ому ты не отец.
     Последние слова она произнесла с озлоблением, и Жиль понял, какие чувства обуревают старую женщину. Мало того, что супружеская неверность вызывала у нее отвращение, она еще тяжело переживала унижение своего мальчика - ведь она его вырастила и любила, как родного сына.
     - Что будешь делать? - спросила Розенна, и в ее голосе зазвучали слезы.
     Облокотившись на стол, Жиль принялся осторожно тереть глаза, почувствовав вдруг, как они устали, а потом на мгновение прикрыл их ладонями. Снова наступила тишина, нарушаемая лишь плеском воды о борт корабля и легким поскрипыванием снастей.
     - Не знаю, - сказал он и внезапно встал.
     Сделал несколько шагов по каюте, заставленной шкафами с картами. - И, честно говоря, даже не представляю, что тут можно сделать.
     - Другими словами, ты позволишь "этой" произвести на свет незаконнорожденного ублюдка? И дашь ему свое имя?
     Жиля поразил свирепый тон кормилицы. Он посмотрел на нее с удивлением, словно видел впервые в жизни.
     - Что за выражения? Сам-то я кто?
     - Тут другое: господин де Турнемин не знал о твоем рождении. Ты дитя любви, а не супружеской измены. И отец твой, и мать были из порядочных бретонских семей. А в ее ребенке течет кровь сицилийского распутника. И ты не имеешь права давать ему имя, что завещал тебе, умирая, отец.
     - А кто тебе сказал, что я собираюсь давать ему свое имя? За кого ты меня принимаешь, за глупца?
     - Нет, за влюбленного, то есть за человека, способного на любые безумства.
     Жиль остановился у окошка, повернувшись спиной к старухе, и стал наблюдать, как вскипает на гребне черной волны белая пена.
     - За влюбленного, говоришь? - вздохнул он наконец. - Когда-то я, и правда, был влюблен. Я любил Жюдит больше всего на свете. Возможно, потому, что это было первое большое чувство. А теперь... Сам не знаю. Красота ее пробуждает во мне желание, это верно.., но не любовь.
     - Короче говоря, теперь ты в своих чувствах не уверен, - подвела итог Розенна и спокойно добавила:
     - А потерял ты уверенность после того, как увидел Мадалену...
     На этот раз Турнемин обернулся и взглянул на кормилицу с любопытством. Когда она рядом, от нее ничего не скроешь... Нет на свете глаз зорче, чем глаза материнской любви.
     - И это тебе известно? - пробормотал он, несколько смутившись.
     - Мне известно, как она тебя любит. Это же слепому ясно. А вот что ты к ней испытываешь, я не знала...
     - Зато теперь знаешь.., но больше, прошу тебя, давай не будем об этом говорить. Тем более, что новая любовь никак не устраняет сложностей, что связаны с беременностью моей жены.
     - Ты так считаешь?
     От безмятежности Розенны не осталось и следа, так тихая летняя ночь разражается бурей.
     - Если б в наше время женщина нарушила супружескую клятву, ее бы попросту утопили.
     Никогда Турнемины не позволяли той, что обесчестила себя, производить на свет дитя греха... даже если ее оставляли в живых...
     - Однако в округе было немало незаконных детей хозяина. Розенна! Розенна! Успокойся! Я тебя не узнаю. Бог мой, да ты советуешь мне утопить Жюдит!
     - Куда уж тебе, - проворчала кормилица.
     Гнев ее испарился: она легко впадала в ярость, но быстро отходила. - Хотя лучшего выхода и не придумаешь. Кроме зла, эта женщина ничего тебе никогда не приносила. Пора ее остановить...
     - А Божий гнев? Ты что, хочешь погубить мою бессмертную душу? Нет, Розенна, - он обнял еще крепкие плечи старухи, - мечтать о гибели ближнего своего - это на тебя совсем не похоже, и пообещай мне, что не будешь пытаться навредить Жюдит.., или ее будущему ребенку.
     - Значит, ты позволишь ей родить?
     - Еще не знаю. Дай подумать. Не прошло и десяти минут, как ты сообщила мне эту новость.., но только никогда я не стану покупать себе свободу ценой преступления.
     - Делай, как знаешь, - стояла на своем Розенна. - Но не воображай, что я когда-нибудь возьму на руки дитя распутника.
     - Я тебя и не прошу... Тем более, что время придет, и сердце подскажет тебе, как поступать.
     - Что ты выдумываешь?
     - Я же прекрасно знаю тебя, нянюшка: ты таешь от детской улыбки. И отлично понимаешь, что невинное дитя не отвечает за преступления родителей.
     - Конечно, но ребенок может унаследовать их пороки и изъяны. Если хочешь подумать, думай, только не забывай, как важно это решение для твоего будущего и будущего всех, кто тебя окружает. Одного врага ты уже везешь на своем корабле, скоро их может стать двое, а где двое, там и заговор...
     Этим громким предупреждением Розенна закончила свою речь и вышла, оставив Турнемина во власти невеселых дум. Он собирался стать основателем нового рода на берегах Роанока - необычный же будет род.
     Внешне все выглядит вполне пристойно: офицер французской королевской гвардии, сражавшийся за независимость Америки, хочет обосноваться на новых землях с молодой женой, верными слугами.., и детьми. Но это только на первый взгляд... Стоит копнуть поглубже, и обнаружится, что благородные супруги - один из которых незаконнорожденный, а другая - сестра убийц - почти ненавидят друг друга, а вышеназванные детишки отнюдь не состоят между собой в родстве - старший является сыном мужа и индейской принцессы, а младший - отродье жены и сицилийского проходимца. Что же касается верных слуг, они и вправду безупречны, однако именно их прекрасную, чистую дочь страстно возжелал сей благородный королевский офицер, именно в нее он безнадежно влюбился. Нечего сказать, хороша семейка!.. Даже с налетом экзотики: самый верный из слуг Жиля - конюх Понго был прежде шаманом у индейцев онондага, Турнемин спас его из вод Делавэра и с тех пор они не расставались.
     От тяжелых мыслей и щемящей боли в сердце Жилю стало тесно в кают-компании, и он вслед за Розенной вышел на свежий морской воздух. Перепрыгивая через ступени, он взлетел на полуют, отпустил штурвального, как делал уже не раз, и сам стал управлять парусником. Всякий раз он испытывал почти животное удовольствие от того, как подрагивает красавец корабль у него в руках, как послушно, словно выдрессированный зверь, он отвечает на малейшее движение румпеля.
     Ночь была черна, небо темно, море волновалось. На некоторое время Жиль постарался забыть обо всем, радуясь ощущению слияния с судном. Верный хозяину, "Кречет" летел по волнам мягко, без толчков, хотя гребни валов взметались довольно высоко. Однако постепенно отрава новости, принесенной Розенной, проникла в его кровь, и Жилю захотелось вдруг повернуть назад, обеспечить, добравшись до Франции, будущее тех, кто доверился ему - благодаря сокровищам Турнемина он теперь разбогател, - а затем удалиться и в одиночестве бороздить - только он, парусник и экипаж - далекие океаны, стать корсаром, может, даже и пиратом, круто переменить судьбу, бездумно растрачивать жизнь, пока наконец душа его, в упоении последнего боя, не устремится в вечность...
     Желание повернуть было так сильно, что Жиль невольно отыскал взглядом вахтенных, дежуривших на наиболее важных для управления кораблем постах, потом рупор, в который капитан Малавуан отдавал приказы. Тут он заметил Менара, второго помощника, тот мерил шагами палубу от фока к бизань-мачте и обратно. Турнемин уже собрался окликнуть его и послать за капитаном, чтобы сообщить тому о своем решении, несомненно, безрассудном и абсолютно недостойном настоящего мужчины, как вдруг на палубе, со стороны кают, которые занимали дамы, появилась еще одна фигура. Между полами черной накидки мелькнул подол белого платья, а на откинутом капюшоне распустился ослепительный цветок золотистых кудрей. Сердце молодого человека забилось: Мадалена, наверное, вышла подышать свежим воздухом, прежде чем запереться на ночь в тесной каютке, где девушка ютилась вместе с матерью.
     Жиль видел, как Мадалена прошла по палубе, как поздоровался с ней любовавшийся на звезды Понго, потом ей сказал что-то Пьер Менар и проводил девушку взглядом, как она облокотилась на поручень, придерживаясь рукой за вант, когда судно потряхивало, и стала смотреть на воду.
     Одного лишь появления светловолосой красавицы хватило, чтобы Жиль решительно отбросил мрачные мысли и забыл о своем желании бежать на край света, - так порыв ветра разгоняет на небе облака. Вернуться во Францию, высадить там друзей и уплыть в одиночестве значило для него отказаться от возможности видеть Мадалену, лишить себя сладкой боли мечтаний о той, которая - он это знал - никогда не будет ему принадлежать. Но девушка уже заняла в жизни Турнемина столь значительное место, что не видеть ее, не слышать стало для молодого человека подобно смерти. К тому же, что еще важнее, Турнемин не имел права нарушить слова, данного Пьеру Готье в ночь, когда они обнаружили сокровища, что отныне он всегда станет заботиться о его семье и никогда ее не оставит... И "Кречет" продолжал свой путь к Америке, а его пассажиры даже не подозревали, что судьба их чуть было не сделала крутой поворот.
     От внезапного порыва ветра судно накренилось, чего, впрочем, легко можно было избежать, не пожирай Жиль с такой настойчивостью глазами нежный девичий силуэт у ванта. Он без особых усилий выправил судно, но резкий толчок вывел Мадалену из мечтаний, она схватилась за пеньковый канат. И Жиль, злясь на самого себя, увидел, как, пока он выравнивал курс, Пьер Менар устремился к девушке и взял ее под руку, чтобы проводить до каюты.
     Вернувшись обратно, второй помощник бросился на полуют с видимым намерением задать трепку неумехе рулевому, но Жиль извинился, а Менар, узнав хозяина парусника, само собой разумеется, сменил гнев на милость.
     - Возьмите штурвал, друг мой, - сказал Турнемин. - Сегодня я решительно не в форме, сейчас пришлю вам вахтенного...
     Ему понадобилось собрать всю свою волю, чтобы произнести эти несколько слов, потому что на самом деле ему страшно хотелось расквасить парню физиономию за то, что он осмелился предложить руку Мадалене. Но как это сделать, если подчиненный только что поймал тебя на грубейшей ошибке? Ругаясь на чем свет стоит, он пошел к своей каюте и ногой распахнул дверь. Она с грохотом ударилась о деревянную переборку, эхом отозвался тихий вскрик.
     - Ой! Как же вы меня напугали, сударь! - защебетала Фаншон тоненьким голоском, встав ему навстречу с прикрепленной к стенке лавки.
     Она казалась взволнованной.
     - Что вам здесь нужно? - рявкнул Жиль, которого нимало не заботили чужие тревоги.
     Резкий тон, казалось, еще больше напугал Фаншон, и девушка разрыдалась - слезы бежали ручьями по миниатюрному треугольному личику с красивыми карими глазами и очаровательными ямочками.., оставлявшими, впрочем, молодого человека равнодушным. Скрестив руки на груди, он смотрел на заливавшуюся слезами девицу с легким раздражением.
     - Час от часу не легче! Что еще за рыдания, Фаншон?
     - Я.., мне.., было так страшно, сударь!
     - Страшно? Чего? Ветер волну поднял, так он уже успокоился.
     - Нет, не в этом дело... Я гос.., госпожу боюсь!
     - А что с ней? Стало хуже? Да прекратите же!
     Говорите толком, черт побери! Что высмотрите на меня, как баран на новые ворота...
     - Нет, ей не хуже. Она даже уснула. Но во сне она разговаривает, это такой ужас! Я так боюсь, так боюсь, сударь... Защитите меня...
     Он и опомниться не успел, как Фаншон бросилась ему на шею и обвила ее с неожиданной силой. От резкого движения темная накидка соскользнула с плеч девушки, и она осталась в белой ночной сорочке. Жиль попробовал оторвать от себя Фаншон и призвать ее к сдержанности, но, дотронувшись до гибкого тела горничной, почувствовал сквозь тонкую ткань его тепло и весьма соблазнительные формы. Ощущение доставило ему удовольствие, однако достоинство заставляло сопротивляться.
     - Да отпустите меня наконец! - произнес он с нарочитой строгостью. - Просто смешно! Чужой сон ее напугал! Так разбудили бы хозяйку.
     По крайней мере, от кошмаров ее избавили бы.
     Ну, пустите же!
     Куда там! Фаншон не только не разжала объятий, но, как показалось Жилю, льнула еще сильнее. Зарывшись лицом в плечо молодого человека, она что-то лепетала - наверное, с ее точки зрения внятно, но Жиль не разобрал ни слова - и липла к нему так, что в конце концов он отреагировал как любой здоровый мужчина, скорее не потому, что его покорили прелести юной камеристки, а из-за нескольких недель воздержания.
     Хотя и девушка была недурна.
     По-прежнему злясь, но уже поддавшись искушению, он перестал ее отталкивать, тем более что это было бесполезно. Да и не привык Жиль грубо обращаться с женщинами. Фаншон сразу же довольно замурлыкала - кошечка, да и только, - удивительно быстро забыв все свои страхи: не так уж они, видно, были велики. Последние сомнения на сей счет развеялись, когда девушка, тесно прижавшись к Жилю, начала тихонько извиваться, стараясь подхлестнуть его желание, в чем, ей-богу, не было необходимости.
     Ее свежее тело пахло клевером - запах вряд ли естественный, но приятный; впрочем, и само это небольшое приключение начинало нравиться Жилю, он даже подумал, что для разрядки ему необходимо что-нибудь именно в таком роде.
     И, схватив Фаншон за бедра. Жиль швырнул ее на узкую кушетку, служившую ему кроватью, одним движением задрал свободную сорочку, обнажив розовое тело с чудесными ямочками, крепкие, как яблочки, груди.., синие шелковые чулки и розовые подвязки с бантиками - невольно задумаешься, какие причуды порой вызывает у девиц страх.
     Лицо юной горничной исчезло под пеной батиста, но на то, что оказалось открытым, молодой человек взирал с живейшим интересом, представшее его взорам угощение было столь аппетитным, что он, не мешкая, приступил к трапезе.
     Вмиг оказавшись на кушетке, он со всем усердием принялся убеждать гостью, что в полной мере оценил подарок.
     В одну секунду из мурлыкающей кошечки Фаншон превратилась в пантеру, из-под батиста раздавалось настоящее рычание, пока она наконец не освободилась от него и не впилась губами в губы Жиля. Страх ее, видно, никак не проходил, потому что после первой атаки она вызвала Жиля на вторую, а после и на третью, да так умело, что он погрузился в размышления о том, кто так хорошо воспитывает дочерей виноградарей из Обервилье. Однако, не желая оставаться в долгу, Жиль, прежде чем отослать Фаншон к хозяйке, в четвертый раз воздал ей должное.
     Слегка пошатываясь, Фаншон подошла к валявшейся на полу накидке, завернулась в нее по самые глаза, а затем спросила:
     - Завтра мне прийти?
     - Только если ты опять испугаешься.
     - Еще как! Сильнее, чем сегодня...
     Жиль расхохотался и, хлопнув горничную по мягкому месту, подтолкнул ее к двери.
     - Иди, иди! Это было.., весьма недурно...
     Оставшись в одиночестве, он упал на кровать и заснул как убитый, с легким сердцем и приятной истомой в теле. Но когда наутро Жиль встретился взглядом с чистыми непорочными глазами Мадалены, кровь бросилась ему в лицо, и он, отвернувшись, поспешил к вахтенному, не в силах дольше выносить ее взор, в котором ему чудился упрек. Разве может она судить о физиологических потребностях молодого, полного сил мужчины?
     С тех пор Фаншон стала наведываться к Жилю каждую ночь. Она казалась совсем простой и бесхитростной. Ей нравилось заниматься любовью, она делала это весьма умело, сжимая хозяина в немых, но страстных объятьях, и была счастлива, что может любить такого красавца.
     Жиль не без удовольствия принимал ее ласки, однако вскоре с ужасом обнаружил, что, чем полнее его удовлетворяет Фаншон, тем сильнее ему хочется обладать Мадаленой. Камеристка, конечно, помогала приглушить его болезненную страсть к прекрасной сестре Пьера, но не могла унять ее вовсе. Он знал, в какую бесконечную муку эта страсть обратится, если ему так и не удастся ее утолить.
     Разумеется, он упрекал себя за такое святотатство - вожделеть к самой невинности и чистоте - но сам же находил себе прощение: зачем всемогущий Господь дал небесному ангелу тело, словно созданное для любви и сладострастья.
     Что же касается Жюдит и ее бремени, Жиль не мог без гнева даже вспоминать о ней и запретил себе думать о том, как сложатся их отношения до тех пор, пока сама жизнь не заставит супругов окончательно объясниться, равно как запретил себе задавать Фаншон даже самые невинные вопросы об образе жизни госпожи Керноа в Фоли-Ришелье. Он мог возвысить хорошенькую горничную до положения своей любовницы, но не желал опускаться, выслушивая в постели признания, от которых за версту несло кухней... И, когда однажды Фаншон позволила себе намекнуть на двусмысленную роль барона де Керноа, считая, что доставит этим удовольствие любовнику, Жиль тут же положил конец их интрижке, запретил до тех пор, пока она находится под его крышей, упоминать, даже в мыслях, имя барона де Керноа и пригрозил, что в противном случае немедленно пошлет ее обратно в Европу. Камеристка разрыдалась, но несколько подаренных Жилем золотых мгновенно подняли ей настроение.
     Все же горничная попыталась спорить.
     - Почему бы нам не встречаться по-прежнему? - хлюпая, ныла она. - Госпожа никогда ничего не узнает, и, клянусь могилой моей матери, я больше никогда не произнесу вслух имя... которое так не нравится господину де Турнемину.
     - В любом случае с этим нужно было покончить до того, как мы прибудем на место. Америка - страна высоконравственная, даже пуританская. Я собираюсь основать там почтенный род и, уж конечно, без султанских гаремов. Впрочем, я сохраню самые чудесные воспоминания о минутах нашей близости и постараюсь найти тебе достойного супруга.
     - Ваших ласк он все равно не заменит, - вздохнула Фаншон. - Но раз уж вы так решили, пусть хоть он будет покрасивее...
     И, сделав церемонный реверанс, словно восстанавливая между ними прежнюю дистанцию, Фаншон покинула каюту, чтобы больше никогда не переступать ее порога, сохраняя, впрочем, надежду, что привлекательный хозяин скоро переменит свое решение. Да разве и могло быть по-другому - ведь едут они в дикий край, где все женщины краснокожие да еще натирают себя медвежьим жиром? Последнее она заключила из рассеянного, хоть и точного замечания Понго - оруженосца-ирокеза, которого Фаншон недолюбливала и боялась.
     Такие вот заботы одолевали пассажиров "Кречета", пока через четыре недели вполне сносного для весеннего периода плавания элегантное судно не влетело на всех парусах в порт Нью-Йорка, получившего за два года до этого статус столицы Соединенных Штатов Америки.
     Жюдит едва дождалась, когда они пристанут к берегу. Ее судорожно сжимавшийся желудок много дней не принимал твердой пищи, и молодая женщина совсем обессилела.

***

     Жиль так и не видел жену ни разу с самого отплытия. А узнав от Розенны о причине недомогания Жюдит, перестал даже подходить к ее каюте, справлялся о ее здоровье у кормилицы или у Фаншон. Он решил дождаться, когда Жюдит полностью придет в себя, лишь потом обсудить с ней планы на будущее, поговорить о том, что необходимо предпринять, дабы их сосуществование стало приемлемым для обоих. Он никогда не нападал на безоружного неприятеля, а потому прежде всего позаботился о восстановлении ее сил.
     Так что, едва корабль спустил паруса. Турнемин высадился на берег и занялся поисками жилья, где можно было бы устроить больную, то есть частного дома, потому что постоялые дворы в этом лишь начинающем отстраиваться городе" особыми удобствами похвастать не могли.
     В те времена в Нью-Йорке проживало тридцать тысяч человек, и он лишь отдаленно напоминал европейские города. Вся жизнь Нью-Йорка была связана с портом, растущим как на дрожжах, реки, впадавшие в море как раз в этом месте, соединяли столицу страны с ее глубинкой. Если не считать нескольких улиц, примыкавших непосредственно к порту, на самой оконечности острова Манхэттен, узких и грязных, все здесь напоминало скорее деревню. Несколько красивых зданий, а рядом - болота, поля, леса и затерявшиеся среди них фермы. Вдоль немощеных улиц, чаще всего без тротуаров, тянулись лавки, ломившиеся от товара. Через придорож