х появились ямочки.
     - Только почему вы говорите все это таким сердитым тоном? А теперь, раз мы пришли к соглашению, то разрешите мне откланяться. Моей воспитательнице может показаться, что месса чересчур затянулась.
     - За вами так строго присматривают?
     - Не строже, чем за любой девушкой моего возраста и положения, - сухо ответила Фьора. - И я вовсе не считаю нужным обсуждать эту тему.
     - Я и не пытаюсь. Но умоляю вас, подождите немного. Я...
     Он, казалось, заколебался, и Фьора начала терять терпение.
     - Если у вас есть еще вопросы, то задавайте их побыстрее. Я тороплюсь...
     - То, что я хотел бы вам сказать, потребовало бы долгого вступления, а вы спешите...
     И не успела Фьора опомниться, как Филипп обнял ее и страстно поцеловал. Девушка вдруг почувствовала себя во власти какой-то неведомой силы, подавившей в ней всякое стремление к сопротивлению. Если раньше малейшее проявление нежности со стороны какого-нибудь поклонника вызывало во Фьоре лишь холодное презрение, то теперь она с упоением отдавалась объятиям этого незнакомого человека. Девушка ощущала у своей груди тяжкое биение его сердца, от него пахло кожей, ветром дальних странствий, мокрой травой и лошадьми.
     И этот запах пьянил Фьору так же, как пьянил его поцелуй - первый поцелуй в ее жизни. От него по телу разлилось тепло и сладко кружилась голова. Перед Фьорой вдруг приоткрылся целый мир - манящий и одновременно пугающий мир любви.
     Как далек он был от голубых девичьих грез, легких вздохов и нежных стишков...
     Слишком неопытная, чтобы ответить на ласку, Фьора, обессиленная, с бешено бьющимся сердцем, покорно прильнула к Филиппу. И когда он вдруг разжал руки, она чуть не упала.
     Филипп поддержал ее и вновь нежно прижал к груди. Приподняв за подбородок ее лицо, он осторожно поцеловал Фьору в кончик носа, затем в глаза - Я люблю тебя, - прошептал он со страстью, которая заставила ее покраснеть. - Я люблю тебя, и я тебя хочу...
     На этот раз Филипп окончательно выпустил Фьору из своих объятий и, ни разу не обернувшись, быстро вышел из церкви. Все еще пребывая во власти волшебного сна, девушка упала на колени.
     Над ней в слабом свете двух свечей улыбался лик какой-то святой. В полном смятении чувств Фьора никак не могла определить, что это за святая, но, стараясь успокоиться, машинально принялась ей молиться...

Глава 3

СЮРПРИЗЫ ЛЮБВИ

     На следующее утро Франческо Бельтрами и его дочь направились в лавку книготорговца Веспасиано Бистиччи. Держась за руки, они шли быстрым шагом, так как на улице замет но похолодало. Но это обстоятельство не могло испортить Фьоре настроение. Она обожала в компании с отцом - ей не пристало ходить туда одной - посещать книжную лавку, где собиралась интеллектуальная элита Флоренции. К тому же там нашлись бы книги на самый взыскательный вкус.
     В этот ранний час на улице Ларга, где находилась книжная лавка, царило оживление. Домохозяйки с корзинами в руках спешили на рынок, дамы под покрывалами и капюшонами выходили после мессы из церкви Сан-Лоренцо, расположенной" между дворцом Медичи и монастырской библиотекой; пастух гнал козье стадо; каменщики везли на тачках тяжелые блоки; повсюду сновали горожане, одетые в длинное платье из черной саржи; из закоулков доносились звонкие голоса детворы.
     И на каждом шагу Бельтрами встречали дружеские приветствия. Он искренне и любезно на них отвечал, радуясь такому свидетельству своей популярности. Когда отец и дочь уже подходили к дому Бистиччи, их чуть не сбило с ног стадо свиней.
     За свиньями бежал мальчишка. Узнав богатого купца, он покраснел и бросился перед ним на колени прямо посреди улицы:
     - Ах, извините, мессир Бельтрами, тысячу раз извините!
     Пастушок казался ужасно испуганным. Еще мгновение, и он падет ниц.
     - Бедняга! - со смехом воскликнул Франческо. - Если ты так и будешь стоять на коленях, все твои свиньи разбегутся.
     Вместо того чтобы извиняться, догнал бы их, дурачок! Подожди! Вот держи на случай, если какая-нибудь свинья потеряется... А то хозяин прибьет тебя...
     И, сунув изумленному ребенку золотой флорин, Бельтрами потянул дочь за собой. Ошалев от счастья, мальчишка в одно мгновение скрылся из глаз.
     - Это тебя следовало бы прозвать Великолепным, - заметила растроганная Фьора. - Ты самый щедрый человек на свете.
     - Потому что отдал флорин? Но Лоренцо Великолепный отдал бы два. Так что пусть все остается как есть.
     Минуту спустя они уже входили в книжную лавку.
     Веспасиано Бистиччи считался в городе крупным специалистом по античной литературе. В поисках редких манускриптов его агенты обшарили все города Греции и Ближнего Востока. Это был человек лет шестидесяти с крупной, можно сказать, величественной фигурой, любезными манерами и богатой Эрудицией. Хотя лицо его избороздили морщины, глаза смотрели молодо, а голос был звучен.
     При появлении отца и дочери Бельтрами он оставил своего собеседника и поспешил им навстречу.
     - Добро пожаловать! Признаюсь, я всегда рад видеть твоего отца, Фьоретта, но твое - присутствие для меня радость вдвойне. Ты - сама весна...
     - Не порти ее лестью, - недовольно заметил Франческо. - Я пришел узнать, готова ли копия "Комментариев", которую я у тебя заказывал?
     - Она почти закончена. Я засадил за нее своих лучших переписчиков, и скоро ты сможешь получить свой заказ. Но у меня есть кое-что, что должно тебя заинтересовать.
     При этих словах глаза Бельтрами загорелись.
     - Скорей говори, что это?
     Бельтрами последовал за Бистиччи в глубину лавки и по пути нечаянно задел мужчину, с которым хозяин беседовал до их с Фьорой прихода. Когда Франческо извинился, незнакомец обернулся, и Фьора узнала в нем греческого лекаря, который так напугал ее на балу во дворце Медичи.
     - Не стоит извинений, - послышался его низкий голос, и он учтиво поклонился. - Я стоял на проходе. Стоит мне увидеть книги, и я ничего уже вокруг не замечаю...
     - Полагаю, что стоит! - возразил Бельтрами. - Ведь наше появление помешало вашему разговору с мессиром Бистиччи...
     - Ничего страшного, я уже собирался уходить. Я пришел только за тем, чтобы заказать копию с одного ценного медицинского трактата Ибн Сины, который на Западе известен под именем Авиценны. Мессир Бистиччи отказывается уступить мне оригинал.
     - Я уже говорил вам, мессир Ласкарис, что это невозможно, так как монсеньор Лоренцо пожелал оставить трактат себе.
     Но он разрешил, чтобы с него сняли копии, - сказал Бистиччи, возвращаясь с объемистым пакетом в руках. - Все несчастье в том, что мой переписчик с арабского свалился с приступом лихорадки, и это значительно затянет работу над копией.
     - Когда-нибудь она все же будет готова, а это - главное, - спокойно ответил грек. - А теперь ухожу... Не хочу вам мешать...
     Смущенная его присутствием, Фьора отошла в сторону и сделала вид, что заинтересовалась лежащим на высокой подставке греческим требником. Чтобы покинуть лавку, Деметриос должен был пройти мимо девушки. Удостоверившись, что книготорговец и его клиент, поставив на дубовый прилавок масляную лампу, занялись разговором, он подошел к Фьоре.
     - Слишком серьезное чтение для таких молоденьких глазок, как ваши! - произнес он на прекрасном французском языке. - А читаете ли вы по-гречески, мадемуазель?
     Фьора резко повернулась к нему. Человек этот по-прежнему внушал ей страх. Тем более не следовало перед ним отступать.
     - Разумеется! И еще по-латински. А вы, мессир? Вы все так же читаете чужие мысли, как вчера читали мои?
     - Нетрудно прочесть мысль, если она вызвана волнением, или мысль, принадлежащую человеку с чистой душой. Если бы не ваше положение в обществе, я охотно сделал бы вас своей ученицей... Прошу вас, однако, запомнить мои слова: если в ваш дом постучится беда, я буду готов прийти к вам на помощь.
     Мое имя...
     - Я знаю. Мне его называли. Но, мессир, уже второй раз вы пророчите мне беду. Не могли бы вы выражаться яснее?
     - Сейчас, к сожалению, нет. Во-первых, ваши мысли всецело заняты любовью, а во-вторых, вы все равно не сможете избежать ударов судьбы. Но в тяжелый час вспомните обо мне.
     Монсеньор Лоренцо подарил мне дом во Фьезоле...
     - У нас тоже есть там дом.
     - Я знаю. Таким образом, вам легко будет меня отыскать.
     Приложив руки к груди, лекарь слегка поклонился и вышел из лавки, а обескураженная Фьора присоединилась к отцу и Бистиччи, которые так увлеклись, что не заметили ее короткой беседы с греком. Очень бережно книготорговец развернул толстую, переплетенную в старый пергамент книгу. Обложку ее украшали серебряные застежки и крест, инкрустированный топазами и бирюзой. Фьора услыхала его слова:
     - Одному из моих агентов удалось отыскать эту речь Лисиппа, и я подумал, что тебе будет интересно ее полистать...
     С величайшей осторожностью Франческо взял книгу, положил ее на подставку и с удивлением принялся разглядывать Крест на обложке.
     - Чудесно! Откуда эта книга? Судя по кресту и гербу, она принадлежала аббатству.
     - Ты всегда такой любопытный? - улыбнулся Бистиччи. - Эта книга из аббатства Айнзидельн, а больше я тебе ничего не скажу...
     С благоговением Бельтрами перелистывал толстые хрустящие страницы, на которых греческий текст перемежался с инициалами и заставками, изящно выполненными чьей-то искусной рукой.
     - Веспасиано, сколько бы ты за нее ни запросил, она - моя! Взгляни-ка, Фьора, это же настоящее чудо!
     - Я был уверен, что она тебе понравится. Цену я сообщу позднее, но, если хочешь, можешь хоть сейчас забрать книгу с собой.
     - Разве ты не будешь снимать с нее копии?
     - Копии уже готовы. Может быть, теперь хочешь посмотреть, как продвигается работа с твоим Цезарем?
     Бельтрами с трудом оторвался от созерцания манускрипта, который нежно поглаживали пальчики Фьоры, и оба они последовали за Веспасиано в помещение, расположенное в задней части дома и окнами выходящее в сад. Это был длинный зал, хорошо освещенный благодаря ряду широких окон. Перед окнами стояли пюпитры, за которыми десяток переписчиков старательно копировали рукописи. Одни воспроизводили текст. Другие - красочные инициалы, третьи - заставки. Некоторые из переписчиков были еще молоды, остальные постарше, но все они принадлежали к разным национальностям: рыжий белокожий немец, чернобородый грек, коричневый, как каштан, сицилиец, и даже негр из Судана. Не видно было лишь белого тюрбана Али Аслама. Место арабского переписчика пустовало...
     Обычно Фьора с удовольствием наблюдала за работой переписчиков. Но на этот раз, после второго разговора с Ласкарисом, который лишь усилил впечатление от предыдущего, девушку охватило смутное беспокойство. Невидящими глазами она смотрела, как ловкие пальцы рисовали арабески, осторожно наносили краску. К счастью, отец, полностью отдавшись своей страсти к книгам, так горячо восхищался работой мастеров, что их лица засветились улыбками. Особой похвалы, разумеется, удостоился старый переписчик, который заканчивал копию "Комментариев" Цезаря, заказанную купцом. В знак особого расположения ему была подарена золотая монета.
     Возвратившись в лавку, Бельтрами спросил, понизив голос:
     - Ну что, тебе удалось раздобыть знаменитый "Майнцский Псалтырь", из-за которого Иоханн Фуст украл у Гутенберга подвижные литеры?
     - Нет. Его, вероятно, где-то припрятали. Я даже не уверен, существует ли вообще его копия. Найти эту книгу еще труднее, чем знаменитую 42-строчную Библию - первое печатное издание, выпущенное Гутенбергом. Я только не пойму почему...
     - И все же должны существовать его копии. Ведь новый способ предназначен именно для этого. Разумеется, ничто не заменит руку мастера, тем не менее метод Гутенберга очень любопытен. Признаться, он меня чрезвычайно заинтересовал...
     - Меня также. Полагаю, однако, что вскоре нам представится случай удовлетворить наше любопытство. Три года назад в Венецию приехали два человека: француз Николя Жансон и немец Жан де Спир. Я уверен, что они привезли с собой секрет Гутенберга...
     - Тогда почему они до сих пор ничего не напечатали?
     - Может быть, из-за церкви.., или Совета десяти. В Венеции не очень-то любят новшества. Но скоро я поеду в Венецию и своими глазами увижу, в чем там дело.
     - Смотри, будь поосторожнее! Даже невенецианцу опасно иметь дело с Советом десяти...
     В лавке появились два новых покупателя. Веспасиано поспешил им навстречу, так как это был сам Лоренцо де Медичи И его друг Полициано. Пока шел обмен любезностями, Бельтрами старательно прятал под плащом драгоценный манускрипт.
     - Нам пора уходить, - шепнул он Фьоре. - Еще минута, и "Лисипп" от меня ускользнет.
     - А разве мессир Бистиччи не сказал, что оставил его специально для тебя? - удивилась Фьора.
     - Слово торговца! Когда речь идет о таких важных клиентах, как я и Лоренцо, то книга достается тому, кто придет первым...
     - Другими словами, она обойдется тебе не так уж дешево?
     - Разумеется. Но это не имеет никакого значения. Деньги лишь средство разнообразить свою жизнь, украсить ее редкими и изысканными вещами. После моей смерти тебе достанется прекрасное наследство.
     - При всей его ценности оно никогда не заменит мне тебя, - ответила Фьора, крепко сжав руку отца. - Так или иначе, хочу внести в качестве вклада в наше семейное достояние сонет Петрарки, который недавно подарил мне мессир Бистиччи.
     - Покажи!
     Фьора развернула тонкий листок пергамента, украшенный, как того требовала традиция, виньетками в форме лавровых листьев, и прочла несколько строк:

     Коль не любовь сей жар, какой недуг
     Меня знобит? Коль он - любовь, то что ж
     Любовь? Добро ль?.. Но эти муки. Боже!
     Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..

     Девушка почувствовала, как лицо ее покрылось предательским румянцем. Поэт исчерпывающе ответил на вопросы, мучившие ее весь день и не дававшие спать большую часть ночи.
     Мгновение, проведенное в объятиях Филиппа, показалось ей волшебным. Но в одиночестве логика и разум, так почитаемые ее друзьями-философами, постепенно брали верх над охваченным смятением сердцем.
     Несмотря на слова Хатун, которая ухитрилась увидеть в страстном порыве бургундца некое откровение свыше, Фьора уверила себя в том, что Селонже лишь уступил мимолетному порыву, желанию увезти хоть какое-то приятное воспоминание из города, жестоко обманувшего его надежды...
     - Однако, - настаивала Хатун, - он же сказал, что хочет тебя.
     - Действительно, сказал. Но это вовсе не значит, что он отправится к отцу просить моей руки. Я почти уверена, что он уедет, не повидавшись с нами...
     Она прекрасно сознавала, что на самом деле так не думает, а лишь пытается обмануть саму себя, что это один из способов смягчить горечь возможного разочарования в случае, если Филипп действительно уедет, не простившись.
     А пока Фьоре хотелось как можно больше узнать о бургундском рыцаре. С этой целью она уговорила Леонарду пойти с ней после обеда во дворец Альбицци, чтобы навестить Кьяру.
     По правде сказать, это легко ей удалось, так как воспитательница радовалась возможности провести часок-другой в обществе неистощимой на сплетни Коломбы, не считая удовольствия полакомиться засахаренными сливами, готовить которые толстая Коломба была большая мастерица.
     К сожалению, Фьоре не удалось узнать ничего существенного. Посланец Карла Смелого и его эскорт остановились в лучшей гостинице на Кроче ди Мальта, что возле Старого рынка. Жил он там на широкую ногу: пил лучшие вина, которые все же казались ему недостаточно хорошими, и ни в чем себе не отказывал. Но в город Селонже выходил всего два или три раза, да и то на короткое время.
     - Тебя, видно, очень заинтересовал этот чужестранец? - заметила Кьяра.
     - Возможно, я нахожу его интересным. А ты нет?
     - Да, конечно. Но он скорее вызывает во мне любопытство. У него, разумеется, прекрасная фигура и лицо, которое не скоро забудешь. Тем не менее он внушает страх...
     - Но почему? В нем нет ничего страшного.
     - Он весь пропах войной. Точно такое же ощущение у меня было, когда в прошлом году я познакомилась с кондотьером Гвидобальдо да Монтефельтро. Оба они из тех мужчин, которые живут только войной и ради войны. И потом, люди с севера не похожи на нас, они не любят то, что любим мы...
     - Утверждают, однако, что самый блестящий двор - это двор герцога Бургундского, а сам он считается самым богатым человеком в Европе.
     - В таком случае, зачем ему было отправлять мессира Селонже за займом к Медичи? Дядя, который вчера рассказывал об этом, заметил также, что герцог Карл стремится стать королем. Именно поэтому он ведет постоянные войны и уже три месяца осаждает немецкую крепость Нейс. Как видно, войны обходятся куда дороже, чем пиры...
     - А что, сами мы разве не воевали? Ты уже забыла осаду Вольтерры и то, как Лоренцо расправился с побежденными?
     Кьяра рассмеялась.
     - Так о чем же спор? Можно подумать, что именно на нас лежит ответственность за судьбу родного города! Вижу, что тебя действительно заинтересовал этот мессир де Селонже. И немудрено. В тот раз он так на тебя смотрел. Ты с тех пор больше с ним не виделась?
     - Нет, - не задумавшись, солгала Фьора.
     Ей никому не хотелось рассказывать о минутах, которые она пережила в церкви Санта-Тринита. Воспоминания о них принадлежали только ей и казались столь дорогими, что ими нельзя было поделиться даже с такой близкой подругой, как Кьяра. Достаточно одной Хатун. С ней она всласть может наговориться о Филиппе, когда тот уедет к себе на родину.
     - Постарайся больше о нем не думать, ведь он скоро уезжает. Вряд ли вы когда-нибудь увидитесь вновь. Хорошо, Конечно, что он вытеснил из твоего сердца Джулиано. Может быть, теперь ты обратишь, наконец, внимание на бедного Луку Торнабуони, который продолжает по тебе сохнуть. Из него получится прекрасный муж.
     - Если он тебе так нравится, почему бы тебе самой не выйти за него замуж?
     - Ну, во-первых, он меня не любит, во-вторых, мы с ним слишком старые друзья, а в-третьих, я, как тебе известно, помолвлена с кузеном Бернарде Даванцати. Между нашими семьями решено, что через два года мы станем мужем и женой.
     Конечно, видимся мы не часто, так как он представляет интересы своего торгового дома в Риме, но я уверена, что он меня любит.
     - А ты? Ты его любишь?
     - Не скажу, что он мне противен. Поэтому не стоит нарушать планов, столь тщательно продуманных нашими родными.
     Надеюсь, что мы будем хорошей парой, - с улыбкой добавила Кьяра.
     Конечно, прекрасно, если дальнейшее существование представляется тебе бесконечно прямой линией! Однако свидание в церкви заставило Фьору несколько изменить свое представление о жизни.
     - А ты уверена, - вдруг спросила она подругу, - что когда-нибудь не встретишь мужчину, который не только будет тебе не противен, но заставит затрепетать твое сердце.., за которым ты с радостью последуешь хоть на край света?
     Кьяра ответила не сразу. В ее темных глазах, с нежностью смотревших на подругу, промелькнуло беспокойство. Смущенная откровенностью Фьоры, она попыталась выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Взяв с серванта голубую стеклянную чашу, полную засахаренных слив, она поставила ее перед подругой. Держа плод тонкими пальчиками, она минуту рассматривала его, а затем со вздохом сказала:
     - По-моему, будет только лучше, если некий бургундский сеньор поскорее уберется на свою туманную родину!
     Фьора ничего не успела возразить. Появление Леонарды и Коломбы, которые задержались на кухне, где воспитательница Кьяры опробовала новый рецепт фаршированных голубей, положило конец разговору. Коломба предложила проводить гостей до дома, а по дороге зайти к аптекарю Ландуччи, чтобы купить мелиссовую мазь - прекрасное средство для придания рукам белизны.
     - Отличная мысль, - согласилась Леонарда. - У нас, кстати, эта мазь тоже кончается...
     Выйдя из дома, подруг