еще никого не убивал, а я осмелюсь предположить, что госпожа Катрин выслушала их немало в свое время.
     Добрая женщина, без сомнения, еще продолжила бы обсуждать эту тему, поскольку очень любила рассказы. о любовных интригах и непристойные шутки. Но герцогиня Маргарита быстро прервала ее и велела женщинам начинать упаковывать сундуки для предстоящей поездки во Фландрию. Она распорядилась оставить ее наедине с дорогой подругой госпожой де Шатовилен, с которой ей предстояло обсудить немало важных дел.
     Катрин низко присела в реверансе вместе с остальными и вышла из комнаты, собираясь немедленно отправиться на поиски Ландри. Но когда они вышли на галерею. Мари де Вогриньез потянула ее за рукав.
     - Меня очень заинтересовал этот бархат на вашем платье, моя дорогая. Вы покупали его в лавке своего дядюшки?
     - Нет, - елейно ответила Катрин, вспомнив, что ей говорил Гарэн, - его привезли для меня из самой Генуи на осликах вашего дедушки.

Глава десятая. АРНО ДЕ МОНСАЛЬВИ

     Катрин отправилась на поиски Ландри тотчас же, но так и не смогла его найти. Казарма герцогской кавалерии находилась поблизости от конюшен, в той части дворца, куда фрейлина не могла пройти без разрешения герцогини. К тому же, оруженосец, к которому она обратилась, сказал ей, что Ландри Пигасс пробудет в Дижоне очень недолго. Сейчас он отдыхает, но снова сядет в седло этим же вечером, чтобы доставить в Беон депеши, которые только что принесли от канцлера Роллена. Он наверняка пересечет городскую черту еще до того, как зазвонят к вечерне.
     Катрин не осмелилась продолжать расспросы. К тому же, по пути домой ей пришло в голову, что если она будет в числе придворных дам, сопровождающих принцесс во Фландрию, там, конечно, ей представится удобный случай увидеться со своим другом детства. Она поклялась, что уж на этот раз ее ничто не остановит. Она была вне себя от радости, что встретилась с ним снова, потому что, помимо всего прочего, он был одним из немногих звеньев, связывающих ее с прошлым, с теми днями, когда они еще жили в лавке на мосту Менял, с парижскими улицами, которые она так живо помнила, и с ужасным днем восстания горожан.
     Однако в течение последующих недель у нее почти не было времени предаваться воспоминаниям. Прежде всего она должна была находиться при вдовствующей герцогине, которая полюбила ее и все чаще и чаще ощущала потребность в ее услугах, вызывая ее во дворец почти каждый день. Катрин узнала, что она и Мари де Вогриньез, крестница герцогини, должны заботиться о гардеробе их повелительницы. Эта близость к Мари иногда приводила к выпусканию коготков и обмену колкостями. Между двумя молодыми женщинами не было особых симпатий. Катрин с радостью обошлась бы без этой маленькой частной войны, ибо эта девушка не вызывала в ней ничего, кроме презрительного равнодушия. Но не в ее характере было терпеливо выносить постоянные булавочные уколы, которыми Мари уязвляла ее гордость. Сукна дядюшки Матье и ослы дедушки Вогриньеза были главным оружием в этой войне. Дедушка Вогриньез вышел в знать совсем недавно. Он нажил свое состояние не совсем честными, но весьма прибыльными путями, занимаясь контрабандой с помощью своих бесценных ослов.
     Другим делом, отнимавшим много времени у молодой женщины, был их отъезд во Фландрию и приготовления к двойной свадьбе принцесс. Отвечая за гардероб, Катрин деятельно занималась приданым обеих принцесс. Она помогала им выбирать ткани и фасоны для платьев. Вместе с Эрменгардой де Шатовилен она стояла над душой госпожи Гоберты, достопочтенной портнихи. Весьма предусмотрительно Катрин превратила грозную хранительницу гардероба в свою союзницу жестом настолько же благоразумным, насколько и подкупающим. Это был подарок в виде великолепного отреза алого с золотом генуэзского бархата, найденного ею в дядюшкиной лавке. Этот подарок привел графиню в полный восторг. Оказалось, что Эрменгарда питала сильное пристрастие к ярким цветам и, особенно, к красному, который, как она считала, подчеркивал природную величественность ее осанки. Отрез бархата и чарующая улыбка Катрин вместе с ее неоспоримым тонким вкусом в вопросах одежды решительно привлекли графиню на сторону молодой жены государственного казначея.
     Что же до личной жизни придворной дамы, то в ней не было никаких происшествий. Жизнь с Гарэном текла мирно и однообразно, каждый день был похож на предыдущий. Казначей редко принимал гостей и не любил слишком уж выставлять напоказ свое огромное богатство, хорошо понимая, сколько ревности и зависти большое состояние возбуждает в других людях. Если он и проявлял склонность к показной роскоши в интимной обстановке своих особняков, так это было лишь для его личного удовольствия, для услады только его глаз. Большим банкетам и шумным, многолюдным празднествам он предпочитал тихую игру в шахматы у камина, чтение книг, созерцание своих сокровищ и, с недавнего времени, - общество Абу-аль-Хайра, чья ученость и восточная мудрость доставляли ему большое удовольствие.
     Они часто вели друг с другом долгие беседы. Катрин иногда принимала участие в разговорах, но чаще всего они заставляли ее зевать от скуки, потому что, в отличие от Гарэна, ее не интересовали тайны медицины и опасная и тонкая наука о ядах - токсикология. Маленький мавританский доктор был не только удивительно искусным для своего века врачом-практиком. Он был еще более замечательным токсикологом.
     Наконец, для обеих принцесс, Маргариты и Анны, наступило время покинуть Дижон. Был уже конец марта, когда длинная процессия лошадей, повозок, фургонов и вьючных мулов проследовала через Вильгельмовы ворота. Скоро они оставили позади городские укрепления, и вот уже Дижон, его фантастический силуэт, унизанный башнями и шпилями, который издалека казался лесом копий, скрылся из виду.
     Веселость, обычно отличающая поездки такого рода, в данном случае, как заметила без особого удивления Катрин, совершенно отсутствовала. Здоровье вдовствующей герцогини Маргариты в последнее, время заметно ухудшилось, и она вынуждена была отказаться от первоначального намерения сопровождать своих дочерей. Графиня Эрменгарда ехала как ее представительница и должна была выполнять роль дуэньи при обеих принцессах.
     Удобно устроившись в седле, закутавшись в огромную темно-бордовую мантию на рыжем лисьем меху, которая удваивала ее и без того внушительные формы, Эрменгарда де Шатовилен неторопливо ехала верхом на иноходце бок о бок с Катрин. Они не говорили друг с другом, молча любуясь молодой, едва распустившейся зеленью листвы, вдыхая резкий воздух раннего утра и наслаждаясь солнечным светом, который так редко можно было видеть в узких, извилистых, грязных улицах города. Катрин всегда испытывала большое удовольствие от путешествий даже на короткие расстояния, а эта поездка напоминала ей ту, которую она совершила с дядей Матье год назад и которая была так богата приключениями.
     Графиня Эрменгарда также любила путешествовать, но по другим причинам. Приятно было иметь возможность удовлетворить свое ненасытное любопытство к новым людям, новым местам. Ей также нравилась медленная, спокойная поступь лошадей по бесконечным дорогам, которая позволяла ей уютно подремывать, кивая в такт головой, и она находила, что пребывание на свежем воздухе дает ей приятное ощущение собственного здоровья и возбуждает аппетит.
     Герцог Бургундский ожидал своих сестер в Амьене, где должно было состояться двойное бракосочетание. Эти браки были конечным результатом многих месяцев переговоров и обсуждений с регентом Англии и с герцогом Бретонским. Он намеренно выбрал этот епископальный город, потому что, поскольку он был нейтральной территорией - по крайней мере, на словах - это решение не могло нанести обиду герцогу Савойскому, с которым все еще продолжались затянувшиеся переговоры о мире. Но подлинной причиной для такого выбора было то, что епископ Амьенский был преданным слугой герцога, и в Амьене Филипп чувствовал себя как дома.
     Когда принцессы и их свита достигли Соммы после долгого и скучного путешествия по опустошенным землям Шампани, разговоры графини Эрменгарды постепенно почти полностью свелись к отрывистым, совсем не дамским, но выразительным односложным восклицаниям. Причиной гнева почтенной дамы было то, что где бы ни проезжал блестящий царственный кортеж, они видели только оборванных мужчин, женщин и детей, истощенных, голодных, с блестящими по-волчьи глазами.
     Вороватая английская солдатня, где бы она ни появлялась, сеяла, вокруг себя нищету, голод, страх и ненависть. Зима, близившаяся теперь к концу, была ужасной. Голод, вызванный тем, что весь урожай на полях был сожжен, косил население, опустошая местность на сотни лиг вокруг. В разоренных деревнях не было никаких признаков жизни. Путешествие, которое Катрин находила таким приятным, пока они ехали по Бургундии, теперь превратилось в нескончаемый кошмар.
     Молодая женщина с болью в сердце закрывала глаза, когда видела, как вооруженный эскорт, пуская в ход деревянные древки своих копий, ударами отгонял прочь полумертвых от голода людей, осмелившихся просить у них милостыню. Каждый раз, однако, когда это случалось, принцесса Анна возмущенно вмешивалась, горько упрекая солдат за жестокость. Ее великодушное сердце не могло не отозваться на страдания людей, и повсюду на пути она щедро подавала милостыню, оставляя сияющий след нежной доброты и сострадания, пока ее кошелек и руки не опустели. Если бы Гарэн почтительно, но твердо не воспротивился намерениям принцессы, она, без сомнения, раздала бы по пути все тридцать золотых экю, что несли на себе вьючные мулы. Эти деньги были частью приданого принцессы в сто тысяч экю, потребованного английским герцогом, и величина этого приданого стала причиной все усиливавшегося раздражения госпожи Эрменгарды.
     - Чего он еще хочет, этот жадный "годдэм"? - спрашивала она у Катрин, когда, наконец, на горизонте появились стены Амьена. - Он пришел сюда незаконно, непрошеным и выцеживает из страны последнюю каплю крови. Он берет в жены самую милую, самую прелестную и самую добродетельную из наших принцесс и все еще требует золота, когда должен бы пасть на колени, целуя прах у ее ног в благодарность за милость, которую ему оказало Небо! Я возмущена, госпожа Катрин, я буквально закипаю от злости, видя, как наш герцог протягивает руку этому давнему врагу нашей страны и, мало того, отдает ему свою собственную очаровательную сестру...
     - Я думаю, он это делает только для того, чтоб отомстить королю Карлу. Он очень ненавидит короля.
     - Отомстить, может быть, но также и надеясь захватить его трон, - продолжала сетовать графиня. - Для вассала это поведение вероломно. Даже если этот вассал - владетельный принц и пытается забыть свои обязательства. Это - бесчестное поведение, вот и все!
     Улыбка промелькнула на губах Катрин, растрескавшихся от поднявшегося ледяного ветра, который беспорядочно гнал Облака высоко над башнями и шпилями Амьена.
     - Это опасные слова, графиня, - сказала она лукаво, - Они могли бы стать опасными и для вас и для меня, если герцог прослышит о них.
     Но взгляд почтенной дамы, устремленный на нее, был такой открытый, честный и гордый, что Катрин почувствовала, как краснеет.
     - Герцог прекрасно осведомлен о моих взглядах, госпожа Катрин. Благородная женщина не опускается до лжи, даже перед герцогом Бургундским! То, что я говорю вам теперь, я готова повторить и ему!
     Катрин не могла не восхищаться ею. Тучная, с зычным голосом Эрменгарда принадлежала к благородному древнему роду, и это высокое происхождение не могли скрыть ни излишний жир, ни эксцентричность поведения. Ее благородство и горделивое достоинство были врожденными и торжествовали над всеми мелкими человеческими слабостями. Она была верным другом, но могла также стать грозным врагом. Гораздо разумнее было иметь ее союзницей.
     Когда они вступили в Амьен, принцессы тотчас направились к брату, который ждал их во дворце епископа. Свита тем временем размещалась по заранее для них отведенным домам. Эрменгарда, естественно, сопровождала двух своих молодых подопечных, пока Катрин и ее супруг устраивались в доме, который был расположен на расстоянии брошенного камня от огромного белокаменного кафедрального собора. Задние окна домов выходили на тихий канал. Этот дом, хотя и не очень большой, но чрезвычайно удобный, принадлежал одному из самых значительных в городе торговцев сукном, с которым герцогский казначей имел тесные деловые связи. Гарэн заранее выслал вперед своего управителя Тьерселина, лакея и секретаря, а также, под наблюдением Сары, служанок Катрин. Они, под охраной вооруженного эскорта, захватили основную часть багажа, и, когда Катрин вошла в дом суконщика, то с восхищением обнаружила, что ничего не было упущено. Огонь пылал в камине, ее спальня была уютно обставлена и увешана вышитыми коврами, постель расстелена, а огромный букет фиалок в расписной фаянсовой вазе привносил тонкий нежный аромат. На накрытом в парадном покое столе стояла еда.
     Это их жилище при всей своей скромности было редкой роскошью и привилегией в страшно переполненном городе, где за любое пристанище горожане платили непомерно высокую цену. Огромные свиты герцогов Бретонского и Бедфордского, графа де Ришмона и английских графов Саффолка и Солсбери наводнили город. Не один амьенский бюргер был вынужден ютиться в одной комнатушке со всей семьей и слугами, чтобы освободить больше места для гостей - в большинстве своем наглых и бесцеремонных - всех этих знатных господ, явившихся на переговоры с герцогом Филиппом.
     Над окнами каждого дома висели гербовые щиты, и бесчисленные вымпелы и стяги трепетали на вечернем ветерке. Цвета и эмблемы герцога Бретонского, черные хвосты горностая на серебряном поле, украшали все дома на восток от епископского, между тем как кроваво-красные вертикальные полосы графа де Фуа заполнили западную часть города. Южная часть принадлежала алой Ланкастерской розе герцога Бедфордского. Английский герцог и его спутники вместе со спутниками графов Саффолка и Солсбери заняли добрую половину города. Бургундцы теснились в северной части, а слуги епископа Амьенского вынуждены были пристраиваться, где пришлось.
     Несмотря на усталость, Катрин не могла уснуть. Всю ночь напролет город оглашали пение, крики и звуки фанфар такой мощи, что от них дрожали дома. И это было еще только прелюдией к пышным и расточительным празднествам, обещанным герцогом Филиппом. К назойливому шуму снаружи добавилось ее собственное нервное состояние. По вызову своего повелителя Гарэн посетил епископский дворец. Вернувшись оттуда, он нанес визит супруге, уже лежавшей в постели. Она болтала с Сарой, которая чистила щеткой, складывала и убирала платья своей госпожи.
     - Завтра вечером во время бала, который дается в честь обрученных, вы будете представлены монсеньору, - сказал он сухо. - Желаю вам доброй ночи.
     На следующий вечер епископский дворец светился красноватым светом, как будто он был охвачен пожаром. Бочки с горящей смолой на парапетах башен вместе с золотым и алым светом, струящимся из высоких готических окон, бросали зловещий отблеск на покрытые изощренной резьбой белокаменные стены расположенного поблизости кафедрального собора, окутывая его статуи и барельефы каким-то неземным сиянием. Трепещущие на ветру каскады шелковых тканей спускались до самой земли из каждой амбразуры и на каждом столбе был водружен флаг.
     На рыночной площади, где стража с трудом сдерживала толпу зевак и любопытствующих прохожих, городской люд мог лицезреть пеструю картину, разворачивающуюся у него перед глазами. Там были бароны и рыцари в дублетах, сверкающих драгоценными камнями, осторожно вышагивающие в своих нелепо удлиненных, заостренных башмаках, которые иногда были так длинны, что приходилось подвязывать их острые носы к поясу тонкими золотыми цепочками. Некоторые из них были в огромных, покрытых вышивкой капюшонах, причудливо уложенных на голове, другие щеголяли непомерно длинными, с вырезанными по краю зубцами и свисающими до самой земли рукавами, которые выставляли напоказ с самым вызывающим видом. Дамы красовались в самых изысканных нарядах и сверкали драгоценностями; их головы украшали уборы разнообразных фасонов, отороченные мехом или валиками парчи. Они важно ступали, а за ними тянулись тяжелые атласные, бархатные, парчовые или златотканные шлейфы праздничных одеяний. Отделенные от толпы двойным рядом гвардейцев в полном вооружении, эти ослепительные феи с непринужденным видом шествовали во дворец на торжества, как некое скопище невиданных звезд, каждая из которых сверкнет на мгновение в свете факелов, прежде чем ее поглотит темная пасть дворцовых дверей.
     Вокруг всей рыночной площади окна были забиты зрителями, и, благодаря тому, что герцог не поскупился на факелы и свечи, все было залито светом.
     Катрин стояла у одного из окон дворца, наблюдая казавшийся нескончаемым поток гостей. Со своей прислугой и сундуками, в которых были ее наряды и украшения для предстоящего бала, она прибыла во дворец еще днем. Хранительница гардероба настояла на том, чтобы только она одна отвечала за туалет Катрин при представлении герцогу. Чтобы быть уверенной, что сама Катрин от скуки или из любопытства не покажется раньше времени собравшимся гостям, Эрменгарда заперла ее в своей комнате, а сама отправилась проследить за облачением принцесс. Туалет самой Катрин был давно завершен, и она теперь глядела в окно в надежде, что так время пройдет быстрее...
     - Не знаю, простят ли вам сегодня вечером вашу красоту принцессы Анна и Маргарита? Ибо я боюсь, что рядом с вами их красота затмится, как затмеваются звезды рядом с солнцем. Нехорошо выглядеть такой красивой, моя дорогая! Это неприлично, почти скандально!
     Эрменгарда казалась искренне встревоженной, но, несмотря на это, похвала ее была не менее искренней. Однако на этот раз Катрин не находила удовольствия в комплиментах. Она ощущала необъяснимую грусть и усталость и с радостью сняла бы свой чудесный наряд, чтобы уютно зарыться в белую мягкую постель над зелеными водами канала. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.
     Скоро Гарэн зайдет за ней. Он возьмет ее за руку, и поведет в парадный зал, где сейчас собираются гости. Там она присядет в реверансе перед герцогом Филиппом, его сестрами-принцессами и их будущими мужьями. Она снова будет смотреть в эти серые глаза, непроницаемое спокойствие которых она когда-то на миг возмутила. Она знала, что Филипп ждет встречи с ней, чтобы в этот вечер удовлетворить свою страсть, но эта мысль не приносила ей радости. То, что этот высокородный и могущественный герцог стремился обладать ею, даже по-своему любил ее, ничуть не волновало ее. В толпе, стремившейся во дворец, она особо отметила одну пару. Они казались очень юными, кавалер - почти еще мальчик, такой же белокурый, как Мишель де Монсальви, гладко выбритый и сияющий в своем темно-синем атласном костюме, вел за руку девушку, скорее девочку, тоже блондинку, как и он, с волосами, схваченными простым веночком из розовых роз, таких же свежих, как ее платье из розового муара. Время от времени юноша наклонялся к своей спутнице и шептал ей что-то на ушко. Она улыбалась и заливалась румянцем. Катрин представила, как они пожимают друг другу руки, обмениваются шепотом нежными словами, страстно целуются. Эти двое были как будто одни во всем мире. Он на разу не взглянул на ослепительно нарядных, зачастую жгуче прекрасных женщин, которые их окружали. Ее шаловливые глазки ни разу не отвлеклись от его лица. Они любили друг друга со всем пылом очень юных существ, и им ни на миг не могло прийти в голову скрывать свою страсть. Они были счастливы...
     Это блаженное счастье Катрин сравнила с пустотой своего собственного существования. Тоскующее, но одинокое сердце, пародия на супруга, который нарядил ее в красивые одежды, чтобы бросить в объятия другого мужчины, похоть незнакомцев, которая не находила в ней отклика, несмотря на многие бессонные ночи, когда все ее тело ныло от неутоленных, ненасытных желаний и кровь, казалось, к