емся...
     Потрясенная, она резко повернула к нему голову. Но он не смотрел на нее, она увидела только упрямый профиль, жесткие черты и горькую складку рта, сжатого настолько, что он превратился в одну тонкую линию.
     - Что ты хочешь сказать? - спросила она глухо.
     - Что пришел час выбора для тебя...
     - Выбирать?
     - Да: между прошлой и настоящей жизнью. Или ты отказываешься войти в замок, или отказываешься от своего места подле меня.., навсегда!
     Она ужаснулась перед требованием, которое ничем нельзя было оправдать.
     - Ты сошел с ума! - вскричала она. - Ты не можешь требовать этого от меня. Ты не имеешь права.
     - У меня все права на тебя. До настоящего времени ты моя жена.
     - Ты не тот, кто может мне помешать в последний раз видеть мою умирающую мать, вернуться к ней, чтобы отдать ей последний долг.
     - Действительно, но при условии, что речь идет о твоей матери. Однако я знаю, что это не так. Тебя ждет не она, там твой любовник.
     - Это ложь! Я клянусь тебе, что это не так! О Боже!.. Как сделать, чтобы ты понял.., чтобы убедить тебя? Послушай, дай мне войти, только войти, обнять ее в последний раз... Потом, клянусь тебе моими детьми, я выйду.
     В первый раз он повернул к ней глаза, посмотрел на нее минуту, и Катрин была поражена его трагически пустым взглядом. Он устало пожал плечами.
     - Может быть, ты и искренна. Но я знаю, что если ты войдешь, то больше не выйдешь. Они затратили слишком много усилий, чтобы ты приехала сюда. Тебя не выпустят.
     - Тогда пойдем со мной. После всего для моей матери ты стал сыном, даже если и стыдишься этого. Ты был с ней добр когда-то, любезен, даже нежен. Она будет счастлива видеть нас вместе. Почему бы тебе тоже не сказать ей последнее "прости"?
     Ее бледные щеки покрыл слабый румянец, и глаза загорелись надеждой. Но Арно начал смеяться, и это был самый жесткий, самый сухой и самый трагический смех, какой только мог быть.
     - Ну, давай же, Катрин, поразмысли! Где твой ум? Мне пойти с тобой, в то время как уже в течение трех дней мы осаждаем замок, чтобы поймать эту лису в западню? Ты смеешься? Я оттуда не выйду живым. К тому же Филиппу представится прекрасная возможность: захватить жену и избавиться от мужа.
     - Ты сумасшедший! - простонала она. - Я клянусь тебе, что ты сумасшедший! Герцога Филиппа там нет, я уверена! Он не может там быть...
     - И все же он там, - спокойно закончил мягкий голос. К ним подъехал всадник.
     Взглянув на его лицо, на его котту <Котта - род рубашки с длинными рукавами, надевавшейся как под верхнюю одежду, так (как в данном случае) и на доспехи. - Примеч. пер.> с гербом, надетую на доспехи, Катрин узнала Роберта де Коммерси.
     Сидя на высоком руанском жеребце, он был без каски. Его непокрытую красивую голову венчали волосы, такие же золотистые и мягкие, как у Катрин. У него были большие голубые глаза, окруженные тенью от не правдоподобно длинных ресниц, мягкий изгиб рта, приоткрывавшего белоснежные зубы, и обольстительная улыбка, которая не вязалась с расчетливой холодностью взгляда. От его элегантной особы исходил легкий аромат мускуса, и он составлял резкий контраст с суровой военной экипировкой сеньора де Монсальви, который рядом с красавцем Робертом казался еще грубее и был похож на какого-нибудь рейтара, обильно пахнущего смазкой для оружия и лошадиным потом.
     Тем не менее из них двоих именно этот юнец с почти женской красотой был наиболее устрашающим и опасным.
     Небрежно пожевывая гвоздику, чтобы ароматизировать дыхание, Дворянчик показал на Катрин концом своего позолоченного хлыста.
     - Обворожительна! - оценил он. - Грязна до ужаса, но обворожительна!.. Кто она?
     - Моя жена! - парировал Арно грубым тоном, явно не собираясь представлять Катрин.
     Большие глаза Роберта еще больше расширились.
     - Скажите! Какая радостная встреча. И.., по какому же делу прибыла в эту грязную дыру такая прекрасная и благородная дама?
     Несмотря на красивую внешность, Дворянчик не внушал ни малейшей симпатии. Напротив, он вызывал у нее чувство омерзения, смешанное со злобой. Без него Арно, конечно, отправился бы искать убежища в Монсальви, и она сама сейчас не оказалась бы замешанной в эту грязную историю. Твердым голосом она ответила:
     - Моя мать умирает в этом замке, в который мне якобы прегражден путь и который вы сами, кажется, осаждаете вопреки всем правам.
     - Осаждаем? Откуда вы взяли, что мы осаждаем, милостивая дама? Вы видите здесь какие-нибудь военные машины, строителей за работой, лестницы, тараны? На мне нет даже каски. Нет, мы.., просто проводим время на берегу этой очаровательной реки и ждем.
     - Чего?
     - Когда герцог Филипп решится выйти, всего-навсего, и возвращаясь к тому, что я только что говорил, когда позволил себе вмешаться в ваш разговор, я абсолютно уверен в том, что герцог там.
     Катрин пожала плечами и презрительно улыбнулась.
     - Вы грезите наяву, сеньор граф! Но даже если допустить, что он приехал, во что я отказываюсь поверить, вы должны прекрасно понимать, что, заметив.., как вы проводите здесь время, он вас не стал бы дожидаться. В Шатовилене имеется запасной подземный выход, как и во многих ему подобных замках, и в этот час герцог уже далеко.
     - В этом замке имеется даже два подземных хода, прекрасная дама, - проговорил невозмутимо Сарбрюк, - но, к счастью, мы знаем, куда они выходят, и должным образом их охраняем.
     - Как вы о них узнали?
     Дворянчик улыбнулся и погладил шею своего коня. Его голос стал еще более нежным.
     - Вы не имеете ни малейшего представления о хорошо пылающем огне.., или о небольшом количестве расплавленного свинца, используемого разумно. С их помощью можно получить любые сведения.
     Дрожь омерзения пробежала по спине молодой женщины. Огонь! Опять... Адская картина прошлой ночи сразу всплыла в ее памяти, и это напоминание было для нее болезненным. Стиснув зубы, чтобы не выдать свой ужас этому слишком красивому юноше, который, тем не менее, напоминал самую ядовитую змею, она по очереди посмотрела на обоих мужчин:
     - Вы - чудовища! В вас, сеньор граф, меня это не удивляет, так как ваши подвиги печально знамениты, но мой супруг...
     - Довольно! - грубо прервал Арно, который до этого времени, казалось не интересовался стычкой между своей женой и своим компаньоном. - Не будем снова начинать. Ты слышала, что тебе сказали, Катрин: герцог здесь! Что ты решаешь?
     Она мгновение хранила молчание, безуспешно пытаясь найти какой-нибудь изъян в броне, небольшую трещину, сквозь которую можно было бы добраться до этого сердца. Но он стоял перед ней, окруженный со всех сторон горькой ревностью и злобой.
     С болезненной улыбкой она прошептала:
     - Я тебя умоляю!.. Позволь мне войти хотя бы на десять минут! Спасением моей души и жизнью наших детей клянусь, что не останусь дольше. Десять минут, Арно, ни минутой дольше.., и я прошу это только потому, что речь идет о моей матери. Затем я повернусь спиной навсегда к этой бургундской земле, и мы вместе вернемся домой.
     Но он отвел глаза, отказываясь видеть этот прекрасный молящий взгляд, который, возможно, имел над ним больше власти, чем он хотел допускать.
     - Я не вернусь в Монсальви теперь. У меня есть дела здесь, где во мне нуждаются. Дева...
     - К черту эту колдунью и твое безумие! - крикнула Катрин, которой вновь овладел гнев. - Ты все погубишь - положение, честь, быть может, жизнь и душу, чтобы следовать за этой авантюристкой, которую в один прекрасный день заклеймит палач. Я тебя заклинаю, приди в себя! У тебя есть пропуск, поезжай к королеве...
     - Пропуском мне послужит голова Филиппа Бургундского, когда я вернусь к королю. Что же касается тебя...
     Он не договорил. Внезапно немой замок, казалось, ожил. В мгновение ока на башнях показались лучники и арбалетчики, с апокалиптическим грохотом стал опускаться подъемный мост.
     Вынырнув из глубин крепости, пятьдесят всадников с зажженными факелами выскочили из замка.
     - Ко мне! За Сарбрюка! - прорычал Дворянчик, вытаскивая свой длинный меч, пока Арно де Монсальви отвязывал свою булаву, которая свешивалась у него с седла.
     Катрин и юноши оказались прижатыми к стене. Беранже повис на руке своей госпожи:
     - Бежим, госпожа Катрин, прошу вас, уедем! Мессир Арно, конечно, сошел с ума, но он вам никогда не разрешит войти в этот замок. Пойдемте! Надо подумать о малышах, о Мишеле, об Изабелле... Они нуждаются в вас.
     - И потом, - добавил Готье, - ваша бедная мать, может быть, уже в земле. В этом случае она видит вас с высоты Неба и благодарна вам за ваше намерение. Беранже прав: не надо оставаться здесь.
     Но Катрин была не в состоянии двигаться. Сражение, которое развернулось в нескольких шагах, ее потрясло. Окруженный со всех сторон четырьмя нападающими, Арно дрался как демон. Страшный удар булавы сбил его шлем, он остался с непокрытой головой, обезумев от удара.
     В первый раз, если не считать драки с разбойниками сьерры во время бегства из Гранады, она видела сражение, и к ней вернулось прежнее восхищение. Доблесть этого человека была бесспорной. Не зная страха, не пускаясь на хитрости в обход рыцарским законам, он открыто обрушивался на противника. Его булава вертелась вокруг него, поражая одетых в сталь рыцарей; но если во время схватки един из противников поворачивался к нему спиной, он не наносил удара.
     Дворянчик тоже дрался хорошо. Время от времени он бросал беспокойный взгляд в сторону лагеря, часть которого пылала, подожженная факелами, которые бросили люди из замка, но это не мешало ему наносить удары боевым топором. К тому же силы, вначале весьма неравные, уравновесились. Крики Дворянчика донеслись до его людей, и теперь они бежали к мосту.
     Понимая, что перевес не на их стороне, рыцари Шатовилена стали отступать в боевом порядке, поднимаясь вверх по тропе, уносимые мощными лошадями и защищаемые солдатами, которые дежурили на зубцах.
     - Довольно! - крикнул Дворянчик. - Отходим назад. Надо погасить огонь...
     Или Арно не услышал, или отказался подчиниться, но он бросился вдогонку отступавшим, галопом пересек мост и бросился на подъем.
     В его воспаленной голове осталась только одна мысль, безумная и цепкая: добраться любыми способами до ненавистного бургундца. Его ненависть имела вкус прогорклого питья. Ее могла утолить только кровь.
     - Выходи, Филипп Бургундский! - ревел он. - Выходи, чтобы я мог наконец скрестить с тобой меч, предатель, распутник, совратитель...
     Его бешенство напоминало безумие. Для него присутствие герцога за этими стенами было неоспоримым фактом, так как у тех, кто только что их атаковал, на коттах был герцогский герб.
     Катрин тоже узнала герб-Филиппа, и в ней поселилось сомнение. Неужели Арно прав и Эрменгарда устроила ей такую бесчестную ловушку? Все, что она знала о своей старой подруге, о ее понятии о чести, восставало против этой мысли, но, с другой стороны, графиня де Шатовилен мечтала отдать свою молодую подругу принцу, которого она любила как своего собственного сына!
     Спрятавшись в укрытии толстого контрфорса маленькой часовни и оказывая сопротивление своим спутникам, которые силой пытались ее увести, она с тревогой следила за бешеной скачкой Арно. Она видела, как его лошадь, обезумев от шпор, взвилась на дыбы, чуть было не рухнула вместе с ним со склона и удержала равновесие только благодаря силе и ловкости всадника. Она слышала, как он что-то кричит, но ветер относил его слова, и она не могла разобрать, что он говорил.
     - Он сумасшедший! - проговорил рядом с ней задыхающийся голос Дворянчика, еще не опомнившегося от сражения. - Он даст себя убить!
     Она инстинктивно вцепилась в его руку:
     - Не оставляйте его одного! Пошлите к нему на помощь.., иначе он сейчас...
     Из ее груди вырвался крик ужаса. Наверху, на одной из угловых башен, арбалетчики стали стрелять, чтобы прекратить необузданное Преследование этого безумца. Катрин видела, как ее муж зашатался и тяжело рухнул на землю. Лошадь тоже упала, но тут же поднялась и снова помчалась в сторону деревни, волоча за собой недвижное тело Арно за железный башмак, который остался в стремени.
     Катрин хотела броситься вперед, но Дворянчик ее удержал. Она крикнула:
     - Остановите лошадь! Она его убьет...
     - Он уже наверняка мертв! А сверху лучники еще могут стрелять.
     Обезумев от гнева, она замолотила обеими кулаками по его груди, не встречая сопротивления.
     - Трус! Вы всего лишь трус!
     - Я пойду! - услышала она решительный голос.
     И, прежде чем она успела возразить, Готье де Шазеи бросился вперед. Она видела, как он побежал к мосту, на который поднималась обезумевшая лошадь. Ловким прыжком он бросился на шею животного, сумел схватить повод, затормозил изо всех сил. Боевой конь попытался защититься, потащив вдоль насыпи молодого человека, налегавшего всем своим весом на кожаный ремень. Лошадь остановилась. Два человека бросились и схватили коня, всего в пене, с глазами, вылезающими из орбит. На башнях лучники перестали стрелять и с интересом следили за разыгравшимся спектаклем.
     Готье встал, вытирая рукавом мокрый от пота лоб, и поспешил к Арно, которому один из солдат только что освободил ногу. Она была сломана.
     Катрин, стоявшая как вкопанная, с остановившимся дыханием, тоже бросилась вместе с остальными и с жалобным криком рухнула в пыль на колени перед своим мужем, борясь с головокружением.
     - Отойдите, госпожа Катрин! - крикнул студент. - Не смотрите...
     Но она не могла не смотреть на это разбитое тело, лицо, покрытое кровью, на страшные раны. В Арно попали две арбалетных стрелы. Одна вонзилась в правую подмышку, в то место, которое не было защищено буйволовой кожей, и прошла сквозь кольчугу. Другая попала капитану прямо в лицо, под левую скулу, и из широкой раны торчало оперение.
     - Он умер! - простонала Катрин, не осмеливаясь дотронуться до истерзанного тела, и, согнувшись, закрыла лицо руками.
     - Нет еще, - сказал Готье, - но от этого не лучше!..
     Он быстро снял налокотник и приложил его к приоткрытому рту раненого. Полированная сталь слегка запотела..
     Юноша, глядя на окровавленное тело, покачал головой. Его взгляд, полный сожаления, скользнул в сторону Катрин, рыдавшей возле своего мужа и распростертой в пыли.
     - Нужен священник, - пробормотал он. - Но остался ли хоть один в этой несчастной стране?
     - Недалеко отсюда есть монастырь, - ответил подошедший к ним Дворянчик. - Но, до того как мы сможем вытащить одну из этих дрожащих крыс, которые там зарылись, Монсальви успеет скончаться. Все, что мы можем сделать, это отнести его в церковь. Он, по крайней мере, сможет умереть на ступенях алтаря... Эй! Четырех человек и носилки!
     Умереть! Скончаться! Эти слова как удар ножа подействовали на Катрин. Она подняла лицо, которое представляло собой страдальческую маску, и вцепилась в Готье, старавшегося ее поднять.
     - Я не хочу, чтобы он умер! Я не хочу! Это невозможно... Это не может так кончиться для нас двоих. Бог не может этого сделать!.. Он мой!.. Он принадлежит только мне! Я посвятила ему всю мою жизнь... Он не имеет права... Спаси его! Я умоляю тебя.., спаси его! Иначе я тоже сейчас умру.
     Готье смотрел на нее недоверчиво. Никогда еще он не видел такого обнаженного, душераздирающего отчаяния. Он очень мало знал о жизни этих двух людей, кроме того, что этот агонизирующий человек заставил выстрадать эту женщину все, что только можно придумать на этой земле, и в свои последние часы более чем когда-либо.
     Однако, казалось, она все забыла: непримиримое презрение, оскорбления, жестокость. Она была здесь, на коленях, перед ним, в конвульсиях от боли и готовая богохульствовать в пароксизме своего безумия. Неужели это и было любовью, эта пытка, это сумасшествие, эта горячка?
     - Госпожа, - прошептал он, нагибаясь к ней, - неужели вы его еще любите после.., всего, что он сделал?
     Она посмотрела на него растерянно как будто он говорил на неизвестном ей языке.
     - Любить?.. Не знаю.., но я знаю, что тело мое разбито, что мое плечо горит.., что голова в аду.., что во мне все кровоточит,.. Я знаю, что умираю.
     Она была смертельно бледна, и ее дыхание было таким учащенным, что Готье подумал, что она умрет здесь, у его ног, в ту же самую минуту, когда тот, кого она любила вопреки разуму, перестанет дышать.
     С помощью двух длинных щитов солдаты соорудили носилки, на которые положили недвижное тело, и понесли.
     С криком раненого животного Катрин, забыв даже подняться, потащилась на коленях и хотела броситься вдогонку.
     - Арно! Подожди меня...
     Рассвирепев, Готье взял ее под руки и с силой поставил на ноги, потом со всех ног побежал к Роберту де Сарбрюку.
     - Не уносите его в церковь, - сказал он. - Положите его в доме, в самом лучшем.., там, где можно будет его лечить.
     Дворянчик поднял брови:
     - Его лечить? Ты бредишь, друг. Юн умирает...
     - Я знаю, но я все же хочу бороться до конца., ради нее.
     - Зачем? Он уже без сознания. Лечить его - значит подвергать пытке. Дайте ему, по крайней мере, умереть в мире.
     - Но он не заслужил умереть в мире, - проворчал Готье. - Он заслужил тысячу смертных мук, и он их вытерпит, если есть только один шанс, один-единственный, вернуть его этой бедной женщине.
     Дворянчик пожал плечами, но, тем не менее, приказал своим людям отнести раненого в дом, где разместились они с Монсальви. Он сделал это с неохотой и почти готов был отказать, так как был одним из тех, кто не видел никакого смысла преграждать дорогу к смерти. Ухаживать за тяжело раненным человеком было бы потерянным временем и почти грехом, оскорблением Неба, решившего, что настал его час. Но эта высокомерная женщина, какой она была еще совсем недавно, вдруг преобразилась прямо на его глазах, предстала в страдальческом образе Скорбящей Девы. Ее страдальческое лицо произвело на него впечатление... Кроме того, она подала ему мысль, заставившую его размышлять.
     Когда они пришли в дом, ранее принадлежавший герцогскому нотариусу и, естественно, самый удобный из всех, где сейчас главари банды устроили себе жилье, Арно еще дышал.
     Солдаты положили его на большой кухонный стол. Катрин шла за ними автоматически. Ее вели искорки надежды, которую дал ей Готье, сказав, что сделает все для спасения ее супруга.
     Пока с помощью Буате, неожиданно предложившего свои услуги, Готье расстегивал доспехи и с тысячей предосторожностей снимал кольчугу, стараясь не трогать стрелу, Катрин принесла воду из колодца и поставила ее кипятить в большом котелке. Потом она вытащила из сундука белье, которое когда-то составляло гордость жены нотариуса, " сделала из него корпию, затем нашла вино и масло. Ее руки быстро работали, и она испытывала облегчение от деятельности, которая возвращала ее в мир живых. Ее беспокойный взгляд беспрестанно обращался к столу, где Готье осторожно ощупывал голову раненого, пытаясь обнаружить, нет ли переломов.
     - Это невероятно, - сказал он через минуту, - но похоже, что переломов нет. У него крепкий череп.
     - Самый крепкий, какой я знал, - подтвердил Буате. - Говорю тебе, парень, я видел, как он бросился на дубовые ворота, не получив даже царапины. Он овернец, как и я.
     Катрин с удивлением посмотрела на этого человека, который накануне внушал такой ужас. Она не могла себе вообразить, что эти ужасные солдафоны могут родиться в христианской стране, что у них есть родная земля, деревня, родной дом. Только ад мог произвести их на свет, а Буате был с обличьем зверя, со сломанным носом и хищным подбородком.
     Почти бессознательно она, спросила:
     - Вы из Оверни? Из какого места?
     - Из Сен-Флура! Но я уже давно не был там. Мне было шестнадцать лет, когда я вырвался от этого проклятого пса епископа, который хотел вздернуть меня на виселице за то, что я убил косулю на его землях. Скажи-ка, парень, что получится, если вырвать из него эти подлые стрелы... - добавил он, став вдруг