данное варварство. Благодеяния его обернулись для доверчивых жителей острова рабством, изнурительным трудом по добыче золота, к которому так рвались бледнолицые, депортацией и, наконец, почти полным истреблением племени.
     Геноцид был столь стремительным и жестоким, что юный испанский священник Бартоломе де Лас Касас, сын одного из сподвижников Колумба, обосновавшегося на острове, пожалел бедных индейцев. Желая спасти остатки погибающего племени, Бартоломе сделал все что мог; это он предложил использовать другую рабочую силу, более привычную к тропическому климату.
     Почему бы не привезти сюда африканцев?
     Но Бартоломе не спас араваков. Они продолжали гибнуть от непосильного труда или под кнутом. Зато идея его имела огромный успех: на протяжении трех веков вплоть до последней четверти того, который назвали веком Просвещения, бороздили Атлантику корабли, груженные отчаянием и зловонием, высаживая на Карибские острова, в Мексику, во Флориду и, наконец, в Америку целые армии невольников, щедро поливавших потом и кровью плодородные земли, принося своим хозяевам поражавшие обилием урожаи, несметное богатство и не получая взамен ни признательности, ни даже сострадания. В 1517 году на остров, которому позже дадут имя Санто-Доминго, впервые привезли четыре тысячи негров из Гвинеи. За ними последовали еще и еще.
     Но золотые рудники истощались, и испанцы пустились на поиски новых. Конкистадоры с Кубы и соседней Испаньолы отправлялись на завоевание Мексики, Перу, однако на золото, которое они выкачивали из-под земли, словно мухи на мед, слетались корсары, флибустьеры, береговые братья, обосновавшиеся сначала в Сан-Кристофе, а затем в Тортю, отделенном от Испаньолы узким морским проливом.
     Обширный остров Аити обезлюдел, стал превращаться в пустыню. Индейцев здесь больше не было, испанцев оставалось совсем мало. Тогда флибустьеры перебрались через узкий пролив.
     Сначала они занимались морским разбоем, но мало-помалу осели, стали колонистами, плантаторами. Это были по большей части французы, и первым губернатором здесь назначили Бертрана д'Ожерона. Испания пробовала возражать, но по Рисвикскому мирному договору 1697 года ей пришлось окончательно уступить Франции восточную часть острова, переименованного в Санто-Доминго, хотя две трети его все же остались испанскими. Однако вскоре звучащее на французский манер название Сен-Доменг стали распространять на весь остров. Плантации расширялись, корабли работорговцев все чаще и чаще бросали якорь в Кап-Франсе, крупном городе на севере, или в западном Порт-о-Пренсе, доставляя на Санто-Доминго рабочую силу для производства основных сельскохозяйственных культур острова: сахарного тростника, хлопка, индиго и кофе. С ростом торговли между Африкой, метрополией и островом, ставшим богатейшей из колоний королевства, сколачивались колоссальные состояния.
     Обо всем этом Жиль узнал совсем недавно, отчасти от Жака де Ферроне, а в основном из книг, которые он взял с собой на борт. Однако, чем больше он смотрел на черную полоску гор - тут их звали утесами - вырисовывавшихся на фоне звездного неба, тем сильнее чувствовал, как улетучиваются его почерпнутые из справочников знания. Он понимал, что стоит на пороге истинного знакомства с новым краем, для которого понадобятся его собственные усилия, опыт, порой нелегкий. Ему предстоит полюбить не только свои владения - их он уже любил - но и земли вокруг. Только тогда остров ответит ему взаимностью и, как благосклонная женщина, откроет свои тайны - страшные тайны, спрятанные в глубине дремучих лесов, прибежища древних африканских богов, которых перевезли сюда, сами того не подозревая, корабли работорговцев. Богов, которые не снисходили до того, чтобы уберечь, спасти свой народ, но порой жестоко мстили за него.
     "Наш край не похож на другие, - шептал ему дворянин с острова, словно боясь, что его услышат. - Смерть принимает тут самые невинные обличия, но ничего не решает. У нас, случается, и мертвецы живут..."
     Но едва Жиль, заинтересовавшись, попробовал расспросить его поподробнее, Ферроне вздрогнул, словно очнулся от дурного сна, выпил одним махом свой стакан рома и, снова заулыбавшись, может быть, только чуть более бледный, чем раньше, признался:
     "Если я начну пересказывать вам все, что болтают у нас в горах, мы и в несколько дней не уложимся. Имейте лишь в виду, что у рабов своя вера - католические священники ломают зубы, если пытаются ее раскусить - сразу вся латынь из головы вылетает, хоть они и так ее не слишком знают. Правду сказать, им не хватает воображения, однако некоторым пришлось на своем прискорбном опыте убедиться, что в открытом бою богов Вуду не победить."
     "Вуду? Что это такое?"
     "Не знаю, как и объяснить. Скажем, странный культ животных, в котором немалую роль играет колдовство. Не советую вам пытаться узнать больше. Старайтесь держаться от всего этого подальше и не вздумайте пойти посмотреть, что происходит, если вдруг услышите в ночи далекий рокот барабанов. Мой отец всегда так поступал и жил припеваючи. Следуйте его примеру..."
     Но Жиль как истинный бретонец оставался всегда в глубине души глубоко верующим, и он возмутился:
     "Как? Языческий культ! И христиане столько лет терпели его и даже сейчас принимают?"
     "А что им остается? Тем более что религия Вуду вполне терпима к другой вере, она и Христа запросто причисляет к своим богам. Видите ли, шевалье, я, как и вы, католик, но считаю, что разумнее не вмешиваться туда, куда нас не просят.
     Вуду помогает рабам влачить свою несчастную долю, так что и для душевного, и для физического здоровья полезней ее не трогать. Я рассказал вам об этом, чтобы вы или кто-то из ваших не совершил по неосведомленности достойных сожаления ошибок..."
     Тут путешественнику подошло время прощаться с американскими друзьями, и Жиль так больше ничего и не узнал, но теперь, когда "Кречет" лениво дрейфовал у берегов острова, слова молодого человека снова всплыли в памяти Турнемина, а ночной ветерок доносил до него, словно привет, запахи ванили и перца, обостряя его и без того страстное желание ступить, наконец, на эту волшебную землю, подобную Цирцее, - с той только разницей, что ее он не боялся.
     Быстро текли часы, судовой колокол отбивал время. Ночь подходила к концу. При первом бледном проблеске зари море из черного стало превращаться в серое. И Жиль поспешил в свою каюту, чтобы привести себя в порядок. Обыкновенно он не слишком заботился о внешности, но при встрече с новой землей хотел выглядеть безупречно. Он стремился обставить эту встречу так, словно шел на аудиенцию к королеве.
     С первыми лучами солнца Турнемин вышел на палубу в своей лучшей форме офицера королевской гвардии. Серо-голубой мундир с пунцовыми обшлагами и воротником был щедро украшен серебряными галунами, лосины из белой замши заправлены в лакированные, победно сверкающие сапоги - матросы просто остолбенели от восхищения при появлении Жиля.
     Капитан Малавуан даже лишился на время дара речи, высоко подняв брови и подбоченившись, он молча наблюдал, как Турнемин проследовал на носовую палубу, и лишь затем воскликнул:
     - Боже правый! Господин шевалье! Уж не на бал ли вы собрались? Или решили с ходу нанести визит губернатору Санто-Доминго?
     - Вовсе нет, капитан. Просто я считаю, что нужно соблюсти все правила этикета, когда ступаешь на землю, где предстоит жить. Конечно, придется испытать некоторые неудобства, памятуя о тропической жаре, но вы меня чрезвычайно обяжете, если поднимете большой флаг, переоденетесь сами и дадите команду экипажу надеть парадную форму. При входе в бухту, разумеется, отсалютуем пушками.
     Глаза Малавуана совсем округлились.
     - Вы хотите, чтобы я надел форму?
     - Именно. Вы, господин Менар.., де Сен-Симфориен и все матросы. Да вот, посмотрите...
     В эту минуту на палубе появился Понго. Увидев, что хозяин наводит красоту, он счел за благо последовать его примеру, и, судя по раздавшимся приветственным возгласам команды, ему это удалось в полной мере.
     Он был великолепен: туника и штаны из белой замши расшиты красными и черными узорами, на голове - традиционный убор из орлиных перьев, бронзовое лицо величественно и торжественно - ни дать ни взять языческий идол. Даже Малавуана проняло: схватил свой бронзовый рупор, кинулся на мостик и завопил во всю глотку:
     - Поднять большой флаг.., и живо всем переодеваться в парадное! Проследите, господин Менар, а потом сами нарядитесь!
     Еще ни один приказ на корабле не исполнялся с такой скоростью - матросы хорошо знали Жиля и догадывались, что его праздничное настроение не ограничится парадными костюмами, а потому первые часы пребывания на новой земле обещают для них быть веселыми. Очень скоро "Кречет" расцвел флагами и вымпелами, развешанными между мачтами, как полагалось по протоколу. На макушке бушприта вился на ветру стяг с королевскими лилиями, точно такие же украшали грот-мачту и корму, а на фок-мачте весело плясал бирюзово-золотой флаг Турнемина.
     Разряженный, как девица в праздничном уборе, парусник под командованием капитана в красно-синей парадной морской форме снова подошел ко входу в бухту и дал сигнал лоцману.
     На этот раз лоцман появился немедленно. Вероятно, его уже предупредили из форта на мысе Лимонада, откуда наблюдали за вновь прибывшим судном, или он еще вчера слышал их пушку, только не успел рассеяться дым сигнального выстрела, как проводник пришвартовал свою шлюпку к борту "Кречета".
     Лоцман оказался уроженцем Марселя. Темно-рыжий, как каштан, вспыльчивый, как порох, болтливый, как сорока.., и грязный, как свинья. На талии красный пояс немыслимой длины, ниже - серо-красные полосатые штаны, выше - когда-то белая сорочка, рукава ее были закатаны выше локтя, оголяя мускулистые, словно вырезанные из потемневшего от старости оливкового дерева, волосатые руки. Последний штрих в странном облике марсельца - лохматая борода пророка и треуголка с золотыми галунами, из которых во все стороны торчали нитки. Малавуан скептически осмотрел незнакомца.
     - Вы и вправду лоцман? - спросил он, а сам подумал, что тот француз больше похож на флибустьера, чем на честного проводника кораблей.
     Тот воспринял вопрос капитана вполне доброжелательно.
     - А кто же я, по-вашему, черт побери? Призрак Черной Бороды? Нет, я действительно лоцман в проклятой бухте проклятого острова! Причем лучший, какой только может быть! Двадцать пять лет корабли провожу! Не кто иной, как я, доставил в порт судно графа Дестена, когда он стал губернатором островов На Семи Ветрах в шестьдесят третьем. И князя де Ровна тоже, и маркиза д'Аргу, и еще...
     - Ладно, ладно! Хватит! Верю. Если вы приметесь перечислять всех, кого проводили за двадцать пять лет, мы до завтрашнего утра не будем на месте, - проворчал капитан Малавуан. - Отправляйтесь-ка без лишних слов за штурвал.
     Следуя за капитаном на мостик, лоцман имел возможность разглядеть выдраенную добела палубу "Кречета", его сверкающую под солнцем медь Он даже присвистнул от восхищения.
     - Дьявол, недурная у вас посудина, капитан!
     А чистота какая! Скажите-ка, мы уже когда-нибудь виделись? Кто вы? И откуда идете?..
     - Позвольте мне, дружище, объясниться на сей счет с портовым начальством, если вы, конечно, будете столь добры довести нас до порта.
     - Ладно, ладно, поплыли!
     Тут он заметил на мостике Турнемина в роскошном одеянии и рядом с ним Понго в орлиных перьях и чуть не застыл по стойке смирно.
     - Матерь Божья! - воскликнул он негромко. - Вы что, не могли сразу сказать, какие люди у вас на борту? Кто этот господин? Уж не новый ли губернатор? Тут их меняют пять раз на дню.
     - Нет, успокойтесь. Это шевалье Турнемин, офицер королевской гвардии, он купил здесь плантацию индиго, вот и приехал. И парусник этот принадлежит ему, так что вы поосторожней - еще не раз придется заводить его в порт.
     - На этот счет не беспокойтесь! Сейчас увидите, что такое мастерство.
     Лоцман поклонился Жилю с такой почтительностью, словно тот был королем, а появившейся на палубе Жюдит - в бледно-бирюзовом муслиновом платье и широкополом капоре с оборками того же цвета - с восхищением, достойным ее красоты, и торжественно, словно священник, собирающийся служить мессу, взялся за штурвал.
     Ему не стоило никакого труда доказать, что он не хвастался, называя себя лучшим проводником Малых и Больших Антильских островов. "Кречет" изящно развернулся, поймал ветер и на всех своих трех тысячах квадратных метров парусов уверенно рванул в опасный проход, а его пушки прогремели, отдавая первый салют Санто-Доминго...
     Зелено-синее зеркало глубокой изогнутой бухты Кап-Франсе отделял от густо-зеленого горного массива, возвышавшегося над ней, ослепительно белый просторный пляж, окруженный пальмами.
     В глубине бухты, у самого подножия гор, простирался город, бело-розово-желто-синий, словно на темный бархат положили большой драгоценный камень или спрятали в зелени букет цветов.
     Издали казалось, что город погружен в волшебный сон, ощущение покоя усиливали возвышавшиеся над ним суровые дикие утесы, чьи вершины терялись среди белых облаков, но, чем ближе корабль, ведомый уверенной, опытной рукой лоцмана Бонифаса, подходил к берегу, уклоняясь от подводных скал и рифов, тем быстрее рассеивалось представление о Кап-Франсе как о сонном царстве: в порту кипела работа.
     Торговые суда, яхты, шлюпы и бригантины сновали в гавани, а у причала стоял внушительных размеров линкор, который Турнемин опознал с первого взгляда. Это была та самая "Диадема", которая входила когда-то во флотилию шевалье де Тернея и доставляла экспедиционный корпус, спешивший на помощь американским повстанцам.
     Присутствие этого огромного корабля показалось владельцу "Кречета" хорошим предзнаменованием. Он увидел в нем перст Провидения - добрый знакомый при встрече с неведомым. Раздался второй приветственный залп, на который любезно ответили форт Франс и форт Лимонада, а "Кречет" между тем, убавив скорость, продолжал свой путь среди бесчисленных малых и больших шлюпок, парусных и гребных, безостановочно сновавших между городом и кораблями, доставляя товары и пассажиров. Некоторые из них, оказавшиеся, вероятно, в тот момент не у дел, вышли навстречу новому судну.
     Бонифас указал на довольно изящный шлюп, быстро приближавшийся к "Кречету".
     - Ждите гостей. Старший лекарь должен проверить, не везете ли вы "черный товар".
     - Неужто наш парусник похож на судно работорговца? - спросил, оскорбившись. Жиль. - От него плохо пахнет?
     - Не стоит обижаться на такие пустяки, монсеньор. Врач выполняет свою работу, только и всего! Таковы правила. Раз у вас на борту негров нет, так ему и скажите... Такому сеньору, как вы, он поверит на слово. Тем более что на тех грязных посудинах не бывает прекрасных дам.
     - Но у меня есть негр, и он тяжело ранен.
     Ему срочно нужен врач. Ваш старший лекарь в медицине-то разбирается?
     Лоцман с сомнением выпятил морщинистую губу.
     - Чего не знаю, того не знаю. Для того, чтобы "надушить" груз, больших познаний в лекарском деле не требуется.
     - Надушить?
     - Ну да, протереть уксусом. Потом негров высаживают на берег, загоняют вон в те бараки, возле Фоссет, видите? - в устье реки Галиффе, и приводят в божеский вид перед торгами. Можете представить, какие они свеженькие после нескольких недель в трюме. Вот и приходится их потереть, почистить. А о вашем негре лучше сказать старшему лекарю сразу. В этом деле они очень щепетильны.., подумают, что вы хотите провезти чернокожих тайком, не уплатив пошлины береговым властям.
     - Именно это я и собираюсь сделать! - холодно заметил Жиль.
     Старший лекарь, высокий, бледный, с желтым оттенком кожи и свинцовыми мешками под глазами - неоспоримое свидетельство пришедшего в упадок здоровья, - повел себя весьма почтительно с хозяином прекрасного судна: у такого, наверняка, немалое состояние, он, как и предсказывал Бонифас, пожелал видеть Моисея.
     Четверо матросов бережно вынесли негра на палубу и уложили в тени паруса.
     С первого взгляда было видно, что гигант, одетый в белую рубаху, наспех сшитую женщинами, чтобы его не приняли за раба, тяжело болен. Он пребывал в полузабытьи и слабо вздрагивал всякий раз, когда его раздутая нога хоть чуть-чуть сдвигалась, под его черной кожей хорошо просматривались красные пятна - предвестники смерти. Даже полный невежда, увидев бесформенную конечность, почувствовав учащенный пульс и горевший огнем лоб, должен был прийти к однозначному выводу. Диагноз чиновника санитарной службы последовал немедленно:
     - Зловония пока нет, но гангрены не избежать. Ампутировать надо, да и то... Рана, явившаяся причиной болезни, заходит слишком высоко на бедро. Чем это его?
     - Не важно. Вы можете им заняться?
     На лице врача появилось такое возмущение, Что Жилю захотелось влепить ему пощечину.
     - Кто? Я?.. Но я не лечу рабов.
     - Это не раб.
     - Кем бы он ни был, это чернокожий.., и потом, я сроду не делал.., во всяком случае, таких обширных, последний раз я оперировал лет десять назад, - добавил врач, пытаясь исправить неблагоприятное впечатление, которое совершенно очевидно произвел на Турнемина.
     - Ладно. В таком случае я доставлю его на берег. По моим сведениям, в городе по меньшей мере две больницы.
     - Именно так. Но я не советую вам трогать его с места. В больнице Шарите, как, впрочем, и в больнице Провиданс, лечатся военные, моряки и проезжие иностранцы.., местные жители тоже, но только белые. Кроме того, сейчас очень неблагоприятный период: больницы забиты больными дизентерией, ангиной, воспалением легких, я уж не говорю о краснухе, разных там оспах и прочих гадостях. Как ни странно, не было еще ни одного случая желтой лихорадки, но это пока...
     - Только не пытайтесь меня уверить, - раздраженно перебил врача Турнемин, - что никто на острове не лечит чернокожих - их тут больше, чем белых!
     - Лечат, когда есть места в больницах.., и если они свободные. О рабах заботятся на плантациях, где они работают. У них свои знахарские снадобья, амулеты, колдуны. Правда, есть тут один белый врач, доктор Дюран, который занимается рабами, он даже открыл для них небольшую лечебницу, но нам пришлось установить в ней карантин, поскольку там лечились трое больных холерой... Понимаю, сударь, что вам это не по нраву, - добавил врач, увидев нахмуренные брови Турнемина, - и что вы искренне хотите вернуть этому негру здоровье. Настоящий черный Геркулес, будь он на ногах, вы выручили бы за него целое состояние и...
     - Я уже сказал вам, что он не раб! - завопил Жиль, охотно пользуясь предлогом, чтобы дать волю своей ярости. - И никаких разговоров о продаже и цене! Я сам займусь поисками лекаря.
     Ваш покорный слуга, сударь. Капитан Малавуан, мне нужны шлюпка, матросы и носилки. Я перевезу Моисея на берег.
     И, повернувшись к жене, добавил:
     - Я найду врача, он сделает все, что нужно этому несчастному, а потом я доставлю его на борт и он осмотрит вашу Фаншон. Так что ждите!
     - А.., разве мы не сойдем на берег? Почему бы сразу же не отправиться на плантацию? Когда мы будем дома...
     - До плантации не меньше десяти миль, дорогая моя, а Моисея нужно лечить немедля. Кроме того, прежде чем познакомиться с "Верхними Саваннами", мне необходимо повидать нотариуса: зарегистрировать на месте составленную в Нью-Йорке купчую. Если вы устали от корабля, мы можем на несколько дней остановиться в лучшей гостинице города. Должна же тут быть...
     Старший лекарь, о котором Жиль, сурово распрощавшись, совершенно забыл, кашлянул, привлекая к себе внимание, и тихо проговорил:
     - Если позволите.., сударыне лучше оставаться на корабле. Тут куда больше удобств, чем в нашей лучшей гостинице - она не слишком-то шикарная. А проще говоря, совсем убогая. Владельцы окрестных плантаций, как правило, имеют в городе собственные дома. Или останавливаются у друзей, если им по каким-либо делам нужно в Кап-Франсе.
     - Мы здесь абсолютно нико