с полива на равнине - ночью поливом управляет колокол... Теперь пойдем быстрее, жара становится невыносимой, а я хочу, чтобы ты свежей предстала перед господином.
     Катрин вздрогнула. Видно, ей не собирались давать времени: не успеет она и вздохнуть, как ее уже будут демонстрировать калифу. Но она решила подчиниться ходу событий, стараясь использовать их наилучшим образом.

Глава одиннадцатая. КОРОЛЬ-ПОЭТ

     Когда Катрин, подталкиваемая Мораймой, вышла из гарема, она увидела длинный бассейн, выложенный голубой с золотом мозаикой. Он утопал в дымке благоуханного воздуха. По приказу старой еврейки Катрин проспала два часа после еды, и в ушах у нее шумело. Гомон вспугнутого птичника стоял в зале, где около пятидесяти женщин болтали e разом. В бассейне-раковине, полном теплой голубой воды, плескались красивые женщины, смеясь, крича, визжа и развлекаясь. Бассейн представлял собою картину маленькой бури, но вода в нем была такая прозрачная, что совсем не прятала тел купальщиц. Все цвета кожи можно было сидеть в пышной и очаровательной раме бассейна: темная бронза африканок, нежная слоновой кости кожа азиаток, розовый алебастр нескольких западных женщин соседствовали с янтарным оттенком мавританок. Катрин увидела черные, рыжие, красного дерева и даже светлые, почти белые волосы, глаза всех оттенков, услышала голоса на все лады. Но ее появление в сопровождении хозяйки гарема заставило замолчать весь этот мирок. Оживление в бассейне смолкло. Все женщины застыли, все взгляды обратились к новенькой, которую сама Морайма поспешно раздевала. Катрин с неприятным ощущением заметила, что выражение глаз у всех этих женщин было одним и тем же: всеобщая враждебность.
     Она мгновенно осознала это и почувствовала смущение. Эти враждебные глаза обжигали ее, словно раскаленные угли. Между тем и Морайма почувствовала враждебность. И она сказала резким голосом:
     - Ее зовут Свет Зари. Это пленница, купленная в Альмерии. Постарайтесь, чтобы с ней не случилось ничего дурного, иначе носорожьи нервы разойдутся! Я не поверю ни в скользкие края бассейна, ни в недомогания в бане, ни в несварение желудка от сладостей, ни в карниз, который вдруг свалится, ни в гадюку, случайно заблудившуюся в саду, - короче, в несчастный случай. Помните об этом! А ты иди окунись в воду.
     Недовольный шепот встретил эту короткую речь, которую Катрин слушала с легкой дрожью, но никто не осмелился возражать. Однако, дотрагиваясь кончиком ноги до благоуханной воды в купальне, Катрин показалось, что она спускается в ров, полный змей. Все эти тонкие и сияющие тела обладали опасной гибкостью, а все эти рты со свежими губами, казалось, были готовы выпустить яд.
     Она немного поплавала. Ее сторонились, и ей вовсе не хотелось продолжать купание, не доставлявшее удовольствия. Она уже приближалась к краю бассейна и собиралась отдаться в руки двух рабынь, назначенных ей в услужение и ожидавших ее с толстыми сухими полотенцами у края бассейна, как вдруг заметила, что молодая блондинка, лежавшая на подушках у края бассейна, обладательница красивого округлого и свежего тела, вся в ямочках, искренне улыбается ей. Не задумываясь, Катрин подплыла к ней. Улыбка молодой блондинки обозначилась еще яснее. Она даже оставила свою позу беззаботно отдыхающей и протянула Катрин руку, слишком широкую для женщины.
     - Полежи возле меня и не обращай внимания на других. Так всегда бывает, когда приходит новенькая. Понимаешь, новая женщина может стать опасной фавориткой.
     - Почему опасной? Все эти женщины влюблены в калифа?
     - Господи, конечно нет! Хотя ему не откажешь в привлекательности.
     Блондинка ничего больше не сказала. Инстинктивно она перестала говорить по-арабски и заговорила по-французски, отчего Катрин вздрогнула.
     - Ты из Франции? - произнесла она на том же языке.
     - Так, да, с Соны. Я родилась в Оксонне. Там, - добавила она в глубокой печали, - меня называли Мари Вермейль. Здесь называют Айша. А ты тоже из нашей страны?
     - Даже больше, чем ты думаешь! - сказала Катрин смеясь. - Я родилась в Париже, но выросла в Дижоне, где мой дядя Матье Готрен торговал сукном на улице Гриф-фон под вывеской Великого Святого Бонавентуры...
     - Матье Готрен? - повторила Мари задумчиво. - Мне знакомо это имя... Впрочем, смешно, но мне кажется, я тебя уже видела. Где же, например?
     Она остановилась. Скользнув в лазоревую воду, мавританка с золотистой кожей изящно подплывала к ним. Два зеленых в золотую полоску зрачка, словно острие кинжала, вонзились в обеих женщин. Это был взгляд ненависти. Мари прошептала:
     - Остерегайся ее! Это Зора, теперешняя фаворитка. Грифы, которые кружат над башней для казней, более мягкосердечны, чем эта гадюка. Она еще хуже, чем принцесса Зобейда, потому что принцесса презирает вероломство, которым Зора пользуется с большим искусством. Если ты понравишься хозяину, тебе нужно будет опасаться этой египтянки.
     У Катрин не осталось времени, чтобы задавать еще какие-то вопросы. Посчитав, что Катрин достаточно поболтала с Мари-Айшой, Морайма подошла с двумя черными рабынями.
     - Мы поговорим позже, - прошептала Мари и изящно опустилась в благоуханную воду с таким расчетом, что Зора вынуждена была отстраниться. Катрин позволила двум рабыням тщательно себя растереть, потом они смазали ее тело легким маслом, придающим коже нежный светло-золотой оттенок. Но когда она собралась надеть на себя шелковый полосатый халат без рукавов, который был на ней до прихода сюда, Морайма воспротивилась.
     - Нет! Не одевайся сразу. Пойдем со мной. Вслед за еврейкой Катрин прошла много залов с горячими или холодными купальнями, потом они наконец, пришли в комнату с изящными арками, всю в лепных украшениях голубых, розовых и золотых тонов. Закрытая золоченными жалюзями галерея была на высоте второго этажа.
     В глубине альковов виднелись кровати, устроенные между арками и колоннами, и на этих кроватях с множеством подушек лежали в безмятежных и изящных позах пять-шесть очень красивых и совершенно нагих женщин. Морайма указала Катрин на единственную кровать, которая была пустой.
     - Ложись туда!
     - Зачем?
     - Увидишь. Это недолго.
     В зале никого не было видно, однако слышались женские голоса, певшие монотонную и нежную песню. Уложив Катрин в соблазнительной позе, Морайма встала в центре зала, где в мраморную раковину стекала струя воды. Она подняла голову к верхней галерее, словно ждала чего-то. Заинтересовавшись, Катрин посмотрела в том же направлении.
     Ей показалось, что она заметила за тонкими позолоченными планками жалюзи силуэт, неподвижную фигуру. Катрин спрашивала себя, не пригрезилось ли ей это? Это купание, замедленная жизнь разжигали ее нетерпение добраться наконец до своего супруга. Что ей было делать на этом диване нагой? Ответ не заставил себя долго ждать. Тонкая рука подняла жалюзи и бросила что-то, что покатилось по кровати, которую занимала Катрин. Быстро поднявшись, Катрин с интересом наклонилась. И увидела, что это было простое яблоко. Ей захотелось его взять. Но с большей поспешностью, чем она сама, подскочила Морайма и схватила плод. Катрин увидела, что еврейка была красной от возбуждения и что ее маленькие глазки сияли от радости.
     - Хозяин выбрал тебя! - бросила ей правительница гарема. - А ты ведь только появилась! Этой же ночью тебе будет оказана честь быть допущенной до ложа властелина. Пойдем быстро. У нас остается время тебя подготовить. Хозяин торопится.
     И даже не позволив Катрин взять одежду, она бегом увлекла ее через залы и галереи. Вскоре они дошли до павильона, самого скромного в большом гареме, где Морайма оставила свою подопечную.
     Катрин не успела ни о чем спросить. Желание калифа вызвало суматоху, настоящие боевые приготовления, которые не оставляли времени и места для размышлений. Отданная целой армии массажисток, которые сделали ее тело благоуханным, педикюрш, парикмахерш и гардеробщиц, молодая женщина посчитала более мудрым им подчиниться. Во всяком случае будет полезно приблизиться к калифу... Кто может знать, не удастся ли ей добиться какого-то влияния на него? А что касается предстоящей близости с калифом Гранады, - по этому поводу Катрин больше не роптала. Потому что не было выбора! Всякое сопротивление подвергало опасности ее планы, ставило под угрозу жизнь Арно, ее собственную жизнь и жизнь их друзей. Что ж, когда тебе предстоит борьба, ее надо вести до конца! И не быть слишком капризной в выборе средств.

***

     Калиф Мухаммад VIII, сидевший со скрещенными ногами на диване в шелковых коврах, и Катрин, стоявшая в нескольких шагах от него в нежном облаке розовых покрывал, смотрели друг на друга. Он с явным восхищением, она с некоторым удивлением и подозрительностью, осторожностью. Бог знает почему, может быть, из-за его сестры Зобейды? Катрин была уверена, что найдет в старшем брате Зобейды высокомерного, циничного мужчину, в некотором роде Жиля де Рэ, с чертами де Ла Тремуйля.
     А принц, смотревший на нее, не был похож на того, кого она ждала увидеть. Ему, видимо, было от тридцати пяти до сорока лет, и, что для мавра совершенно невероятно, его голова была без тюрбана, вся в темно-русом густом руне, отличавшем и его короткую бороду, красившую загорелое лицо. Светлые серые или голубые глаза тоже выделялись на темной коже лица. Торопливым жестом Мухаммад отложил свиток хлопковой бумаги, на котором тростниковой палочкой писал калама.
     Калиф видел, как Катрин с Мораймой шли вдоль воды и кипарисов по дороге, ведущей во дворец. Эта дорога проходила под стенами, потом устремлялась через сады к этому маленькому, увитому розами дворцу, стоявшему на вершине холма по соседству с Аль Хамрой. Это был Дженан-эль-Ариф5, так называемый Сад Зодчего, где в летнее время любил уединяться калиф. Здесь можно было наслаждаться жизнью среди роз и жасмина. Темные, как пурпурный бархат, или белые с розовой серединой, словно снег на восходе солнца, розы склонялись над зеркалом воды, буйно вились по белым колоннам у входа и наполняли благоуханием блестевшую звездами синюю ночь. Рядом с этим сотворенным для любви дворцом в воздухе ощущалось что-то пьянящее, что отягчало веки Катрин и заставляло стучать в висках кровь.
     Мухаммад ничего не говорил, пока Морайма, пав перед ним ниц, рассказывала ему о радости, охватившей новую одалиску, когда она узнала, что была избрана в первую же ночь, и молчал, когда старуха стала расхваливать красоту и нежность Света Зари, жемчужины страны франков, блеск ее глаз с аметистовой глубиной, гибкость тела. Но когда поднявшись, Морайма захотела снять покрывала из муслина, которые превращали молодую женщину в облачно розовый сверток, он остановил ее властным жестом и приказал:
     - Удались, Морайма. Я позову тебя позже... И они остались вдвоем. Тогда калиф встал. Он был не так высок, как показалось Катрин, ноги его казались короткими по сравнению с мощным торсом, облаченным в зеленого шелка халат, открытый на груди до талии и подпоясанный широким поясом с квадратными большими изумрудами. Подходя к Катрин, он улыбнулся.
     - Не дрожи. Я не желаю тебе зла! - Он говорил по-французски, и Катрин не скрыла удивления.
     - Я не дрожу. Зачем мне дрожать? Но откуда вы знаете мой язык?
     Мухаммад был теперь совсем близко от нее, и она могла вдыхать легкий аромат кожи и вербены, исходивший от его одежды.
     - Я всегда любил учиться, беседовал с путешественниками, прибывавшими из твоей страны. Монарх должен сам понимать послов... Толмачи слишком часто неверно исполняют свой труд... или продаются! Один пленник святой человек из твоей страны, обучил меня этому языку, когда я был еще ребенком, и ты не первая француженка, попавшая в этот дворец.
     Катрин вспомнила про Мари. Длинные и тонкие пальцы Мухаммада стали снимать покрывало, скрывавшее ее головы и нижнюю часть лица. Он делал это медленно, мягко, с изяществом и утонченностью любителя искусства, раскрывавшего драгоценное произведение. Обнажилось нежное лицо под короной золотых волос под маленькой круглой тюбетейкой, расшитой тонким жемчугом, потом тонкая и изящная шея. Упало еще одно покрывало и еще одно. Морайма, для которой желание мужчины не имеет никаких секретов, надела на Катрин много покрывал, зная, с каким удовольствием ее хозяин будет их снимать одно за другим. Под множеством покрывал на Катрин были только широкие плиссированные шаровары, сшитые из тонкой ткани и подхваченные на щиколотках и на бедрах жемчужными нитями, вплетенными в косички. Катрин не двигалась. Она давала возможность рукам калифа действовать смелее, и они, по мере того как уменьшалась толщина покрывал, становились все более ласковыми. Ей хотелось понравиться этому симпатичному человеку, увлеченному ею и испытывавшему к ней нежность. Он был не то что Жиль де Рэ, который взял ее силой, или цыган Феро, добившийся ее при помощи зелья, или Готье, которому она отдалась сама. Сколько мужчин прошло в ее жизни! И этот, конечно, не был наихудшим.
     Скоро муслин пал на лазуритовые плиты гигантскими лепестками роз. Руки султана ласкали теперь обнаженное тело, сам он отстранялся от нее, отходил на несколько шагов, чтобы получше разглядеть ее в мягком свете золотых ламп, подвешенных под арками. Долгие минуты они стояли вот так - она, без стыда предлагавшая ему великолепие своей красоты, он - почти влюбленный - в нескольких шагах От нее. В черной глубине высоких кипарисов в саду запел соловей, и Катрин вспомнила пение соловья, которое она услышала, переступив порог высоких красных ворот Аль Хамры. Может быть, это был тот же маленький певец?.. В темноте раздался голос Мухаммада:
     Я розу зари в саду сорвал,
     И песнь соловья поразила меня.
     Любовью к розе, как я, он страдал,
     И утро страдало от слез соловья.
     Я долго ходил по аллеям печальным,
     Пленник той розы, того соловья...
     Стихи были прекрасны, и теплый голос калифа придавал им еще большее очарование, но стихов он не дочитал. Приблизившись к Катрин, он припал к ее губам. Затем поднял ее на руки и унес в сад.
     - Место розе среди ее сестер, - прошептал он у самых губ своей пленницы. - Я хочу сорвать тебя в саду.
     Под сенью жасмина, на мраморном берегу у зеркальной воды, где отражались звезды, были разложены бархатные матрасы и подушки. Мухаммад положил туда Катрин, потом с нетерпением сорвал с себя халат и отбросил его. Тяжелый пояс в изумрудах упал в воду и исчез в ней, а калиф не сделал движения, чтобы его удержать. Он уже опускался на подушки и привлекал в свои объятия молодую женщину, вздрагивавшую, но не сопротивлявшуюся причудливому колдовству, таившемуся в этом человеке, в этой великолепной, утопавшей в ароматах ночи, которую нежной музыкой сопровождали шепот воды и пение соловья. Мухаммед знал любовь, и Катрин послушно отдалась его нежной игре, под волнами сладостного удовольствия гоня от себя чувство вины и разбавляя его пополам с чувством мести, у которого она никак не могла избавиться.
     И большое зеркало воды с отраженным в нем тоненьким серпом серебристой луны вдруг затихло, чтобы лучше отразить слившиеся тела.

***

     "Отдай ветру аромат букета, сорванного с твоего лица и я стану дышать ароматом тропинок, которых касаются, ноги твои... - шептал султан на ухо Катрин. - Словно ты замешена на цветах из этого сада. Свет Зари, и твой взгляд чист, как прозрачны его воды. Кто же научил тебя любви о самая благоуханная из роз?"
     Катрин благословила тень жасмина, что скрывала и сделала незаметной внезапно проступившую краску у нее на лице. Калиф был прав: она любила любовь... И сердце ее отдано было только одному-единственному свете мужчине, тело ее могло ценить изощренные ласки, мастера искусства сладострастия. Она сказала с некоторым лицемерием:
     - Какая ученица будет плоха с таким учителем? Я твоя рабыня, о господин мой, и я подчиняюсь только тебе.
     - Правда? Я надеялся на большее, но для такой женщины, как ты, я смогу и подождать сколько понадобится. Я научу тебя любить меня сердцем так же, как и тело! Здесь у тебя не будет другого занятия, кроме того, чтобы каждую ночь давать мне еще большее счастье.
     - Каждую ночь? А другие твои жены, господин?
     - Кто же, испробовав божественного гашиша, станс довольствоваться безвкусным рагу?
     Катрин не смогла удержать, улыбки, но быстро опомнилась. Ей вспомнились дикие глаза танцовщицы Зоры. Глаз египтянки напомнили ей ужасную Мари де Комборн, которая хотела ее убить и которую Арно поразил кинжалом как зловредное животное, каким и была эта несчастная.
     Мухаммад предлагал ей роль фаворитки, и Катрин догадывалась, что угрозы Мораймы не удержат египтянку на пути к убийству, если с Катрин калиф забудет всех прочих женщин, и Зору, в частности.
     - Ты оказываешь мне много чести, господин, - начала она но под портиком появился отряд факельщиков, осветив ночь красноватыми огнями.
     Мухаммад приподнялся на локте и, нахмурив брови, недовольно смотрел, как те приближались.
     - Кто осмелился беспокоить меня в такой час? Факельщики шли за высоким и худощавым человеком с короткой черной бородой, в тюрбане из пурпурной парчи. По высокомерному виду и пышным одеждам в нем можно было признать лицо наивысшего ранга, и Катрин вдруг вспомнила одного из охотников, сопровождавших в то утро Арно.
     - Кто это? - спросила она инстинктивно.
     - Абен-Ахмед Бану Сарадж, наш великий визирь, - ответил Мухаммад. - Стряслось что-то серьезное, иначе он не осмелился бы прийти сюда...
     Мгновенно Мухаммад, человек, который казался Катрин сказочным принцем, превратился во всемогущего калифа, главу всех мусульман, перед которым преклонялись все, какого бы они ни были происхождения. Пока Катрин прятала за подушками свое белое тело, которое глаза этих людей не должны были видеть, Мухаммад надел халат и вышел из их колыбели. Увидев его, факельщики стали на колени, а великий визирь пал ниц в песок аллеи. Огни, горевшие вокруг, освещали его, однако блеск, который огни зажгли в его глазах, не понравился Катрин. Человек был лжив, жесток и опасен.
     - Что ты хочешь, Абен-Ахмед? Что тебе нужно в такой час ночи?
     - Только опасность могла привести меня к тебе, повелитель верующих, и поэтому я осмелился смутить слишком редкие часы твоего отдыха. Твой отец, храбрый Юсуф, покинул Джебель-аль-Тарик6 и во главе своих берберских всадников направляется к Гранаде. Мне показалось, что тебя нужно было предупредить незамедлительно...
     - Ты хорошо сделал. Известно, почему мой отец покинул свое убежище?
     - Нет, всемогущий господин, мы этого не знаем! Но если ты пожелаешь позволить твоему слуге дать совет, мудрость говорит, чтобы ты направил навстречу Юсуфу кого-то, кто бы прощупал его намерения.
     Никто, кроме меня самого, не может позволить себе выведать намерения великого Юсуфа. Он мой отец, и мой трон принадлежал ему. Если кто-то отправится ему навстречу, им буду я, к тому же, если Юсуф спешит с воинственными намерениями.
     - Не лучше ли в таком случае тебе остеречься?
     - Ты принимаешь меня за женщину? Иди и отдай приказания. Пусть седлают лошадей, пусть мавры готовятся. Только пять-десять человек будут меня сопровождать.
     - Только? Господин, это безумие!
     - Ни одним больше! Иди, говорю тебе. Я прибуду в Аль Хамру незамедлительно.
     С согнутой спиной Абен-Ахмед, пятясь, убрался, демонстрируя своим видом огромное уважение к калифу. Но Катрин заметила радость в его глазах, ликование, когда Мухаммад объявил о своем отъезде. Мухаммад же подождал, пока удалится его визирь, и обратился к своей новой фаворитке. Он встал на колени возле нее, поласкал беспорядочно рассыпавшиеся волосы...
     - Мне приходится покинуть тебя, моя чудесная роза, и сердце у меня разрывается от этого. Но я спешу, и пройдет немного ночей, как я вернусь к тебе.
     - Не едешь ли ты навстречу опасности, господин?
     - Что такое опасность? Власть-это уже опасность. Опасность повсюду; в садовых цветах, в чаше меда, которую подает тебе невинная рука младенца, в нежности аромата... Может быть, и ты самая смертельная опасност