кустах под стеной со стороны Версальской дороги. Он хотел перемахнуть стену и смыться, - сказал один из них.
     - Кто это? - буркнул Пак.
     Но совершенно неожиданно на вопрос ответил Язон. Он вырвал из рук полицейского фонарь и поднес его к голове задержанного. В ночной темноте над грязным воротником возникло костлявое лицо с кривым носом и черными как уголь глазами.
     - Перес? Что ты тут делаешь?
     У парня был обезумевший вид. Несмотря на крепкое телосложение, он так сильно дрожал, что без поддержки полицейских, может быть, упал бы на землю.
     - Вы знаете этого человека? - нахмурив брови, спросил Пак.
     - Это один из моих людей! Вернее, он был членом моего экипажа, потому что я выгнал его, когда мы бросили якорь, в Морле. Это отъявленный прохвост! - с негодованием вскричал Язон. - Я не понимаю, что он тут делает.
     Мужчина издал рев закалываемого быка и упал на колени перед инспектором.
     - - Господин, я все скажу! Я не виновен. Он меня заставил. - И Перес указал пальцем на Бофора. - Он сказал, что сдаст меня в полицию и расскажет, что было со мной, а еще больше - чего не было. У меня не оставалось выхода. Я убил Никола Малерусса, и в этом мне помог матрос Джон, которого Бофор тоже заставил пойти на преступление.
     Бофор и Марианна в ужасе от этой клеветы прижались друг к другу. Они не могли произнести ни слова.
     - Подлец, - это все, что мог выдавить из себя Язон.
     - Так, - обвел всю группу ледяным взглядом инспектор Пак. - Вы арестованы, господа, и прошу следовать за мной.
     Полицейские оторвали оцепеневшую от ужаса Марианну от Бофора и, окружив плотным кольцом Переса и Язона, повели их к выходу. Несчастного Никола Малерусса положили на плащ. Онемевшая Марианна смотрела, как проходят они мимо нее, не зная больше, относятся ли ее отчаянные слезы к мужественному и доброму человеку, дважды спасшему ей жизнь, которого теперь унесли безжалостно зарезанного, или к тому, любимому всем естеством, несправедливо обвиненному в преступлении. Ибо у нее виновность Кранмера не вызывала сомнений. Это он все замыслил, он натянул каждую тонкую липкую нить смертельной паутины, именно он сразил Никола Малерусса, одним ударом поразив двоих: он избавился от опасного врага и запятнал кровью жизнь Марианны, так же как и Язона. Как она могла быть такой глупой, такой слепой, чтобы поверить его словам? Из-за любви она стала сообщницей бандита и вестником смерти тех, кого так любила.
     Она медленно поднялась и как сомнамбула последовала за носилками, подобная неосязаемому призраку в своем белом платье, с горящими следами преступления на подоле.
     Иногда из ее груди вырывалось рыдание и слабо отдавалось в ночи, ставшей теперь тихой и благоухающей. Молчаливо следуя за этим подобием траурной процессии, может быть, пораженный скорбью женщины, которой еще накануне восхищался Париж, завидуя ее красоте и богатству, а сейчас имевшей вид сироты, дошедшей до последней ступеньки нищеты, инспектор Пак тоже направился к дому.
     Большой белый дом, построенный для счастья и радости жизни, где, однако, Марианне почудился плач безутешного призрака, возник между деревьями, освещенный словно для праздника, но Марианна видела только запятнанное кровью полотно впереди, слышала только голоса горя и отчаяния. Все той же механической походкой прошла она мимо группы полицейских в сером, собравшихся на террасе, поднялась по ступеням с ощущением, что это лестница на эшафот, вошла в салон, где она познала такие краткие и такие чудесные мгновения счастья, и вышла в вестибюль, машинально подчиняясь инспектору, чей голос, доносившийся, казалось, из далекой дали, сообщил, что карета ждет ее во дворе.
     Она была в такой прострации, что даже не вздрогнула, когда черная фигура - еще одна, но она уже столько их перевидела за последний час! - возникла перед ней... Без всякого волнения, даже не спросив себя, почему испанская жена Язона оказалась здесь тоже, она встретила пылающий ненавистью взгляд Пилар и как нечто вполне закономерное восприняла произнесенные свистящим шепотом слова испанки:
     - Мой супруг убил ради тебя! Но не за это он умрет!
     Из-за тебя! За то, что любил тебя, проклятая!
     Не глядя на Пилар, Марианна устало повела плечами, сделав вялый жест, желая избавиться от докучливой тени.
     Эта женщина говорит вздор! Язон не умрет! Он не может умереть!.. По крайней мере без Марианны. Тогда и само слово "смерть" приобретет для нее более глубокое значение.
     Среди толпы полицейских, слуг и любопытных Марианна заметила кругленькую фигурку исходящего беспокойством Гракха и возвышающуюся над всем крышу своей кареты.
     Она инстинктивно протянула руку к дружескому лицу, к этому спасительному островку в океане враждебности, слабым голосом позвав:
     - Гракх!..
     Одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, юноша оказался около нее.
     - Я здесь, мадемуазель Марианна.
     Она схватила его за руку, шепча:
     - Увези меня, Гракх!.. Увези!..
     Все поплыло вокруг нее в стремительном водовороте, унося лица, деревья, дом и его огни. Исчерпав до последнего предела свои силы, Марианна скользнула в спасительную бессознательность. Она уже не услышала яростных проклятий, которыми Гракх, прежде чем поднять ее с земли, вперемешку со слезами осыпал инспектора Пака на своем родном площадном арго:
     - Если ты ее убил, вонючий мусор, я выпрошу у Маленького Капрала твои колеса. И я вколочу их тебе в пасть!

ГЛАВА III

ТИСКИ СЖИМАЮТСЯ

     Под в высшей степени суровой внешностью, обязанной этим постоянным встречам с преступниками всех рангов, инспектор Пак скрывал некоторую дозу чуткости. Арест Язона Бофора не произвел того шума, какой можно было ожидать.
     Свидетелями его были только несколько деревенских жителей, привлеченных шумом, а ни одна из четырех газет империи, бывших в тисках полиции и безжалостной цензуры, не обмолвилась об этом ни словом. Кроме того, большая часть светского общества оставила Париж ради своих замков или модных курортов с водами и из-за этого узнала о новости гораздо позже. За исключением министра полиции, королевы Испании, у которой Пилар немедленно нашла убежище, Талейрана, на рассвете предупрежденного потерявшей голову Марианной, и, конечно, императора, никто не был в курсе дела.
     Впрочем, о том, что касалось Марианны, приказ молчать был отдан немедленно, категорически. На другой день прибежавший к молодой женщине вечером Савари сообщил ей, что по решению Наполеона все его службы получили приказ ни в коем случае не произносить имя княгини Сант'Анна. Эту милость Марианна восприняла с трудом.
     - Как можно не говорить обо мне, когда анонимный донос обвиняет господина Бофора в том, что он убил из-за меня?
     Герцог де Ровиго кашлянул и заерзал на стуле, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Он провел в кабинете императора мучительные четверть часа, одни из тех, секрет которых принадлежал Наполеону, и звуки раздраженного императорского голоса еще отдавались в его ушах.
     - Его величество полагает, что обвиняемый вполне мог бы убить из-за вас, княгиня, но он очень хотел, чтобы я навел справки о.., гм.., дружеских узах, которые, при условии их существования, связывали вас с жертвой, и он заявил мне, что считать вас ответственной за его смерть было бы полной глупостью!
     В действительности Наполеон употребил гораздо более энергичные, чисто солдатские выражения, но Савари не счел возможным произнести те слова, даже из августейших уст, в салоне дамы. Между тем Марианна выразила удивление.
     - Чтобы вы навели справки? Позвольте, господин герцог, вы же министр полиции! Как наследнику господина Фуше, можно ли вам не знать, что по прибытии в Париж под именем Марианны Малерусс я стала лектрисой у госпожи де Талейран и что в картотеке на набережной Малякэ я числилась.., под псевдонимом Стэлла?
     - Похоже, что вы забыли, сударыня, увы, как и император, что герцог Отрантский не оставил мне материалов, годных к дальнейшей разработке, и что он жег свои досье и личные карточки агентов целых три дня.., три дня! - вздохнул он удрученно. - И император упрекает меня за это, как будто я мог предвидеть подобное коварство! Мне надо все начинать с нуля, терпеливо отыскивая тех, кто работал на нас, на кого я еще могу рассчитывать.
     - Во всяком случае, не на меня! - оборвала Марианна, мало заинтересованная неприятностями министра и слишком хорошо знавшая Фуше, чтобы без труда представить злобную радость, с которой он оставил своему наследнику пустое место. - Но дело не в этом: мне надо увидеть императора, и немедленно! Просто немыслимо, чтобы я позволила совершить такую явную несправедливость, как обвинение господина Бофора. Приписывать ему гнусное убийство, когда он всегда проявлял себя искренним другом нашей страны, чудовищно! Господин де Талейран, который знает его так же хорошо, как и я, может вам сказать...
     - Напрасно, сударыня! - прервал ее Савари, печально покачав головой. - Его величество предвидел, что вы пожелаете его увидеть, и.., он поручил мне сказать вам, что об этом не может быть и речи!
     От этого неожиданного удара, нанесенного сочувствующим, но твердым голосом, Марианна побледнела.
     - Император отказывается видеть меня?
     - Да, сударыня. Он сказал мне, что вызовет вас, когда сочтет это уместным, что сейчас не является возможным, ибо, судя по некоторым данным, господин Бофор представляется в меньшей степени нашим другом, чем вам кажется!
     - А даже если и так! - пылко воскликнула Марианна. - Даже если бы он ненавидел нас? Разве это достаточная причина, чтобы поставить его под удар из-за несправедливого и вздорного обвинения?
     - Дорогая княгиня, речь идет об очень темном деле, на которое необходимо пролить свет. Предоставьте правосудию разобраться и внести полную ясность относительно преступления в Пасси!
     - Вот именно! Правосудие только выиграет, выслушав меня. Я была с господином Бофором в то время, когда совершилось преступление, и, больше того, я знаю, кто является настоящим, вернее, настоящими убийцами Никола Малерусса. Следовательно, даже если император отказывается принять меня, вы, господин герцог, вы должны выслушать то, что знаю я. Человека, совершившего убийство и старательно подстроившего все так, чтобы подозрение упало на другого, зовут...
     Очевидно, судьбе было угодно, чтобы никто не хотел выслушать Марианну. Успокаивающим жестом Савари оборвал ее слова.
     - Дорогая княгиня, я же сказал, что император запретил вмешивать вас в это дело! Доверьтесь моим службам, которые найдут настоящего убийцу, если.., это не тот, кого мы подозреваем!
     - Но по меньшей мере выслушайте меня!.. Вы должны признать, раз я была там, раз я знаю все, что я являюсь ценным свидетелем! Даже если все должно остаться между нами, это поможет вам избежать ложного пути!
     - Ценным - может быть, - но.., безусловно, не бес пристрастным... Сударыня, - очень быстро добавил Савари, сразу обрывая новый протес! молодой женщины, - я еще не закончил с приказами императора, касающимися вас!
     - При-ка-за-ми? - неприятно пораженная, по слогам повторила она.
     Герцог де Ровиго уклонился от этого полувопроса, который привел бы, возможно, к неприятным объяснениям, и ограничился исполнением своей миссии, по-прежнему стараясь смягчить выражения.
     - Его величество выразил желание, чтобы вы в ближайшие дни покинули Париж и отправились в любое место, какое вы найдете приятным для себя.
     На этот раз Марианна встала, не ощутив попытки министра смягчить суровость приказа, ибо это действительно приказ.
     - Оставим недомолвки, господин герцог! Император ссылает меня? Тогда скажите прямо.
     - Никоим образом, сударыня - сказал Савари с вымученной улыбкой, ясно говорившей, что он хотел бы быть в другом месте, - никоим образом! Просто его величество желает, чтобы вы провели лето вне Парижа, где вы захотите, но не ближе пятидесяти лье. Лето и, может быть, также и осень! Нет ничего более естественного, впрочем: большинство наших красавиц покидают Париж ради целебных вод, моя собственная жена на днях едет на воды в Пломбьер, и вы только последуете общему движению... Короче говоря, это переезд вполне естественный, учитывая, что вы опасно болели после драмы в австрийском посольстве... Полностью восстановив здоровье, вы вернетесь, княгиня, еще более прекрасной, и никто не будет более счастлив вновь увидеть вас, кроме вашего покорного слуги.
     Сдвинув брови, не обращая внимания на бесполезную галантность, Марианна внимательно вслушивалась в каждое слово гостя. Она не понимала этой внезапной и настоятельной необходимости послать ее на воды и только на относительно непродолжительное время, если считать, что она навлекла на себя императорский гнев. Когда Наполеон отправлял кого-нибудь из провинившихся приближенных в ссылку, обычно дело шло о гораздо большем сроке. И поскольку она не любила оставлять безответным вопрос, когда можно было добиться ответа, она четко сформулировала его:
     - Скажите правду, господин министр, прошу вас! Почему его величество так настаивает на моем отъезде?
     Зеленые глаза не только повелительно требовали, но и умоляли, и Савари с новым вздохом сдался:
     - Правда - вот она: император - я вам уже говорил - не хочет, чтобы ваше имя было замешано в это дело. Ну и вот, в зависимости от того, как оно пойдет, господин Бофор будет отдан под суд или нет. Если процесс состоится, он не продлится дольше октября или ноября, и император не хочет видеть вас в Париже, пока все не будет закончено!
     - Император хочет, чтобы я бросила моего лучшего друга? Более того, и вы можете ему это сказать, господин герцог, ибо я считаю, что он должен знать и эту правду: человека, которого я люблю!
     - Его величество предвидел ваше противодействие, вот почему он и приказал.., и отказался видеть вас!
     - А если я, я тоже отказываюсь подчиниться, - дрожа, воскликнула молодая женщина. - Если я все-таки хочу остаться?
     Спокойный и ласковый голос Савари внезапно наполнился строгими нотками. Он стал сдержанно-угрожающим.
     - Не советую это делать! Вам нет никакого смысла заставлять императора признать, что вы замешаны в это дело.
     Подумайте о том, что, налагая на вас легкое наказание, он особенно думает о том, чтобы удержать вас в стороне от скандала, в котором ваше имя не будет отмечено! Должен ли я напомнить, что, кроме господина Бофора, еще один человек находится из-за вас в тюрьме? Если носящая знатное имя женщина живет вдали от мужа, как можно это расценить, когда в течение двадцати четырех часов двое мужчин попадают из-за нее в тюрьму: один по обвинению в убийстве, другой - в связи со скандальной дуэлью с иностранным офицером, который по странному стечению обстоятельств только перед тем вызвал на дуэль первого из тех двоих.
     Кроме того, - заключил министр, - огласка, которая вынудила бы применить к вам особую строгость, даже не приблизила бы вас к вашему другу: расстояние очень велико между женской тюрьмой Сен-Лазар и Лафорс, куда направили господина Бофора! Не лучше ли остаться свободной, даже в пятидесяти лье, как для него, так и для вас? Поверьте, сударыня, подчиниться - даже в интересах вашего друга.
     Теперь побежденная Марианна опустила голову. В первый раз Наполеон обращался с ней как с подданной, и подданной непокорной. Надо было смириться и уехать, тогда как она всем сердцем хотела остаться в Париже, как можно ближе к почерневшим стенам старой тюрьмы, за которыми Язон будет задыхаться на протяжении стольких недель. Ее отсылают в деревню, как прихворнувшую девочку, нуждающуюся в перемене воздуха, тогда как одна мысль о Язоне-заключенном делала ее больной и даже лишала желания дышать теплым воздухом прекрасного месяца июля. "Язон Четырех Морей и Четырех Горизонтов", как она его теперь называла про себя в нежном и гордом озарении любви, Язон, в котором узнавались мощный альбатрос и стремительная ласточка, Язон, пленник гнусной тюрьмы, тупых тюремщиков и грязной тесноты, - это было для Марианны как пятно грязи на голубизне неба, как ругательство среди молитвы, как плевок на образе Девы Марии.
     - Итак, сударыня? - спросил Савари.
     - Я подчиняюсь, - неохотно сказала она.
     - Ну и хорошо. Отправляйтесь.., скажем, через два дня!
     Вот так! Малейшее сопротивление было бессмысленно, когда приказывал Хозяин. Тяжелая рука императора, может быть, ему казалась легкой и покровительственной, но Марианна чувствовала, как под ее пожатием трещат кости и рвется все ее нутро не менее болезненно, чем на средневековой дыбе.
     Неспособная больше выдержать торжественную мину и притворное сочувствие министра, она быстро поклонилась и покинула комнату, предоставив Жерому, мрачному мажордому особняка, проводить высокого чиновника до кареты. Ей было необходимо побыть одной, обязательно, чтобы обдумать все.
     Савари прав. Открытое сопротивление ни к чему хорошему не приведет. Лучше сделать вид, что подчиняешься, но никакая человеческая сила не заставит ее отказаться от борьбы!
     Двумя днями позже Марианна с Агатой и Гракхом покидали Париж, избрав местом назначения Бурбон-Ларшамбо.
     Ее первой мыслью было присоединиться к Аркадиусу де Жоливалю в Экс-Ляшапель, но небольшой город-курорт на берегах Рейна в этом году вошел в моду, и молодой женщине не хотелось видеть общество после драмы, которую она переживает и будет переживать до тех пор, пока Язона не признают невиновным и окончательно объявят непричастным к делу. К тому же Талейран, приехавший к ней вслед за Савари, категорически отсоветовал ей древнюю столицу Карла Великого.
     - Людей-то там много, но каких, учитывая, что большинство недовольных и изгнанных собираются там вокруг короля Голландии, которого император в какой-то мере отправляет в отставку, аннексируя его королевство. Луи Бонапарт самый большой нытик из всех, кого я знаю, и ведет себя так, словно жестокий завоеватель пришел изгнать его с земли предков. С ним также госпожа Мать, которая многих приглашает и сама ведет хозяйство. Конечно, мой дорогой друг Казимир де Монтрон получил разрешение поехать туда, и я к нему бесконечно привязан, но это человек, с легкостью оставляющий за собой разбитые сердца и семейные драмы, и Бог знает, нуждаетесь ли вы в дополнительных неприятностях такого жанра. Нет, лучше последуйте моему примеру.
     Действительно, уже восемь лет князь Беневентский с завидным постоянством отдыхал на водах в Бурбоне. Его больной ноге и ревматизму здесь делалось если и не лучше, то по крайней мере не хуже, и ни одно живое существо, никакое европейское потрясение не могли помешать ему ехать в июле на лечение в Бурбон. Он расхвалил своей юной приятельнице очарование этого небольшого городка, тихого и кокетливого, подкрепляя свои доводы тем, что он гораздо ближе к Парижу, чем Экс-Ляшапель, что семьдесят лье легче проехать, чем сто пятьдесят, что проще написать Жоливалю, чтобы он тоже приехал туда, что там гораздо легче забыться, что в небольшом местечке проще, чем в светском городе, обрести хоть немного свободы, что, наконец, среди попавших в немилость всегда найдешь помощь и поддержку.
     - Вы составите мне партию в вист, я буду читать вам творения госпожи Деффан, перемоем косточки всей Европе и обругаем тех, кто ругает нас! Как видите, нам будет чем заняться, э?
     Марианна согласилась. В то время как Агата укладывала ее чемоданы, а Гракх занимался дорожной берлиной, она написала Жоливалю длинное письмо с изложением последних событий. В конце она просила его как можно скорее - с Аделаидой или без нее - приехать к ней в Бурбон. И хотя Марианна понимала, что виконт не мог серьезно помочь в деле Язона, ее не покидало ощущение, что будь он здесь, все пошло бы иначе. Она прекрасно знала, что в его присутствии хитро задуманные Кранмером ловушки не сработали бы с таким успехом, ибо менее наивный и особенно менее эмоциональный, чем Марианна, Жоливаль сразу догадался бы о западне и принял бы соответствующие меры.
     Но зло уже причинено, и теперь необходимо приложить все усилия, чтобы его исправить и покарать