говорил вам, что выдаю себя за богатого купца. И я им, собственно, и являюсь. Мои суда носят красное знамя со львом, который держит в лапе факел в виде буквы Т. Если вы согласны с этим, в высших сферах подумают, что вы продали корабль, чтобы добыть необходимые при бегстве деньги. И это никоим образом не помешает господину Бофору получить свое добро...
     На этот раз Марианна ничего не ответила. Она открыла, что еще очень далека от того, чтобы познать все, что касается необыкновенного человека, чье имя она носит. Она и в самом деле замечала в стамбульском порту многочисленные суда, шебеки или шхуны, над которыми развевался странный флаг с пылающим "Т", но ей и в голову не приходило, что они могут принадлежать ее мужу. После всего, безусловно, будет интересно прожить некоторое время рядом с таким человеком, не считая обещанной безопасности и радости встречи с донной Лавинией.
     Беседуя таким образом, они обошли сад и оказались в плотно увитой виноградом беседке, сообщавшейся с салоном. Осень украсила ее пурпуром, и зажигавшиеся повсюду в доме лампы сделали ее еще более красной.
     Идущий из кухни коварный запах жареного мяса и лука лишил этот час драматического эффекта и вернул всех к реальности: подошло время ужина, и Марианна, естественно, ощутила волчий голод.
     Когда старый длинноволосый слуга появился на пороге, сгибаясь под тяжестью зажженного канделябра, который казался больше, чем он, князь поклонился и на восточный манер коснулся рукой груди, губ и лба.
     - Желаю вам доброй ночи, - сказал он тоном светской учтивости, - и надеюсь, что мы скоро увидимся.
     Марианна слегка присела в реверансе.
     - Это произойдет очень скоро, если будущее ответит моим желаниям, Турхан-бей! Вам также доброй ночи.
     Старый слуга поспешил к двери, чтобы открыть ее, и князь стремительно пошел за ним, но, прежде чем переступить порог, он не смог удержаться от последнего совета:
     - Если я могу себе позволить.., постарайтесь ни в коем случае не встречаться со знатной дамой, которую вы знаете. Ее интерес нагнать на вас страх слишком очевиден, и она чересчур смышленая. Люди такого сорта - опасные друзья.

***

     На другой день, вечером, закутанная в черную паранджу, с вуалью такого же оттенка на лице, Марианна покинула дворец Морузи. Высоченный албанец с большим, как абордажная сабля, кинжалом на животе тенью следовал за ней. Его длинные свисавшие усы делали его похожим на Аттилу, и он окидывал все вокруг мрачным и диким взглядом, который ни у кого не вызывал желания затронуть его. Но на набережных Стамбула встречалось много похожих на него албанцев, и его пестрый костюм ничем не выделялся в многоцветной толпе, кишевшей в сумерках после вечерней молитвы. И потом, он имел громадное преимущество быть немым...
     Под его охраной Марианна дошла до небольшой незаметной фелюги, которая ждала, затерянная среди сотни ей подобных, у лестницы Айкапани. Спустя несколько мгновений она заскользила под мелким, больше похожим на туман, дождем по серой воде порта в направлении ее нового убежища.

ГЛАВА II

ВЕЛИКИЙ ГНЕВ АРКАДИУСА

     Дождь! Он начался сразу после слишком мягкого Рождества и с тех пор больше не переставал - мелкий, назойливый, заволакивающий все вокруг. На другом берегу Босфора, азиатском, рыбачья деревня Кандили представлялась расплывчатой массой, над которой возвышался обязательный минарет величиной с карандаш. В этом жидком тумане яркие цвета лодок - розовых, желтых, зеленых - и белая окраска домов сливались в непроглядную серость, от которой не отличались даже черные кудели кипарисов. Босфор выглядел мрачно... Под пронзительными криками мечущихся птиц великая морская река заливала тоской бесконечные дни.
     Марианна проводила их почти все время в тандуре, чьи окна с золочеными решетками выходили на серую воду. Это была небольшая комната круглой формы, полностью обставленная диванами, чьи ножки сходились к центру. А сам центр занимала четырехугольная изразцовая печка, покрытая куском шерсти с разноцветной вышивкой, краями которого сидевшие на диванах укрывали ноги, защищаясь таким образом от сырости и холода.
     Дворец Хюмайунабад, построенный в прошлом веке Ибрагимом-пашой и ставший жилищем Турхан-бея по милости Махмуда II, насчитывал много таких уютных комнат, но если Марианна выбрала именно эту, то только потому, что выступавшие окна выходили прямо на Босфор и позволяли ей наблюдать за приходящими и уходящими судами, которые ежедневно заполняли его.
     Это был вид гораздо более бодрящий, чем сады под дождем, великолепные, конечно, но выглядевшие за высокой защитной оградой почти так же мрачно, как и крепость Румели-Гиссар, чьи зубчатые стены и три круглые башни громоздились над водой, чтобы охранять пролив огнем своих пушек, и были такие массивные и высокие, что оставались видимыми, даже когда ледяные туманы с близкого Черного моря заволакивали этот стык двух миров...
     За исключением небольших прогулок в саду, когда короткий перерыв в дожде позволял это, молодая женщина часами оставалась здесь, несмотря на укоры Жоливаля, умолявшего ее хоть немного делать упражнения, и такие же просьбы персидского врача, которого князь приставил к ее персоне взамен доктора Мериона. Ее беременность приближалась к своему сроку. Она чувствовала себя неповоротливой, усталой и не смела даже смотреть в зеркало на свою фигуру, чье изменение отныне невозможно было скрыть, и лицо, на котором, казалось, остались одни громадные глаза.
     Но вид моря стал для Марианны таким же необходимым, как наркотик, и ей удавалось оторваться от него только с большим трудом. Ночи, заставлявшие ее непрерывно вставать, были бесконечными, несмотря на успокаивающее, которое прописал обеспокоенный ее возрастающей нервозностью врач.
     Опустив руки на вышивку, которая никогда не будет закончена, или на книгу, которую она не читала, она пребывала тут между выстрелами, возвещавшими начало и конец дня. Запертая в этой застекленной клетке, напоминавшей кормовую каюту, наблюдая за скользившими под дворцом судами и небольшой пристанью, чьи мраморные сходы исчезали в мутной воде, она выглядывала знакомую фигуру, которая все не появлялась.
     Год 1811-й мирно завершился, уступив место новому, первый месяц которого уже миновал. И тем не менее Язон еще не приехал. И каждый новый день подтачивал надежду Марианны увидеть его вообще. Если бы не присутствие "Волшебницы", она была бы уверена, что он окончательно отказался от нее, Марианны, и его любовь умерла навсегда. Бриг, по-прежнему стоявший на якоре под флагом Турхаи-бея у лестницы Фанара, оставался единственной надеждой, за которую она изо всех сил цеплялась. Он не мог потерять интерес к кораблю, столь любимому, даже если женщина, чье изображение этот корабль носил, стала для него ничем.
     Ослабевшая, болезненная, с прочно засевшим в сердце отчаянием, Марианна упрекала себя в том, что она называла трусостью. Прежняя Марианна, та, из Селтона, ударом шпаги поразившая в свадебную ночь своего супруга, чтобы отомстить за поруганную честь, просто отвернулась от человека, который так грубо оскорбил ее.
     С тех пор, казалось, протекли столетия... И у зябнувшей, подавленной женщины, забившейся в подушки, как больная кошка, осталось сил, только чтобы смаковать единственное желание, которое еще поддерживало ее: снова увидеть его!
     От капитана корабля, совершавшего регулярные рейсы в Монемвазию, чтобы пополнять в кладовых Турханбея запасы мальвазии, удалось узнать, что в первых числах декабря американец покинул Морэ и направился в Афины. Но с тех пор никто не мог сказать, что с ним сталось. Похоже, он улетучился, подобно дыму в небе древней столицы разума.
     Сто раз заставляла Марианна Жоливаля повторять слова, сказанные рыбаками посланцу Турхан-бея, которому тот, кстати, поручил привезти Язона, если он выразит желание: иностранец прочитал письмо, переданное ему вместе с золотом, когда он полностью выздоровел. Затем, без лишних слов опустив его в карман, он ограничился тем, что стал подыскивать судно до Афин. Горячо поблагодарив добровольных сиделок, он заставил их принять половину врученного ему золота и утром, на рассвете, отправился на небольшой шхуне, совершавшей каботажные рейсы до Пирея. Когда прибыл капитан Турхан-бея, после отъезда Язона прошло уже две недели.
     Что он искал в Афинах? Следы человека, который обманул его, одурманил, обокрал и бросил в море после того, как лишил всего, что было ему дорого в мире: любви, корабля и иллюзий.., вернее сказать, возможности добраться до Константинополя. Если только, получив отвращение к Европе и европейцам, он попросту не отыщет корабль, который отвезет его к Гибралтару и необъятности Атлантики...
     И по мере того, как проходило время, Марианна все больше склонялась к этой последней гипотезе: она никогда не увидит Язона в этом мире.., но, быть может, Бог окажет ей милость и возьмет ее жизнь вместо жизни ребенка, который скоро появится...Каждый вечер в одно и то же время, когда первые огни загорались на азиатском берегу, князь Коррадо приходил с новостями, появляясь у входа в павильон, предназначенный для молодой женщины и отстоявший от его собственного на всю длину сада. Дворец Хюмайунабад, верный забавному турецкому стилю XVIII века, представлял собой удивительную смесь остроконечных крыш, орнаментов, гирлянд и астрагалов, украшенных трилистником и арабесками, киосков, нависающих над водой или цветниками, словно гигантские клетки с золочеными решетками, бассейнов и павильонов, служивших местом купания и других ритуалов повседневной жизни.
     Церемониал был всегда один и тот же. Как бы слегка подчеркивая свое желание избежать всякой близости со своей необычной супругой, князь приходил вместе с Аркадиусом, которого он извлекал из библиотеки, где виконт проводил все дни, окруженный густыми клубами табачного дыма, между греческими писателями и изучением персидского языка. Дверь павильона Перед ними открывал Гракх, который с достоинством испытанного метрдотеля провожал их до салона, где донна Лавиния незаметно присматривала за будущей матерью, передавал их экономке и возвращался на свой пост в вестибюле, где ему ничего не оставалось делать, как играть в бильбоке, зевать и охранять дверь.
     Юный кучер покинул французское посольство в ту же ночь, что и Жоливаль, и с такими же предосторожностями. Предупрежденный Жоливалем, который по возможности сжато объяснил ему чудо метаморфозы Калеба в Турхан-бея, Гракх проявил невероятную выдержку, не задав ни единого вопроса и даже ничуть не удивившись.
     И хотя после его переезда во дворец в Бебеке он отчаянно скучал, ни за что в мире он не оставил бы дверь, которую вызвался охранять из боязни козней сэра Кэннинга.
     Он никогда не испытывал теплых чувств к англичанам. Достойный сын Революции, Гракх-Ганнибал Пьош ненавидел всех подряд, кого в его детстве называли исчадиями "Питта и Кобургов". Он с большим неодобрением относился к знакомству его хозяйки с племянницей вышеупомянутого Питта. Кроме того, он считал сэра Кэннинга порождением сатаны, а его слуг - адскими поварятами, и известие, что все эти люди осмелились угрожать его дорогой княгине, повергло его в ужас.
     Поэтому он и стал у расписной кедровой двери на пост, который доверил ему суровый начальник янычар из охраны сокровищ султана. И каждый вечер он с трудом сдерживался, чтобы не подвергнуть - как следовало по правилам - обыску князя и Жоливаля, так он боялся, что Кэннинг проскользнет под личиной одного из них и обманом захватит свою жертву.
     В свою очередь, донна Лавиния провожала обоих мужчин до тандура, затем возвращалась к своим делам, готовая ответить на первый зов молодой женщины, которая часто, кстати, просила ее побыть с ней. Присутствие экономки могла выдержать даже такая израненная душа, как у Марианны. Ибо донна Лавиния умела молчать как никто...
     При встрече обе женщины обошлись без лишних слов.
     Они обнялись, как обнимаются мать и дочь после долгой разлуки, и донна Лавиния приступила к исполнению своих обязанностей так непринужденно, словно они никогда не расставались. Затем она окружила ее заботами, требуемыми ее положением, не делая, однако, ни малейшего намека на ожидаемого ребенка, и особенно никогда не показывала удовлетворения, которое любая другая не могла бы скрыть.
     Она слишком хорошо знала, чего стоил княгине Сант'Анна столь желанный князем наследник...
     Она также была единственной, кому разрешалось входить к Марианне. Она готовила ванну, помогала одеваться, причесываться, приносила еду и ночью спала в соседней комнате, дверь в которую оставалась открытой.
     В своем душевном расстройстве Марианна была чувствительна к этой молчаливой заботливости. Она как ребенок позволяла ухаживать за собой, но по мере того, как ее час приближался, она звала Лавинию все чаще и чаще, как бы желая убедиться, что в трудный момент она будет на месте.
     Что касается князя, его визиты были скопированы с одного образца. Он входил, справлялся о состоянии молодой женщины, осторожно пытался развеять ее меланхолию, рассказывая о новостях жизни османской столицы.
     Иногда он приносил ей подарок. Часто это была книга, цветы, какая-нибудь редкая или забавная вещица, драгоценность, но никогда духи, ибо, с тех пор как она вошла в свой третий триместр, Марианна почувствовала к ним отвращение, и сам Жоливаль, выходя из своей прокуренной комнаты, полностью сменял одежду, чтобы не принести запаха гелиотропа, приводившего ее в ужас.
     Через четверть часа Коррадо вставал, прощался с молодой женщиной, желал ей доброй ночи и уходил, оставляя с ней Жоливаля. Его высокая фигура исчезала за зеленой бархатной портьерой, которую поднимала донна Лавиния, и Марианна до следующего дня уже не слышала его голос.
     - Он напоминает мне духа Аладдина, - однажды поделилась она с Жоливалем, когда у нее было менее мрачное настроение. - У меня всегда такое ощущение, что стоит мне потереть какую-нибудь лампу и он возникнет передо мной в виде затвердевшего дыма.
     - Это меня не удивляет. Бесспорно, князь человек поразительный, - заявил виконт, - и я имею в виду не только его внешность. Он - человек большого ума, высокой культуры и образованности, в известной мере даже артист...
     Но он не закончил свой панегирик. Марианна отвернулась, вновь погрузившись в свою меланхолию. И добряк Жоливаль не мог удержаться, чтобы мысленно не послать Язона Бофора ко всем чертям, ибо сейчас он готов был дорого заплатить, чтобы выкорчевать из ослабленного духа молодой женщины ростки болезни.
     Тоска о красавце корсаре методично съедала ее, и беспомощный перед этим горем Жоливаль ничем не мог ее утешить. Где то благословенное время, когда - как оказалось - поверхностно влюбленная в Наполеона Марианна радостно учиняла любые сумасбродства, никогда не натыкаясь на своем пути на такие ядовитые шипы, как теперь?
     Он не осмеливался спросить о чувствах, которые внушал ей Коррадо. Сам он, чем больше познавал, не без труда, кстати, неповторимую индивидуальность князя, эту загадочную душу, замкнутую в себе и так хорошо защищенную, что она казалась запертой навсегда, тем больше ощущал привязанность к нему. Он начинал глубоко сожалеть о жестокой шутке, сыгранной судьбой, которая сделала такое исключительное существо парией среди его европейских братьев.
     По правде говоря, Марианна сама не способна была объяснить, что она испытывала перед лицом человека, чье имя она носила. Он одновременно восхищал и раздражал ее, как слишком безукоризненное произведение искусства, а с другой стороны, невольная симпатия, которую она испытывала к рабу Калебу, претерпела некоторые изменения, когда она распространилась на князя Сант'Анна.
     Не потому, что она перестала сострадать этой жертве несправедливой судьбы, но это сострадание немного стушевалось перед тем чувством, что она ощущала к самой себе. И быть может, она испытывала бы искреннюю и, глубокую радость при посещениях человека его достоинств, если бы он не вынудил ее согласиться с последствиями перенесенных испытаний. Ибо по мере того, как проходили дни, она все больше обвиняла его в своей слабости, недомоганиях, в исчезновении ее красоты.
     - Я похожа на изголодавшуюся кошку, которая проглотила мяч, - сокрушалась она, когда случайно бросала взгляд в зеркало. - Я стала такой безобразной, что самый влюбленный мужчина придет в уныние...
     В тот вечер Марианна была в еще худшем настроении, чем обычно. Тоска и усталость слишком ясно читались на ее лице с резко выступавшими скулами. Ее исхудавшие руки почти не отличались от белизны просторного шерстяного платья, и встревоженный Жоливаль невольно спрашивал себя, как она вынесет предстоящее...
     По словам донны Лавинии, она ела очень мало, скорее из-за уговоров, чем по желанию. Ненасытный голод исчез три месяца назад, и теперь молодая женщина совершенно не думала о том, во что превратится ее фигура после родов.
     Совершив пятнадцатиминутный ритуал, князь встал, чтобы попрощаться. Он склонился над протянутой рукой Марианны, когда вбежала донна Лавиния и сказала ему что-то на ухо. Он вздрогнул и нахмурил брови.
     - Где они? - спросил он только.
     - У главного входа.
     - Я иду туда...
     Его обычная флегма внезапно исчезла. Едва извинившись, он бегом покинул комнату, сопровождаемый недоуменным взглядом Жоливаля. Такое поведение было настолько необычным, что возбудило любопытство Марианны.
     - Плохая новость? - спросила она.
     Лавиния заколебалась. Ей следовало сказать, что новость касается одного Коррадо, но она не смогла устоять перед слабым голосом и печальным взглядом ее молодой хозяйки. Она решила ответить так уклончиво, как возможно.
     - И да и нет. Пытались украсть один из кораблей в порту, но вор пойман, и его привели сюда.
     По необъяснимой причине сердце Марианны забилось быстрее. Оно послало ток крови к щекам, которые на мгновение обрели естественный цвет.
     - Украсть один из кораблей? - машинально повторила она. - А какой?
     Донна Лавиния не успела ответить. Закрывавшая тандур длинная бархатная портьера уже поднялась под рукой князя. Светлые глаза поочередно прошлись по обращенным к нему лицам и остановились на Марианне.
     - Сударыня, - сказал он, заметно стараясь усмирить волнение, - только что пытались украсть ваш корабль. Мои люди схватили вора и доставили сюда вместе с его сообщниками. Хотите увидеть его?
     - Увидеть его? Но почему я? Почему вы сами не займетесь им? - спросила Марианна с внезапным волнением.
     - Я уже видел его в руках моих моряков и не собираюсь говорить с ним. Но я настаиваю на том, что это вы.., вы одна должны встретиться с ним. Мое присутствие только осложнит дело, так что я оставляю вас.
     Сейчас он будет здесь...
     Теперь Марианна поняла, почему сердце ее забилось быстрее, почему испытала она такое внезапное волнение. Теперь уж она знала, кто вор. И словно чудом она почувствовала, как жажда жизни снова возвращается в ее ослабевшее тело. Она вновь стала самой собой, а не вместилищем чужой жизни, которая ее истощала...
     Однако в охватившей ее радости появилась уже своеобразная трещина. Человек, который сейчас войдет, был схвачен, когда пытался похитить бриг. А если бы это ему удалось? Маловероятно, чтобы он спрятал его в какой-нибудь бухте и вернулся в Константинополь на поиски той, которая так ждала его... Корабль таких размеров легко не спрячешь! Более чем вероятно, он устремился бы в открытое море, чтобы избежать преследования, и Марианна со страхом подумала, что для моряка его корабль может стоить дороже, чем любовь женщины. И из-за этого страха она старалась заглушить в себе коварный голос, пытавшийся замутить наступавшие чудесные мгновения.
     Инстинктивно чувствуя потребность в опоре, она протянула руки к Жоливалю, который сел рядом с ней на диван и взял их в свои. Они были ледяными, и молодая женщина дрожала всем телом, но в обращенных к Коррадо глазах сияли звезды.
     - Благодарю вас, - сказала она тихо. - Благодарю.., от всего сердца!
     Она хотела протянуть ему руку, но он,