ому падению со скалы. Однако на этот раз им не повезло: в случайное падение никто не поверил еще и потому, что Мартены вытащили у убитого кошелек, а также забрали себе его корову.
     Поздним вечером 1 ноября в гостиницу прибыли жандармы из Ланарса. Они разбудили обоих супругов и, старательно обыскав весь дом, нашли на подушке в красной комнате следы крови, а в печи, что стояла на первом этаже, - обуглившиеся человеческие кости, которые, впрочем, обгорели уже давно. На рассвете жандармы отправились обратно; позади, связанные, шли супруги Мартен.
     Рошета в ту ночь не было дома, но на свободе он оставался недолго: злосчастная судьба сама привела его в руки правосудия. Возвращаясь домой, парень встретил жандармов, позади которых плелись его хозяева. Он бросился бежать, однако было поздно - через несколько минут убийца, ударивший обухом старика Анжольраса, был связан и доставлен в ближайшую тюрьму.
     Арест супругов Мартен наделал много шума, зато многие вздохнули с облегчением. Как бы то ни было, языки развязались, и Лоран Шаз первым рассказал о том, что он видел. Гостиницу тем временем еще раз подвергли самому тщательнейшему обыску. Следы человеческой крови были обнаружены повсюду, подозрительные бурые пятна были и на колуне Рошета. А еще нашли сваленные в кучу вещи: чемоданы, дорожные мешки, плащи, походные ботинки - словом, все, что осталось от несчастных убитых и ограбленных путников.
     К судье Ларжаньеру, которому было поручено ведение этого дела, свидетели шли непрекращающимся потоком. Среди них была вдова Бастидон. Однажды ночь застала ее рядом с гостиницей Мартена; она уже готова была постучать в ее дверь, чтобы попросить ночлега, как вдруг услышала возглас хозяина:
     - Куда бы нам его оттащить? Канавы вокруг дома уже переполнены, надо закопать его где-нибудь подальше... Мари-Брес, посмотри, сколько у него там в кошельке. А ты, Рошет, в следующий раз действуй осторожнее: слишком много крови.
     Перепуганная женщина убежала, но так и не решилась донести на владельцев гостиницы.
     Явился также и чудом спасшийся Андре Пейр из Лафайета: когда его собрались убивать, к хозяевам неожиданно прибыли новые постояльцы. Пейр бежал, оставив в гостинице все свои деньги.
     Пришел и Мишель Югон. Этот человек однажды задержался в гостинице выпить стаканчик, а потом пошел дальше - по дороге, указанной Мари-Брес. На него напали, и он спасся только благодаря собственной силе.
     Все, кто чудом вырвался из лап преступников, почему-то предпочли промолчать и никому не рассказали, что с ними произошло.
     Следствие велось одиннадцать месяцев. Слушание дела в суде присяжных города Прива было назначено на 18 июня 1833 года.
     Система защиты, избранная супругами Мартен, была проста: они отрицали все и утверждали, что ни в чем не повинны, их просто оклеветали завистники. Даже самые вопиющие улики их не смутили, а уж тем более рассказ старика Шаза, которого пригласили в суд для дачи показаний. И только одной женщине удалось поколебать невозмутимость преступной пары.
     Среди разложенных на огромном столе вещественных доказательств некая мадам Венсан узнала большой синий плащ: эта удобная накидка, подбитая мехом, некогда принадлежала ее супругу, исчезнувшему прошлой зимой. Мартен, недоумевающе глядя на нее, заявил, что путешественник, очевидно, забыл свой плащ у него в гостинице.
     - Забыть свой плащ в разгар зимы - да еще с тем, что было зашито у него за подкладкой?! - воскликнула мадам Венсан.
     И она рассказала, как перед отъездом мужа зашила в плащ большую часть их состояния: тридцать тысяч франков в векселях на предъявителя. Разумеется, судья приказал немедленно принести ножницы, вспороли подкладку и нашли векселя. Увидев их, Мари-Брес потеряла сознание.
     Однако обморок с ней случился вовсе не от напоминания о совершенном ею злодеянии. Она не могла себе простить, что столько времени, сама того не зная, спала рядом с целым состоянием! Даже смертный приговор не произвел на нее столь сильного впечатления.
     25 июня 1833 года, в полночь, присяжные вынесли свой вердикт и были на редкость единодушны. Супругов Мартен и Рошета приговорили к смерти; казнь должна была состояться там, где они совершали свои преступления.
     Кассационная жалоба была отвергнута; преступники воззвали также к милости короля - безуспешно. И вот 1 октября в пять часов утра выложенная соломой телега в сопровождении жандармов со всего департамента подъехала к зданию тюрьмы, чтобы забрать троих осужденных.
     Путь преступников к смерти занял два дня. Всю дорогу Мартен и Рошет бормотали молитвы, но Мари-Брес не молилась и не плакала. Полным бессильной ярости взором смотрела она на толпы людей, выбегавших навстречу телеге в каждой деревне. А по мере того, как они приближались к Пейребелю, народу становилось все больше. Супругам Мартен не могли простить не только совершенные ими убийства, но и беспримерное лицемерие, и бессердечную ложь: они сумели обвести вокруг пальца целую округу! Люди считали, что таким преступникам место только в аду - не нужно им ни причастия, ни покаяния.
     Было решено заночевать в Мере, в пяти лье от Пей-ребеля. приговоренных разместили в одном из залов мэрии и дали им ужин, однако мужчины не смогли проглотить ни куска. Только Мари-Брес согласилась поужинать и сделала это с большим аппетитом.
     На следующий день в пять утра телега вновь тронулась в путь; последний его участок пролегал по горным тропам, поэтому для преодоления расстояния всего в пять лье понадобилось целых шесть часов.
     Проезжая через деревню Шавад, Рошет отдал свой плащ нищему:
     - Возьми, он мне больше не нужен. Только помолись за меня!
     Даже стальные нервы Мари-Брес не выдержали. Упав на выстланное соломой дно телеги, она разразилась истерическими рыданиями, и успокоить ее было невозможно.
     Наконец на краю нагорья показалась гостиница; сейчас, когда перед ней вытянула вверх свои красные руки гильотина, она казалась еще более мрачной и зловещей. Вокруг уже стояла толпа. Никогда еще в этом пустынном и уединенном уголке не собиралось столько народу.
     Мартен, с самого утра пребывавший в глубоком оцепенении, наконец очнулся и перестал бормотать молитвы.
     - А вот и наша смерть! - произнес он.
     Солдаты окружили эшафот, и к гильотине подошли братья Рош, один из которых был палачом в Ардеше, а другой - палачом в Лозере.
     Преступников высадили из телеги. Первой предстояло умереть Мари-Брес. К этой минуте она уже успокоилась, и когда священник, кюре из Тюйе, протянул ей распятие, она отвернулась и умерла без покаяния.
     Мартен умер последним, а через два часа кровавая гостиница опустела. Отныне это безлюдное место было проклято навсегда.

КОГДА НА СЦЕНУ ВЫХОДЯТ ДЕТИ

ВЕСЕЛЫЕ САЛЕМСКИЕ ДЕВЧУШКИ...

     Салем был обозначен на всех картах штата Массачусетс, однако никто не решился бы назвать его городом или даже деревней. Окруженные густым лесом фермы отстояли далеко друг от друга, ядро же Салема составляли четыре дома: ратуша, жилище пастора Парриса, дом начальника местного ополчения Джонатана Уолкота и, наконец, трактир, который держал помощник пастора Натаниэль Ингерсол. Изо всех щелей салемских домиков сочилась скука: здесь никогда ничего не происходило. Все жители как на подбор ходили в черном, все волей-неволей были набожны и исповедовали принципы суровой добродетели. Таков был Салем в 1692 году: замкнутый мирок богобоязненных людей, слепо верящих в дьявола и прочую чертовщину...
     Пастырем этого унылого стада был Самюэль Паррис - человек не слишком богатый и обратившийся к Библии отнюдь не по велению души, а исключительно в результате краха своих торговых авантюр на Карибских островах. От тамошней жизни у него остались чрезвычайно приятные воспоминания, которые он тщательно скрывал, и двое рабов - чернокожие Джон и Титюба, оба уроженцы Барбадоса. Салемская жизнь ничуть не напоминала жизнь на Карибах...
     Самюэль Паррис жил тихо, стараясь ни в чем не перечить собственной супруге, властной Элизабет, и во всем потакая собственной пастве: жители Салема до его приезда уже выгнали двух пасторов. Постоянно помня о судьбе своих предшественников, Джеймса Бейли и Джорджа Барроу, Паррис просил супругу только об одном: не распускать свой острый язычок, который являлся главным недостатком этой особы.
     - Подумайте только, друг мой, - часто говорил он ей, - если эти люди прогонят нас отсюда, куда мы пойдем и как сможем заработать на достойную жизнь для нас и наших детей?
     А надо сказать, что в семье пастора росли две девочки: его собственная дочь, девятилетняя Элизабет, и племянница Абигайль Вильяме, которой уже исполнилось двенадцать.
     Если бы бедняга пастор мог догадаться, какие мысли роились в белокурых головках этих с виду невинных девчушек, он бы без промедления собрал вещички и бежал бы из Салема куда глаза глядят, поскольку дьявол, не спросив у него позволения, уже поселился в его доме. И, надо сказать, язычок миссис Паррис к этому был нисколько не причастен - опасным оказался язык Титюбы...
     Кузины вместе с двумя задушевными подружками Энн Патнем и Мэри Уолкот часто приходили на кухню в отсутствие хозяйки, чтобы послушать таинственные истории, которые рассказывала негритянка, выуживая их из неисчерпаемого источника своей памяти.
     - Когда на небе появляется луна, в густой лесной чаще просыпается Великий дух. Он вселяется в людей, которые туда забредают, и тогда перед ними открывается таинственный мир...
     Четыре пары глаз завороженно впивались в широкое лицо рассказчицы, которая то приглушала, то, наоборот, заставляла звучать громче свой глубокий бархатный голос, словно обволакивая им своих слушательниц. Глаза их жадно блестели - особенно глазки чрезвычайно впечатлительной Энн Патнем, а также Мэри Уолкот, которая в свои четырнадцать лет мечтала о жизни гораздо менее суровой. Ей хотелось носить яркие платья из шелка и бархата и жить в городе среди множества людей и развлечений.
     В этом краю, где, казалось, каждый камень источал скуку, Титюба являлась для четырех девочек единственным источником впечатлений - вдобавок тайным, а потому особенно ценным.
     В рассказах негритянки древние африканские предания причудливо сплетались с описаниями загадочных обрядов. Шурша юбками, она выдавала девочкам обрывочные сведения из африканской магии, а когда чего-нибудь не знала, призывала на помощь свою богатую фантазию, нисколько не заботясь о том, какое воздействие оказывают ее рассказы на юные создания. Титюба приоткрыла им завесу над весьма двусмысленными обрядами жителей африканской саванны, чем до крайности распалила воображение девочек.
     Рассказы негритянки, фантастические и чаще всего жуткие, в конце концов довели Энн Патнем до нервных припадков, во время которых она падала на пол, кричала и билась в конвульсиях. Девочки чрезвычайно заинтересовались этой особенностью своей подруги, а однажды такой припадок застал сам Самюэль Паррис, и вскоре Энн оказалась в центре внимания всего селения. Когда у нее начинался припадок, все окружали ее, пытаясь осмыслить произносимые ею бессвязные слова, а когда она стихала, все бросались ухаживать за ней. В скором времени Энн стала самой почитаемой обитательницей Салема - столь сильное впечатление производила на окружающих ее болезнь, доселе невиданная в этих краях.
     Теперь подруги откровенно завидовали Энн.
     - Чем я хуже ее? - как-то раз сказала Абигайль своей кузине. - Пожалуй, я тоже попробую!
     И вот однажды вечером она тоже попыталась покататься по земле; нетрудно догадаться, что ее примеру тотчас последовали остальные девочки...
     Жители селения растерялись, а Натаниэль Ингер-сол, помощник пастора и по совместительству трактирщик, уверенно заявил, что все четыре девочки наверняка одержимы дьяволом.
     - Дьявол явился в Салем! - замогильным голосом провозгласил он. - Нужно отобрать у него добычу!
     Все поддержали его: простые и необразованные жители Салема, разумеется, не могли отличить медицинских симптомов истерии от случаев симуляции этой болезни. Для них было ясно только одно - дьявол явился, и его надо изгнать. И они принялись за дело...
     Разумеется, прежде всего допросили Титюбу. Допрос происходил в трактире Натаниэля, временно превращенном в зал суда. Негритянка, как могла, защищалась от предъявленных ей обвинений и, стремясь спасти свою шею от веревки, в свою очередь, обвинила в колдовстве двух бедных женщин, проживавших в жалких хижинах неподалеку от фермы Патнемов, родителей Энн.
     Это были две старушки, совершенно безобидные и уже наполовину выжившие из ума: Сара Гуд и Сара Осборн. Четыре девочки с радостью подтвердили слова Ти-тюбы: им совершенно не хотелось лишаться своего лучшего развлечения. С редкостным единодушием они катались по полу и вопили о том, что несчастные старушки хотели затащить их на шабаш и заставляли подписать договор с дьяволом. После таких убедительных свидетельств обе Сары были отправлены в старый форт, который когда-то был возведен для защиты от индейцев, но недавно его решили переоборудовать в тюрьму.
     Однако Титюбу это не спасло: оказавшись в центре внимания, негритянка заявила, что ее покойная матушка была лучшей колдуньей Барбадоса. Стоит ли говорить, что ей тут же пришлось составить компанию двум своим жертвам.
     И все-таки не все в Салеме были одурачены четырьмя девчонками. Среди тех, кто находил их поведение более чем странным, была Марта Кори - состоятельная фермерша, снискавшая всеобщее уважение.
     - Мне кажется, что лучшим лекарством для наших одержимых является пучок свежих розог, - как-то сказала она.
     О, неосмотрительная Марта! В следующее воскресенье, прямо посреди проповеди, Абигайль грохнулась на пол между рядами скамей и завизжала, чтобы от нее убрали эту гадкую фермершу Кори, поскольку из-за нее она терпит страшные муки. С громкими воплями она утверждала, что на голове Марты Кори сидит страшная желтая птица, и когда Абигайль проходит мимо, слетает и клюет ее.
     Несмотря на все свои протесты, Марта Кори присоединилась к трем узницам форта...
     Тем временем Самюэль Паррис чувствовал себя крайне неуютно, поскольку сознавал, что является ответственным за разыгравшуюся драму: ведь именно он привез в эту глушь Титюбу. Со своей кафедры он пытался успокоить распаленные умы паствы - однако паства совершенно не желала успокаиваться. Более всех разошелся помощник пастыря, видевший во всем случившемся руку Сатаны и с жаром вещавший об этом за стойкой своего трактира при большом стечении окрестных любителей пропустить стаканчик.
     Дело в том, что не так давно Натаниэль пристально следил за судом над ведьмами, проходившим в Бостоне, столице штата. Героем суда стал преподобный Коттон Мэзер - великий охотник на ведьм; сей ревнитель веры господней произвел на кабатчика неизгладимое впечатление. Коттон Мэзер, личность весьма мрачная и крайне ограниченная, не раз участвовал в подобных процессах в Европе. Прибыв в Америку, он поспешил предоставить своим новым согражданам возможность воспользоваться его еще не остывшим опытом.
     В конце концов Натаниэль Ингерсол решил, что пастор Паррис совершенно не соответствует занимаемой им должности, и, взяв свое лучшее перо, написал Мэзеру письмо, в котором приглашал его в Салем и подробно расписывал сложившееся положение.
     Получив такое послание, Коттон Мэзер не стал терять ни минуты. Собрав свой скудный скарб, он сел на лошадь и прискакал в Салем, дабы взять на себя роль высшего судии и верховного жреца.
     Многие жители Салема были наслышаны о преподобном Мэзере, и после его приезда дела пошли как по маслу. С удовольствием гурмана он принялся изучать юных одержимых, которые, польщенные вниманием столь избранной публики, изощрялись как могли. Началось настоящее соревнование, кто больше обвинит народа и на кого охота окажется интереснее.
     Через два дня в форт заключили семидесятилетнюю Ребекку Норс - богатую и чрезвычайно набожную фермершу - только потому, что Абигайль заявила, будто видела у нее на плече черненького человечка. В апреле арестовали Джона и Элизабет Проктор, Джорджа Джейкобса, Джона Вилларда, осмелившегося заявить, что судьи попросту сошли с ума, и еще дюжину других жителей Салема. Ничто уже не могло защитить людей от ярости юных фурий: ни репутация, ни возраст, ни добрососедские отношения. Узники теснились в помещениях бывшего форта, однако казнить их пока не решались, ожидая завершения процесса, конца которому все еще не было видно.
     В это время в Бостон прибыл новый губернатор, сэр Вильям Фипс. Бывший искатель приключений, он разбогател за счет сокровищ, которые поднял с испанского галеона, затонувшего возле Пуэрто-де-ла-Плата, так что дворянство его, равно как и назначение на пост губернатора, было недавнего происхождения.
     Как только сэру Вильяму стало известно о салем-ских ведьмах, он нахмурился. Подобные дела обычно являлись ловушками для неопытных губернаторов, куда те незамедлительно попадали и ломали себе шею. А посему он поспешно вызвал к себе в резиденцию главного специалиста по данному вопросу - а именно достойного Коттона Мэзера, который тотчас приехал.
     Распоряжения сэра Вильяма были кратки:
     - Как можно скорее покончить с бандой приспешников Сатаны и любыми средствами навести в Салеме порядок!
     - Покончить с приспешниками Сатаны можно только одним способом: покарать их без всякой жалости, - отвечал Коттон Мэзер. - Но для этого нужен профессиональный судья, который бы составил постановление по каждому случаю в отдельности и утвердил приговоры, выносить которые будут нотабли Салема и я сам.
     Решив не замечать, что собеседник его не отличается большим умом, сэр Вильям нашел его ответ справедливым и незамедлительно назначил комиссию - настоящий верховный суд по делу о колдовстве. Главой комиссии был утвержден вице-губернатор Стоутон, столь же человечный, как и Коттон Мэзер, и обладающий такими же умственными способностями. И вот эта парочка, Стоутон и Мэзер, сопровождаемые судьями Хауторном и Корвином, отправились в Салем творить свое "доброе дело".
     Прибыв на место, они первым делом занялись поисками палача. Выбор их пал на Самюэля Валлингтона, исполнявшего в Салеме не самые приятные обязанности ассенизатора и живодера. Судьи не без основания решили, что не слишком деликатный Самюэль вполне справится и с этой обязанностью. На единственной площади Салема возвели новую красивую виселицу и начали поставлять палачу работу.
     Суд прошел очень быстро, и 19 июля Самюэль Валлингтон повесил Сару Гуд, Сару Осборн, Марту Корн, Титюбу, Джона Вилларда и Ребекку Норс. Правда, старая Ребекка благодаря своим многочисленным заслугам чуть было не избежала веревки. Но Абигайль, узнав об этом, мгновенно выдала такой буйный, с пеной у рта, припадок, что в конце концов судьи постановили: старушка будет повешена вместе с остальными.
     Через две недели подоспела новая партия обвиняемых, на этот раз из пятнадцати человек. Все они были людьми весьма почтенными, но все-таки не сумели опровергнуть последние выдумки Абигайль Вильяме, самой извращенной и самой изобретательной из всех четырех девиц. Кстати, прежний местный пастор, Джордж Барроу, в свое время был изгнан паствой именно за нападки на Абигайль, чье поведение - принимая во внимание ее юный возраст - показалось ему нескромным. Он нашел убежище в Мейне, где вел спокойную и тихую жизнь. Но после того, как его бывшей "жертве" было видение, Стоутон добился выдачи преподобного отца, и его, растерянного и недоумевающего, в кандалах доставили в Салем. Заперев преподобного в темницу, кандалы с него не сняли, поскольку Барроу обладал поистине геркулесовой силой, которая, по утверждению высокоумного Коттона Мэзера, могла быть только сатанинской.
     На суде главные обвинительницы впали в исступленный раж. Мэри Уолкот вменила Барроу в вину невинную привычку класть в корзиночку еду и уходить завтракать на природу. Из этого Мэзер сделал вывод: подобное пристрастие к пикникам можно объяснить только подготовкой ритуального пиршества, которое ведьмы обычно