вести себя со мной как с ровней. Я провожу тебя в твой дом.
     - Ты спасла мне жизнь, - ответил Жиль. - Я ни в чем не мог бы тебе отказать. Почту за честь. Седина.
     Жрица улыбнулась, сверкнули крепкие белые зубы.
     - Тебе известно мое имя? Откуда?
     - Доктор Финнеган сказал: он и еще пятеро моих людей в этом доме.
     - Тогда пусть выйдут, - спокойно сказал Моисей. - И вынесут все, что принадлежит тебе, потому что дом сейчас сожгут. От факелов он не мог зажечься, потому что крыша как раз каменная.
     Турнемин с любопытством взглянул на гиганта.
     - А ты, оказывается, и на моем языке говоришь? А я думал, ты немой...
     - Я не знал тебя, когда ты меня подобрал.
     Молчание давало мне некоторое преимущество.
     - Как ты тут очутился?
     - Если позволишь, я расскажу позже. А сейчас выведи своих друзей.
     - Пойдем! - произнесла Седина. - Пора тебе покинуть это проклятое место. Но сначала поклянись.
     - В чем?
     - Поклянись, что забудешь все, что произошло этой ночью. Все!
     - Ты боишься, что я накажу этих несчастных? Но я ведь им уже пообещал, что никакого наказания не будет. Ты уже свершила суд. Чего ж еще?
     - В таком случае, пошли! Тебя ждет твой дом. Он пуст, но цел. Тебе там будет лучше, чем в жилище палача.
     И они тронулись: впереди две девочки со свечами, потом бок о бок Турнемин с Сединой, за ними обрадованные встречей Моисей и Понго, следом все остальные с оружием и лошадьми, которых успели взять из конюшни...
     Толпа расступилась перед ними, и, сопровождаемые сотнями глаз, в которых теперь теплилось что-то, похожее на надежду. Жиль и Селина прошествовали мимо тлевших и дымившихся головешек на месте бывших хозяйственных построек к дому. Никто не произнес ни слова.
     Вдруг раздался треск и в небо взметнулся столб пламени. Маленький кортеж, поднявшийся уже к тому времени на холм, остановился. Жиль обернулся: дом Легро пылал, как факел, но позади него виднелись мириады огоньков - те, кто охранял берег Лембе, спокойно возвращались в хижины, словно просто приходили на праздник.
     - Ты знаешь, где сейчас Легро? - спросил Жиль Селину.
     Она покачала головой, и перья ее убора заколыхались.
     - Нет. Скорее всего, у Олимпии. У нее, я знаю, есть дом в Кап-Франсе. Мне пришлось скрываться, потому что Легро - настоящий дьявол, а прислуживает ему дьявол еще более страшный, хоть и в женском обличье. Настигнуть его не в моей власти. И я постаралась о нем забыть.
     Почему бы и тебе не поступить так же?
     - Думаешь, он позволит забыть о себе? Нет.
     Его ловушка не сработала. Но это не значит, что он больше не попытается покушаться на мою жизнь или жизнь моих близких. Придется его найти.., чтобы спать спокойно.
     - Что же, я постараюсь узнать, где он...
     Небо на востоке начало бледнеть. Подходила к концу ужасная ночь. Еще немного, и утренние лучи осветят развалины и пожарища - много построек погибло в огне. Но едва Жиль, ведомый Селиной, ступил за ограду из кактусов и веерных пальм, отделявших особняк от остального имения, небесный свод вспыхнул яркими красками зари, и первый луч коснулся стен розового и пустого, как раковина, дома, которому предстояло возродиться для новой жизни.

Часть третья

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

БАЛ У ГУБЕРНАТОРА

     Жиль и Жюдит услышали скрипки еще до того, как пересекли лужайку перед дворцом, а сквозь хрупкие стебли роз им были видны огоньки бесчисленных свечей, освещавших резиденцию губернатора. Никогда еще старый замок иезуитов, перестроенный чересчур склонным к роскоши правителем острова, не выглядел таким прекрасным. Словно огромный белоснежный цветок магнолии распустился во тьме.
     Но как ни была сладостна музыка и нежна душистая ночь (только что кончился сезон дождей), Жилю показалось, что, несмотря на шуршание бальных платьев, сверкание драгоценностей на дамах, которых он прекрасно видел сквозь широко распахнутые большие окна, несмотря на грациозные па менуэта, празднику не хватало веселья.
     В этот вечер на прощальный бал, который господин де Ла Люзерн давал перед тем, как отбыть во Францию, где он намеревался снова занять пост министра военно-морского флота вместо подавшего в отставку маршала де Кастри, собрался весь цвет Санто-Доминго, вся цивилизованная часть местного общества - если, конечно, не подходить к этому определению слишком строго, поскольку большая часть присутствующих относилась к рабам вызывающе бесчеловечно и вела не праведный образ жизни. За три месяца, проведенных на острове, Турнемин научился видеть, как под пышно цветущей верхушкой жестоко прокладывают себе дорогу питающиеся человеческой плотью корни. И весь этот праздник показался ему вдруг балом теней: не могло же в самом деле сохраняться вечно жуткое рабство под самым боком у Америки, где родилось гордое слово Свобода, возможно, эти люди танцуют на краю своей разверстой могилы.
     Подойдя поближе к освещенным гостиным, Жиль увидел одетых в великолепные ливреи рабов в белых париках, сновавших среди гостей с подносами, заставленными бокалами шампанского и красного французского вина - доставлять его сюда было весьма накладно. И ему почудилось, что только они и существуют реально, ибо они - будущее острова.
     Однако сам он в данный момент принадлежал как раз к отмирающей части этого мира, и, стряхнув с себя дурное настроение. Жиль подумал с упреком: что это на него, в самом деле, нашло, откуда такой пессимизм? В "Верхних Саваннах" все идет прекрасно, поместье его, сбросив бремя ужаса, устремилось быстрыми темпами к процветанию.
     Да нет, не все там идет прекрасно, если вспомнить о его отношениях с женской половиной домочадцев. Отсюда, может быть, и черные мысли: дурное предчувствие преследовало его с первого дня, но особенно усилилось сегодня перед самым отъездом на бал, во время стычки с Жюдит.
     Выбирая этим утром с помощью своего слуги Зебюлона костюмы для бала и следующих двух дней, которые Турнемин рассчитывал провести в Кап-Франсе, он обнаружил в кармане одного из сюртуков забытые свертки: купленные давным-давно крест для Анны и браслет для Мадалены. У него было так много дел, что за три месяца он про них и не вспомнил. Жиль работал с утра до ночи, любовь к Мадалене почти не тревожила его...
     Решив больше не откладывать вручение подарков, он сунул их снова в карман и пустился на поиски тех, кому они предназначались.
     Семья Готье занимала небольшой флигель в конце парка, возле самого хлопкового поля, - прежде там жил Жак де Ферроне. Жиль быстро привел флигель в порядок и оборудовал так, чтобы удобно разместить в нем трех новых обитателей.
     Турнемин знал, что Анна и Мадалена ходят каждое утро в часовню на берегу Лембе на полпути к Порт-Марго и как раз в это время обычно возвращаются с мессы, и потому направился прямо к их белому домику, возле которого росло исполинское дерево, образуя ему чудесное обрамление своими зелеными ветками, но не успел он пройти и полдороги, как увидел Пьера, скакавшего верхом на лошади к особняку. Молодой человек очень торопился и выглядел встревоженным, но все же остановился, чтобы поприветствовать Жиля.
     - У тебя неприятности, Пьер? Что случилось? - спросил шевалье.
     - Матушке что-то неможется. Еду вот за доктором Финнеганом.
     - Надеюсь, ничего серьезного?
     - Боюсь, что дело худо. Утром она встала, но почувствовала себя плохо и снова легла, успела только напоить чаем Мадалену и отправить ее на мессу. Думала, отлежится, но ее без конца рвет, лучше, я думаю, позвать доктора.
     - Разумеется. Скачи скорее!
     Он чуть не добавил: "Я тоже сейчас подойду...", но сдержал порыв: для подарков, судя по тому, что рассказал Пьер, момент неподходящий, зато Мадалена пошла в церковь одна, следовательно, представился случай поговорить с ней наедине - сердце Турнемина забилось. Он так давно не оставался с девушкой один на один, что противиться желанию увидеть любимую у него не было сил...
     Пьер исчез за высокой стеной трепещущего тростника, посаженного тут специально, для защиты от ветра, а Жиль, не торопясь, продолжал идти по дороге, ведущей к реке и часовне. Вскоре он увидел Мадалену. Она тихонько ехала под пурпурной кроной деревьев на сером ослике - она и садилась-то на него только когда отправлялась в церковь. Девушка бросила поводья на шею животного и любовалась цветущей веткой жасмина, которую держала в руке и время от времени подносила к лицу. Она вся светилась, очаровательная и лучезарная, как это весеннее утро: платье с пышной юбкой нежно-голубого, любимого ее цвета, на шелковых платиновых волосах, собранных в тяжелый узел, чепчик из белого муслина, но одна длинная нежная прядь все же выбилась и свилась спиралью возле шеи.
     Увидев на дороге Жиля, Мадалена вздрогнула, покраснела, но придержала осла. Голубые глаза испуганно забегали, ища лазейку, через которую можно скрыться от страшной опасности. Но шевалье не дал ей отыскать спасительный выход - он живо подскочил и схватил осла за поводья.
     - Другой дороги нет, Мадалена, - проговорил он смеясь. - Только так вы можете попасть домой...
     Она отвернулась, не желая встречаться с ним взглядом.
     - Уверяю вас, господин шевалье, я не ищу другой дороги.
     Жиль заметил, что она, несмотря на его просьбу, снова стала церемонно называть его "господином шевалье", но делать замечание не стал. Еще никогда ему не было так тяжело ни с одной девушкой.
     - А знаете, лгать после мессы очень нехорошо, - сказал он.
     Но, заметив, что Мадалена едва не плачет, Жиль сменил тон.
     - Мадалена, - ласково обратился он к ней. - Вы меня боитесь?
     - Нет, не боюсь...
     - Тогда почему избегаете меня? До сих пор не можете простить то, что произошло на кладбище в Гарлеме? Наберитесь храбрости, поднимите хотя бы глаза...
     В ее взгляде было столько страха, что Турнемину стало жалко девушку, но она уже снова отвернулась, словно видеть молодого человека ей было невыносимо, и пролепетала:
     - Я ни в чем вас не виню: сама виновата... Я не должна была признаваться, что.., что...
     Она споткнулась на слове, потому что сама мысль о любви во всей ее полноте вызывала в ней внутренний протест. Он сам закончил ее фразу:
     - Что вы меня любите? Разве это преступление, Мадалена?
     - Конечно, ведь вы принадлежите другой. Вы женаты, и я не имею права вас любить...
     - Право любить! Только сердце имеет права.
     Наши чувства нам не подвластны, вы не виноваты. Что вы можете поделать, и что могу поделать я, если я больше не люблю жену.., впрочем, и она меня больше не любит.
     - Но она все равно остается вашей женой перед Господом и людьми. Между нами ничего не может быть.., господин Жиль, ничего! Разумнее всего мне было бы уехать, но одна я жить не смогу, а маме и брату здесь очень нравится...
     - Неужели вы в самом деле хотите уехать?
     Скажите правду, Мадалена, вы действительно желаете меня покинуть?
     Она безнадежно покачала головой, и по щеке ее скатилась слезинка.
     - Нет.., нет! Вы же знаете, что не хочу! Умоляю, не ищите больше со мной свиданий, не пытайтесь встретиться наедине, как сейчас. Мне слишком тяжело... Разве что вам нужно сказать мне что-то важное.
     - Я говорю, что люблю вас, а вы спрашиваете, нет ли чего поважнее, - заметил Жиль с горечью. - Ну хорошо.., сегодня утром я обнаружил две вещицы, которые купил в день прибытия на остров для вас и для вашей матушки.
     Если хотите, подарки к новоселью. Я совсем забыл о них из-за всех неурядиц - вы же знаете, что нам пришлось пережить, - и хотел поздравить вас сегодня, но по дороге встретил Пьера. Вот, держите: маленький - для Анны, побольше - для вас...
     При всей своей набожности и суровых взглядах на жизнь Мадалена была истинной дочерью Евы и устоять перед маленькой обтянутой шелком коробочкой не могла. Секунда - ив дрожащих пальцах засверкали золотые листочки и жемчужинки тонкого браслета.
     - Не может быть! - прошептала она. - Неужели это мне? Он слишком красивый... Я не буду его надевать.
     Но взгляд ее светился счастьем.
     - Нет на свете ничего, что было бы слишком красиво для вас, Мадалена, - сказал он с нежностью, которую не в силах был скрыть. - Как только будут закончены работы в полях и в доме, мы дадим грандиозный бал. Вот и наденьте свой браслет, а я буду радоваться, глядя на вас, что он сделал вас еще хоть на капельку красивей...
     Жиль так и не узнал, что собиралась ответить ему порозовевшая Мадалена - взгляд ее наполнился нежностью, - потому что как раз в этот миг из-за полосы лимонных деревьев вылетела на белой кобыле Жюдит. В темно-зеленой амазонке, с огненным шлейфом распущенных волос, она являла собой образ оскорбленной гордыни. Глядя на них сверху вниз горящим яростью взором, она выпалила:
     - Один крестьянин везде найдет другого. - В голосе ее звучало презрение. - Свой свояка видит издалека. Если это, девочка моя, плата за добродетель, - Жюдит указала хлыстом на браслет, - то ваш соблазнитель ценит ее не слишком высоко. Красавицы мулатки из Кап-Франсе за него разве что ночь провести согласились бы. Так что пересмотрите цены.
     Жиль и ответить не успел, а Жюдит уже тронула круп лошади золотой шпорой, и та галопом понесла ее к дому.
     Мадалена побледнела так. Что даже губы стали белыми. Она швырнула браслет Жилю, словно он жег ей руки, и зарыдала. Не слушая ни извинений, ни утешений Жиля, она пустила своего ослика ходкой рысью. Турнемин хотел догнать девушку. Но, заметив возвращавшихся из флигеля Пьера и Финнегана, он остановился - смешно бежать за ослом. Тогда он сделал крюк и тоже повернул к дому, решив излить на жену все свое негодование за то оскорбление, которое она нанесла ни в чем не повинной девушке, но нашел ее дверь закрытой.
     - Госпожа просила передать господину шевалье, чтобы ее не беспокоили, - доложила Фаншон, появившись на пороге с ворохом атласных и муслиновых юбок. - Она не успела подготовиться к балу.
     - Так пусть поторопится, - сухо ответил Жиль. - Выезжаем через час. И ни минутой позже: у меня в городе еще есть дело к мэтру Моблану.
     После той трагической ночи в "Верхних Саваннах" нотариус вдруг превратился в его обязательного и действенного сторонника. Убедившись, что Симон Легро и в самом деле не только исчез с плантации, но и вообще не объявляется на острове, будто земля его поглотила - Моблан стал служить Турнемину с усердием, в котором чувствовалась немалая доля облегчения. На совести этой парочки наверняка был не один покойник, так что крючкотвор радовался, что его сообщник покинул поле боя. На следующий же день после восстания рабов новый хозяин "Верхних Саванн" подал официальный иск, обвиняя бывшего управляющего в подстрекательстве к бунту, попытке покушения на его жизнь и тяжких нарушениях Кодекса плантатора. Губернатор Ла Люзерн приказал развесить во всех городах и деревнях острова уведомление о розыске Легро с описанием его внешности. Где бы тот ни оказался, его ждал эшафот, что, судя по всему, вполне устраивало мэтра Моблана. Он теперь с большим рвением обслуживал нового клиента.
     Благодаря ему удалось очень быстро обставить заново особняк в "Верхних Саваннах". Он сам поехал с Жилем в Порт-о-Пренс, где проводился аукцион, в том числе распродавалась мебель одного из членов местного магистрата - он только что умер, не оставив наследников. Турнемин купил также маленький, но очень неплохой дом на набережной Вильвер, где покойный останавливался, когда наезжал в Кап-Франсе.
     Благодаря усердию нотариуса удалось договориться о перепродаже с людьми, которые купили бывших домашних слуг из дома Ферроне. И в имение вернулись близнецы Зели и Зебюлон, служивший дворецким импозантный Шарло и супружеская чета Жюстен и Тисбе, кстати, дочь Селины.
     Жюстен и Тисбе много лет жили вместе. Потому разлуку (одного продали на плантацию индиго Эке-Леже на Терье-Руж, а другую - на плантацию сахарного тростника в Жан-Рабель, то есть в наиболее отдаленные друг от друга поместья северной оконечности острова) они переживали мучительно. Тронутый тем, с какой радостью они встретились снова, Турнемин немедленно дал обоим вольную и нанял их уже в качестве свободных слуг в свой новый дом в Кап-Франсе, и они прекрасно справлялись с обязанностями.
     Вот сюда-то и приехали Турнемины, чтобы приготовиться к балу у губернатора. Однако напрасно Жиль надеялся объясниться с Жюдит по дороге: жена его решила ехать верхом. Тогда он тоже сел на лошадь, предоставив карету Фаншон и Зебюлону с багажом.
     Разумеется, Жиль на Мерлине пропустил вперед жену на белой Вивиане, которая не упускала случая задеть жеребца шевалье, так что всю дорогу ему пришлось смотреть на рыжие косы жены и белый хвост кобылы, не имея возможности перекинуться ни единым словом. Госпожа де Турнемин даже не удостоила мужа взглядом, когда он придерживал ей стремя, помогая сесть в седло.
     Прибыв на место, Жюдит повела себя точно так же. Она спрыгнула с лошади, бросила поводья негритенку - приемному сыну Тисбе, подхватила длинный шлейф своей амазонки, взбежала по лестнице и вошла в украшенный гигантскими растениями вестибюль, сохраняя выражение оскорбленного величия. Жиль вздохнул, глядя, как она скрылась за дверью своей спальни. Следом пробежала Фаншон с сумочкой для туалетных принадлежностей и ларчиком для драгоценностей. Праздник обещал быть чрезвычайно приятным, если не удастся вскрыть опасно вздувшийся нарыв до отъезда к губернатору. Жиль прекрасно знал взрывной характер жены, и ему вовсе не хотелось, чтобы она обзывала его мужланом в присутствии всего цвета местного общества. Если суждено разразиться грозе, пусть лучше гремит дома, а не на балу.
     Придя к такому выводу, он быстро закончил свои сборы и за несколько минут до назначенного времени постучал в комнату жены.
     - Вы готовы, Жюдит? Мне надо с вами поговорить.
     Ему никто не ответил, но он отчетливо различил за дверью перешептывание, и потому нажал на ручку и вошел без дальнейших церемоний.
     - Я не разрешала вам заходить, - закричала Жюдит из-за большой, затянутой расписным шелком ширмы.
     - Тем хуже для вас. Надо сразу отвечать, когда вам задают вопрос. Фаншон, будьте любезны, выйдите. Я, кажется, сказал, что хочу поговорить с вашей хозяйкой.
     - В дерзости вам не откажешь! - Жюдит так резко отпихнула ширму, что та с сухим треском повалилась на ковер.
     Жиль, увидев супругу, еле сдержал готовое сорваться с губ грубое слово, а его загорелое лицо залила волна гневного румянца: перед ним, вызывающе подняв увенчанную диадемой из красного золота голову, стояла та самая Жюдит, которая зазывала блеском и совершенством красоты клиентов в игорный дом на улице Клиши.
     Платье на ней было точной копией наряда, в котором Жиль обнаружил ее в тот вечер, когда он едва не сошел с ума: необъятная воздушная юбка до самого пола подчеркивала необычайную тонкость талии, ослепительной белизны плечи и грудь на фоне черной матовой пены казались белыми орхидеями на темной земле.
     - Вам тоже дерзости не занимать! - отпарировал Жиль. - Мне казалось, когда мы уезжали из Парижа, у вас с собой не было ничего, кроме теплой накидки? Но, похоже, вы так и не смогли расстаться с нарядом содержанки!
     Он почувствовал горечь и жестокую радость, увидев, как побледнела Жюдит, но изящная голова на длинной тонкой шее была по-прежнему горделиво поднята, а черные глаза смотрели все так же властно.
     - Если ты можешь точно описать нужное тебе платье, хорошая портниха сошьет его без труда, а у меня в Нью-Йорке была отличная портниха, - сказала она неожиданно спокойно. - Признаться, мне этот наряд нравится, и я не предполагала, что такой человек, как вы, может придавать значение тряпкам. Я никоим образом не собиралась вас обидеть, когда заказывала платье, но теперь дело обстоит по-другому. Раз мой супруг отдает предпочтение прислуге, мне пора подыскать любовника, причем сделать это открыто.
     - Во-первых, Мадалена не прислуга, во-вторых, она мне не любовница.
     - Значит, скоро будет. Кстати, мне хотелось бы уточнить, чем она занимается в нашем доме?
     В Нью-Йо