с неожиданной нежностью проговорил Лоренцо, и это наполнило теплом сердце молодой женщины.
     Но сейчас было неподходящее время для объяснений. Справа от хоров группа вооруженных людей, во главе которых Фьора узнала Пацци, стремительно приближалась. На этот раз их было не меньше двадцати человек!
     Деметриос увлек молодую женщину в сторону, а Рокко легким прыжком перескочил балюстраду и оказался лицом к лицу с банкиром.
     - Ты слишком часто попадаешься на моем пути! - воскликнул он и с яростью набросился на Пацци. Но здесь неизвестно откуда появился необычайной красоты и прекрасно одетый юноша и встал между обоими противниками, рискуя быть проткнутым с обеих сторон.
     - Оставьте мне эту грязную собаку, мессир! - крикнул он и приготовился к бою. - Кровь, которую вы видите на моей шпаге, принадлежит Джулиано. Я только что обмакнул ее в его кровь и поклялся, что этот человек будет убит только мной.
     Меня зовут Франческо Нори!
     Чтобы не мешать ему, Рокко отошел в сторону и тут же оказался перед двумя новыми противниками.
     - Давайте, молодой человек, но не упустите его и не поскользнитесь в крови! Ее здесь полно, и, черт побери... - добавил он, пронзая своего первого противника, - мы постараемся, чтобы ее стало еще больше!
     Несмотря на подоспевшую помощь, бой был все же слишком неравен. Лоренцо Великолепный слабел, и его грудь поднималась с большим трудом, словно кузнечные мехи. Его вытеснили с хоров, и он мог остаться без прикрытия сзади.
     - В ризницу, монсеньор! - закричал Деметриос, который оставил Фьору за колонной, а сам уже пустил в ход кинжал. - Закройтесь в ризнице и ждите помощи!
     Лоренцо, окруженный тремя соратниками, стал потихоньку отступать, уложив по дороге еще двух противников.
     - Браво! - оценил Рокко.
     Он тоже только что положил на черные плиты пола еще одного. Среди нападавших произошло некоторое замешательство, и малочисленная группа, окружавшая Медичи, воспользовалась этим, чтобы добежать до ризницы, тяжелая бронзовая дверь которой тут же наглухо закрылась за ними. Преследователи только в отчаянии колотили по ней кулаками. , - Идем, - прошептал Деметриос. - Нам тоже надо подыскать убежище.
     Больше ничего делать им и не оставалось. Рокко, увлеченный сражением, последовал за Лоренцо в ризницу, которую осаждали заговорщики. Добраться до выхода из собора было невозможно, потому что вдоль всего придела шло сражение. Следуя за Деметриосом, Фьора скрылась за алтарем, к которому привалился юный Риарио, полумертвый от страха, и с рыданиями сжимал в руках массивное серебряное распятие. Но на него никто не обращал внимания.
     Из своего укрытия Фьора и Деметриос следили за происходящим. Центральная часть придела начала потихоньку освобождаться; некоторые бойцы предпочли вообще покинуть поле сражения. Везде валялись окровавленные тела и брошенное оружие, порванные женские накидки, раздавленные цветы, растоптанные драгоценности, которые нищие с жадностью собирали с пола. В открытую дверь был виден солнечный день и площадь, с которой доносился невообразимый шум - доказательство того, что битва переместилась туда. Можно было подумать, что на площади собралась вся Флоренция.
     - Как получилось, что Медичи пришли без охраны? - шепотом спросила Фьора. - Где Савальо и его люди? Где главный прокурор?
     Деметриос пожал плечами:
     - Никто не думал, что они нападут во время мессы. Савальо должен быть во дворце. А что до прокурора, то он в сеньории, и двери туда закрыты... Иди за мной, я нашел новое укрытие, где мы спокойно подождем, чем все это закончится.
     Держа за руку молодую женщину, грек, низко пригнувшись, побежал вдоль стены к маленькой темной лестнице, которая вела наверх, туда, где собирались вокруг органа певцы и музыканты.
     Там было пусто, но вокруг царил страшный беспорядок.
     - Здесь, наверное, сражались за то, кто первым доберется до лестницы. Давай сядем, если хочешь, - добавил он с неожиданной мягкостью в голосе. - Мне хотелось бы знать, какое чудо привело тебя во Флоренцию? Если, конечно, ты сама хочешь мне об этом рассказать...
     Фьора достала платок, чтобы вытереть потное и грязное лицо.
     Уже давно ее шляпа слетела с головы и тяжелые волосы выбились из-под сетки. Ее серые глаза с любопытством изучали грека.
     За последние несколько месяцев тот сильно постарел, и в его темных глазах появилось выражение печали.
     - Зачем ты так говоришь? - тихо спросила она и положила руку на плечо своего старого друга. - Разве кровь, которая течет по этим жилам, стала другой?
     - Какое-то время я так действительно думал, но был за это наказан, - признался Деметриос.
     - Я знаю, о чем ты думаешь. Ты вспоминаешь ту ужасную сцену в Мора, где мы чуть не подрались в палатке Карла Смелого.
     - Конечно.
     - Тебе надо забыть об этом, как это уже сделала я, Деметриос! В реке моей жизни утекло с тех пор столько воды, а по моему небу пробежало так много туч! Но скажи, ты был рад, когда увидел меня?
     - И ты еще спрашиваешь?
     - Я тоже была просто счастлива! Это было похоже на лучик солнца после тех черных дней, которые я пережила. Поэтому ты должен понять: это, и только это важно для нас! Ты есть ты, а я есть я, и мы с тобой теперь рядом.
     Деметриос ничего не ответил, но на глазах у него показались слезы, он обнял ее и крепко прижал к сердцу. Еще никогда Деметриос не вел себя так по отношению к Фьоре: как отец, который вновь обрел свое потерянное дитя. Им надо было пройти через тяжелые испытания для того, чтобы грек понял, какое огромное место в его сердце занимает эта молодая женщина.
     - А Эстебан? - спросила Фьора, не отрываясь от черного одеяния доктора. - Ты знаешь, что с ним стало?
     - Он здесь, со мной. Я подумал, что потерял и его тоже после той анафемы, которой меня предала госпожа Леонарда, и она была совершенно права... Я пошел вперед, сам не зная, куда иду.
     - А почему ты не остался с герцогом Лотарингским? - спросила Фьора. - Или с королем Людовиком?
     - Я не был нужен ни тому, ни другому, а навязывать свое присутствие я не люблю. Однако Эстебан догадался о том, что со мною происходит. Он догнал меня на дороге и сказал: "А если мы вместе поедем и посмотрим, что стало с нашим садом во Фьезоле и с тавернами на берегу Арно?" Так мы и вернулись сюда...
     - И ты не побоялся, что здесь тебя может встретить та же опасность, из-за которой мы с тобой должны были покинуть Флоренцию?
     - Я об этом даже не думал, потому что я знаю людей. Толпа обычно непостоянна, изменчива, ее легко поворачивать в нужную сторону, а во Флоренции, мне кажется, это еще сильнее очевидно. Прошло два года, и притом умирать здесь или в любом другом месте... Ведь мне больше нечего было терять.
     - И что случилось после этого?
     - Ничего. Сеньор Лоренцо встретил меня как старого друга, поселил сначала в Бадье, потом у тебя...
     - У меня? - переспросила удивленная Фьора.
     - У тебя осталась вилла во Фьезоле, которую сохранили для тебя Медичи. Мы часто говорили о тебе и, несмотря на то, что ты здесь пережила, всегда надеялись, что когда-нибудь ты сюда вернешься.
     - Тамошние люди хорошо приняли тебя?
     - Да. Тем более что недавно там была эпидемия холеры, И я многим помог. Но прошу тебя, расскажи о себе. Теперь я хочу услышать твою историю.
     - Ay тебя не было никаких видений про меня? Ведь ты мог видеть сквозь время и пространство!
     - Да, иногда. Но обычно это было очень смутно, потому что ты была очень далека от меня. Но прошу тебя, рассказывай!
     Их двоих, спрятавшихся в этом укромном уголке, теперь окружала полная тишина. Около ризницы осталось всего несколько человек, которые стояли у тяжелой двери и вполголоса переговаривались, похожие на волков, обсуждающих, как им напасть на очередную жертву. В приделе не было ни единого человека, только лучи яркого послеполуденного солнца. Фьора подошла и, облокотившись на балюстраду, с высоты своего убежища стала наблюдать жуткое зрелище брошенных на черном мраморе мертвых тел, лежащих в лужах запекшейся крови; тело Джулиано уже застыло в своих праздничных одеждах, а чуть дальше почти так же застыл юный кардинал, прикованный к подножию сверкающего креста, который он все еще держал обеими руками... Фьора тяжело вздохнула.
     - До сегодняшнего дня, после которого, возможно, твой мир рухнет, у тебя был все-таки какой-то покой. А на моем пути были одни испытания, но, правда, была и радость: рождение моего маленького Филиппа.
     В потухших глазах грека на некоторое время зажегся прежний огонь, и его лицо осветилось:
     - Сын? У тебя есть сын? О боже, какая радость!
     Опершись на балюстраду, Фьора старалась во всех подробностях вспомнить всю свою жизнь с тех пор, как под Нанси рухнуло могущество Карла Смелого, герцога Бургундского.
     Когда она закончила, Деметриос не проронил ни слова; казалось, он превратился в каменное изваяние и походил на одного из древних мудрецов. Он вдруг показался ей таким далеким, что Фьора испугалась, наклонилась к нему и стала его изо всей силы трясти за рукав:
     - Деметриос! Ты слышал, что я рассказала?
     Он ничего не ответил, и его глаза по-прежнему смотрели вдаль, сквозь толстые стены Санта-Мария-дель-Фьоре.
     - Да... Знаешь, Фьора, я не думаю, что твой супруг мертв...
     Сердце молодой женщины почти перестало биться, горло сжалось, во рту пересохло:
     - Что ты сказал?
     По его телу прошла сильная дрожь и вывела его из состояния транса, в которое он незаметно впал. Он посмотрел на нее и слабо улыбнулся:
     - Ты считаешь, что я сошел с ума?
     - Нет. Я знаю, что ты можешь увидеть будущее, но, Деметриос, на этот раз ты ошибся! Филипп взошел на эшафот на глазах всего города, на тот же самый эшафот, на котором погибли мои отец и мать. Матье де Прам знал, о чем говорил, когда рассказывал мне о казни.
     - Конечно, я видел поднятый меч.., но я не видел крови.
     С искренней печалью Фьора подумала, что Деметриос на самом деле очень постарел и что его такой еще недавно блестящий ум одряхлел так же, как и тело. Все это опасное прошлое, конечно, безвозвратно умерло, каким бы оно ни было полным жизни и страсти. Оно умерло вместе с Филиппом!
     Бронзовый голос колокола все еще гремел над городом, были слышны крики, стук копыт, а затем огромный собор наполнился топотом солд