сверкающих  доспехах,  в  шляпах,
украшенных длинными перьями цапли, самые красивые солдаты, которых Фьора
когда-либо видела,  бдительно  несли  службу  с  обеих  сторон  высокого
портала.
   Коммин рассмеялся:
   -  Это  совсем  не  ангелы!  Перед  вами,  донна  Фьора,   знаменитая
шотландская гвардия короля Людовика, в рядах которой самые лучшие  воины
мира. Здесь они знают только два  закона:  закон  короля,  которому  они
поклялись в верности, и закон чести и любви к своей родине.
   Путников  заметили.  Кто-то  уже  скакал  им  навстречу,   и   Коммин
прокричал:
   - Приветствую вас, Ребер Каннингам! Со мной  прибыли  друзья.  Король
ждет эту молодую женщину и... бочки с вином, которые следуют за нами.
   - Подвалы уже готовы к их приему. Что  касается  сопровождающих,  они
могут освежиться, немного отдохнуть  и  возвращаться  в  Париж.  А  вам,
мессир, не требуется проводника, чтобы войти.
   Вежливо поприветствовав Фьору, так и не сумев разглядеть ее лицо  под
вуалью,  которую  она  всегда  надевала  в  поездках,  шотландец   круто
развернул свою лошадь и поскакал вперед. Одна за  другой  повозки  и  их
охранники проехали в ворота монастыря, сопровождаемые  заинтересованными
взглядами лучников охраны.
   - Вот мы и прибыли! - сказал  Коммин.  -  Готов  поспорить,  что  наш
государь будет весьма рад увидеть вас, донна Фьора.
   За высоким стрельчатым порталом, на фронтоне которого  стояли  фигуры
ангелов,  словно  защищающих  крыльями  герб  Франции,  путники  увидели
большой двор  с  зеленым  травяным  ковром.  Гончие  собаки  с  кожаными
ошейниками, украшенными золотыми заклепками, резвились вокруг  человека,
бывшего, по мнению Фьоры, слугой, занимавшимся собаками. Он был худощав,
среднего роста, одетый  в  короткую  тунику  из  грубого  серого  сукна,
перепоясанную кожаным ремнем; его штаны были заправлены в высокие мягкие
сапоги из серой замши.
   - Какие красивые собаки! - воскликнула Фьора.  -  Такое  впечатление,
что они вышли прямо из какой-то легенды.  Мне  кажется,  что  они  очень
любят человека, который занимается ими!
   - Они действительно его очень любят,  -  сказал  Коммин  и  подмигнул
Эстебану с видом заговорщика. - Не хотите ли их посмотреть поближе?
   Он уже спешился и подал руку молодой женщине, чтобы помочь ей сойти с
лошади. Она заколебалась:
   - Хорошо ли будет из-за этого заставлять короля ждать?  Говорят,  что
он нетерпелив.
   - И все же пойдемте! Обещаю, что он будет к вам снисходителен.
   Не уверенная, что поступает правильно, Фьора все же позволила  увести
себя. Эстебан остался на месте,  держа  в  руке  поводья  трех  лошадей.
Почувствовав приближение чужих, гончие  перестали  играть  и  замерли  в
настороженных позах, повернув острые морды в  сторону  вновь  прибывших.
Видя это,  человек,  занимавшийся  с  ними,  обернулся.  Под  изумленным
взглядом Фьоры Коммин преклонил колено.
   - Государь, - сказал  он,  -  я  вернулся,  выполнив  оба  поручения,
которые король доверил мне! - И добавил сквозь зубы:
   - Приветствуйте короля, черт вас побери!
   Фьора машинально присела в глубоком реверансе.
   - Хорошо, хорошо! - сказал король. - Вы сослужили мне еще раз хорошую
службу, мессир Филипп, и я благодарю вас за  это.  А  теперь  прошу  вас
оставить меня наедине с этой молодой дамой, которая, надеюсь, окажет нам
милость и поднимет вуаль? Но не удаляйтесь далеко: нам надо поговорить!
   Фьора откинула  вуаль,  открыв  свое  лицо.  Еще  не  оправившись  от
удивления,  она  рассматривала  этого  невзрачного  человека  маленького
роста, который был королем Франции. Он не был особенно красив и  уже  не
молод: пятьдесят два  года  исполнилось  ему  в  прошлом  году,  но  под
властным   взглядом   его   карих,   глубоко   посаженных   глаз   Фьора
почувствовала, что краснеет, и опустила голову, успев только увидеть его
длинный нос, тонкий подвижный рот с опущенными уголками;  но  Фьора  уже
поняла, что, проживи она тысячу лет, она никогда не забудет этого лица.
   Ей говорили, что этот человек обладал  чрезвычайно  гибким  и  острым
умом, и она ничуть не сомневалась в этом.
   Коммин отошел на несколько шагов и ждал,  когда  король  освободится.
Фьора увидела перед  собой  сухую  руку,  протянутую  ей,  чтобы  помочь
подняться, и услышала любезный голос:
   - Мадам графиня де Селонже, добро пожаловать к нам.
   Пораженная Фьора покачнулась словно от толчка и так  побледнела,  что
Людовику показалось, что она сейчас упадет в обморок.
   - В чем дело? - спросил он недовольно. - Разве это не ваше имя?  Нас,
может быть, обманули?
   Поняв, кто находится  перед  нею,  Фьора  взяла  себя  в  руки  ценой
невероятных усилий над собой:
   - Прошу извинить мое волнение, которое я  не  смогла  сдержать.  Меня
впервые называют так, а я не совсем уверена, что имею право носить  этот
титул и это имя. Мессир де Коммин сказал мне, что  король  хочет  видеть
Фьору Бельтрами. Она, и никто другой, имеет с этого момента честь быть в
распоряжении Вашего Величества.
   Второй реверанс был безупречен: чудо грации и  элегантности  смягчило
оценивающий взгляд короля.
   - Мне кажется, что тут кроется какая-то тайна! Не желаете ли пройтись
немного, графиня? Все в порядке, мои собачки! Следуйте за мной, и  чтобы
вас не было слышно!
   Не произнося ни слова, они немного прошлись  по  траве,  еще  влажной
после полуденного дождя, принесшего свежесть. Растерянная от  внезапного
обращения к ней и стараясь понять, от кого Людовик XI мог  узнать  о  ее
странном замужестве, Фьора терялась в догадках.
   Было невозможно, просто немыслимо, чтобы Деметриос проболтался. Тогда
кто же? Как и зачем? Столько вопросов без ответа, ибо короля нельзя было
спрашивать об этом. Людовик переменил тему и сказал  уже  совсем  другим
тоном:
   - Мы знали раньше мессира Бельтрами, вашего отца, и мы  уважали  его,
потому что  это  был  прямой,  честный  и  великодушный  человек.  Мы  с
огорчением узнали о его трагическом конце и о тяжелых событиях,  которые
последовали за этим. Мы знали, что сеньор  Лоренцо  де  Медичи  обладает
поэтическим даром, но мы не знали, что его перо  достигло  такой  высоты
лиризма, когда он описал нам трагические события, жертвой которых  стали
вы, донна Фьора, - добавил король. - Великий Гомер не описал  бы  лучше,
по правде говоря!
   - Но монсеньор Лоренцо обещал хранить  мою  тайну,  -  запротестовала
Фьора, которая наконец поняла, от кого Людовик XI узнал о ее секретах.
   - Он, видимо, изменил свое мнение. Может быть, с целью защитить  вас?
Сеньор Лоренцо знает о том, что мы хотим знать все о тех, кто может быть
приближен к нам. Это позволяет избежать лжи и избавить нас от запутанных
объяснений. Наши отношения станут от этого более  простыми.  Что  вы  об
этом думаете?
   - Что вы, Ваше Величество, безусловно, правы, но что я тем  не  менее
чувствую себя стесненной.
   - Боже мой, мадам! Мы говорим с вами ясно и  откровенно.  Попытайтесь
отплатить нам той же монетой и избавьте  нас  от  женского  жеманства  и
притворства.
   Судя по тому, что мы знаем о вас, вы женщина храбрая.
   Оставайтесь такой!  И  не  принимайте  этого  огорченного  выражения!
Скажите-ка лучше, почему вы не уверены в том, что вы мадам де Селонже?
   Немного успокоенная таким  началом  разговора,  Фьора  очень  просто,
словно этот незнакомый ей человек был ее исповедник, рассказала о  своем
визите в замок Филиппа и о боли и гневе, которые она испытала.
   Людовик слушал ее молча, шагая взад-вперед, слегка наклонив голову  и
заложив руки за спину.
   - Значит, - сказал он, когда Фьора умолкла, - мессир де Селонже  стал
двоеженцем, женившись  на  вас?  Это  серьезное  преступление,  караемое
смертной казнью.
   - У меня нет  никакой  причины  и  никакого  желания  защищать  этого
человека, сир, но, когда гнев прошел, я размышляла над этим. Может быть,
полагая, что я погибла, он женился на этой Беатрисе совсем недавно?
   Острый  взгляд,  брошенный  королем  на  молодую   женщину,   выражал
удивление и что-то похожее на симпатию.
   - Это редкое качество - иметь способность так размышлять при  горячем
сердце! Что вы испытываете к Селонже?
   - По правде говоря, сама не знаю. В некоторые  моменты  мне  кажется,
что я все еще люблю его, а иногда ненавижу  так  же,  как  его  хозяина,
этого герцога, ради которого он пожертвовал мною! Этого надменного Карла
Смелого, которого мы, Деметриос Ласкарис и я, поклялись убить!
   В глазах короля блеснула молния,  быстро  угасшая  под  его  тяжелыми
веками:
   - Вы поклялись убить Карла Бургундского? Почему?
   -  Я  ненавижу  этого  безжалостного  герцога,  который  не   захотел
смилостивиться над моими родителями, этого герцога, ради которого мессир
де Селонже бросил меня. Что касается мессира Ласкариса, то  он  обвиняет
Карла Бургундского в смерти своего младшего брата.
   Людовик XI сделал пол-оборота и зашагал в  обратную  сторону.  Собаки
покорно последовали за ним.
   - По правилам,  женщине  нельзя  жить  в  этом  аббатстве,  и  Коммин
проводит вас до Сенлиса, где вы найдете вашего  друга.  Я  очень  уважаю
его, ибо это великий врач, и я полагаю оставить его при себе,  как  того
желал сеньор Лоренцо. А если я предложу вам, донна Фьора,  служить  мне,
вы согласитесь?
   - Если король позволит мне совершить месть, в чем я поклялась, у меня
не будет никаких причин отказаться. И я буду лояльной.
   Она взвешивала каждое свое слово. Фьора почувствовала,  что  доверяет
этому человеку. Может быть, оттого, что король перестал говорить о  себе
"мы", он показался ей сразу более близким и  более  человечным.  Людовик
покачал головой и  неожиданно  улыбнулся,  что  сделало  его  моложе  на
несколько лет. И, как всякая  редкая  вещь,  эта  улыбка  таила  в  себе
очарование.
   - Я в этом уверен. Достаточно посмотреть вам в глаза, чтобы убедиться
в этом. Кроме того, вам было  бы  полезно  знать  следующее;  Филипп  де
Селонже - мой узник и"., и он может быть казнен. Вы видите, я почти  уже
наполовину отомстил за вас.
   Ошеломленная Фьора едва произнесла:
   - Но.., за что? В чем он виноват?
   - Он пытался убить меня. Судьи называют это цареубийством, и  если  к
нему применят закон, фаворит Карла  Смелого  будет  четвертован.  Но  мы
поговорим об этом позже. Да хранит вас бог, донна Фьора!
   Резко повернувшись спиной к растерявшейся Фьоре, Людовик XI  удалился
в сторону здания аббатства.
   Уставшие от долгого послушания большие белые  гончие  прыгали,  чтобы
схватить  сладости,  которые  он  высоко  держал  в  руке.  Фьора  вдруг
почувствовала сильную усталость. Ей захотелось опуститься прямо здесь на
мягкий травяной ковер, выплакаться и  уснуть.  Но  она  была  подхвачена
сильной рукой в тот самый момент, когда ее колени начали подгибаться.
   - Идемте, донна Фьора! Я провожу вас к вашему другу. Он рядом, в трех
четвертях лье отсюда.
   Фьора,  не  сопротивляясь,  дала  увести  себя.  Удар,  который   она
получила, был таким жестоким, что она не могла больше думать  ни  о  чем
другом.  В  голове  билась  только  одна  мысль  -  вновь  увидеться   с
Деметриосом, за которую она ухватилась, как утопающий за соломинку.
   Замок Сенлис был небольшим, по крайней мере для  королевского  замка,
но зато постоялый двор "Три кувшина", располагавшийся по соседству,  был
просторным и удобным. Когда король бывал в Сенлисе, он всегда селил туда
своих почетных гостей, и, конечно, Деметриос остановился  тут,  так  как
жизнь в аббатстве стесняла его, да  это  и  не  было  положено  человеку
православной веры. Он откровенно сказал об этом  Людовику  XI,  который,
сам будучи очень набожным, смог понять такого достойного человека, каким
был греческий врач.
   Пока Фьора разговаривала с королем, Эстебан ускакал,  чтобы  сообщить
своему хозяину о прибытии молодой женщины. На  постоялом  дворе  ее  уже
ждала приятная комната, в которой все было приготовлено для  ее  приема.
Это очень тронуло Фьору, но в особенности ее взволновал прием, оказанный
Деметриосом. Впервые с тех пор, как  они  познакомились,  он  обнял  ее.
Увидев ее бледное лицо, Деметриос понял, что ей нужен  был  именно  этот
дружеский поцелуй, ибо она была  на  время  лишена  участия  и  нежности
Леонарды. Но когда Фьора разрыдалась в его объятиях, он с  беспокойством
спросил:
   - Что случилось? Король плохо принял тебя?
   Он отыскал взглядом Коммина, присутствующего при этой сцене,  но  тот
развел руками и пожал плечами,  дав  понять,  что  он  ничего  не  может
сказать по этому поводу:
   - Донна Фьора не проронила ни  слова  после  того,  как  мы  покинули
Викторию. Но мне кажется, что наш государь принял ее с благосклонностью.
Я же хочу только одного - помочь донне Фьоре, чем  смогу.  Надеюсь,  что
стану ее настоящим другом, если только она примет мою дружбу.
   Фьора отстранилась от Деметриоса, взяла носовой платок,  который  тот
ей протянул, и вытерла глаза:
   - Простите меня: я вела себя как ребенок и мне стыдно за это.  Мессир
де Коммин, предложение дружбы в такой неожиданный момент -  это  подарок
судьбы, и я принимаю его так же искренне, как  вы  мне  его  предложили.
Если король не потребует вас к себе сегодня вечером, не  согласились  бы
вы отужинать с нами?
   Любезное лицо фламандца расплылось в широкой улыбке.
   -  С  большим  удовольствием!  Тем  более  что  я  с  дороги   сильно
проголодался, а здешняя кухня славится на всю округу. Только  я  весь  в
пыли...
   - Пройдите, пожалуйста, в мою комнату, где вы сможете умыться, и если
захотите, провести здесь ночь...
   - Великолепная идея! Тогда в аббатство я поеду  завтра  на  рассвете.
Главное - это быть на месте, когда король выйдет из церкви после мессы.
   Коммин внушал Фьоре симпатию. Однако умывшись и надев льняное  платье
с вышивкой, изображающей гирлянду зеленых листьев, она призналась  себе,
что пригласила его на ужин не без задней мысли.
   Личный советник Людовика XI, который всегда  выслушивал  его  мнение,
сеньор из Аржантона должен был знать, как обстояли дела  с  Филиппом,  и
молодая женщина хотела во что бы то ни стало  выяснить,  что  произошло.
Она злилась на себя за то, что испытывала такое беспокойство  за  судьбу
человека, которого пыталась выбросить из своего сердца, но  это  сердце,
глухое к любому разумному решению  и  даже  к  ненависти,  хотело  знать
только одно - какая судьба ожидает  Филиппа  Селонже.  Если  Филиппа  не
станет на свете, в ее жизни многого будет не хватать. Любовь и ненависть
- два прямо противоположных чувства, придавали жизни остроту, являющуюся
самой жизнью.
   Чтобы не испортить удовольствие своему гостю во время ужина, Фьора  с
трудом удерживалась от вопросов, которые ей так не терпелось задать.  За
фаршированным карпом из соседнего пруда, раками из  Нонетта  и  грушевым
пирогом с кремом Коммин с Деметриосом вели оживленную  беседу.  Несмотря
на свою молодость, сеньор д'Аржантон обладал высокой культурой и  обожал
говорить о политике. Он одобрял Людовика XI за то, что  тот  отказывался
от   открытого   столкновения   с   английским   королем.   Его   войска
ограничивались наблюдением за  передвижениями  противника,  который,  по
всей видимости, сомневался в том, стоило ли ему давать бой.  Безусловно,
английская армия была  хорошо  вооружена  и  ее  знаменитые  лучники  не
утеряли своей ловкости, но с момента высадки  в  Кале  захватчик  увидел
только  сожженную  землю  и  покинутые  города.  Беженцы  из  Арраса   и
окружающей области, где по приказу Людовика XI все было разрушено, чтобы
оставить англичан без пропитания,  нашли  убежище,  продукты  питания  и
деньги в Амьене или в Бове,  ибо  если  король  хотел,  чтобы  враг  жил
впроголодь, то не хотел, чтобы простой народ слишком страдал.
   - В настоящее время, - сказал в заключение  Коммин,  с  удовольствием
налегая на ветчину, запеченную в золе, - Эдуард  и  его  люди  дошли  до
такого состояния, до какого король и хотел их довести - они слопали  всю
свою провизию, а так как они нигде в стране не могут достать пищи, то  в
животе у них начинает бурчать от голода.
   - Разве  герцог  Бургундский  не  снабдил  своего  шурина  продуктами
питания, когда он с ним соединился? - удивился Деметриос.
   - С ним было всего-навсего пятьдесят  всадников,  а  города  Фландрии
отказали ему в помощи.
   - Именно в это время граф де Селонже был  взят  в  плен?  -  спросила
Фьора, как она полагала, безразличным тоном.
   Оба мужчины повернулись к ней, но она не увидела выражения  их  глаз.
Согревая в руках бокал с вином, она с  безразличным  видом  вдыхала  его
аромат. Казалось, Фьора не заметила, что вдруг наступило молчание.
   - Несколькими днями позже, -  ответил  Коммин,  словно  вопрос  Фьоры
вписывался естественным образом в его рассказ. - Это случилось под Бове.
Лазутчики Карла Смелого, вероятно, узнали, что, желая  как-то  отвлечься
от забот,  наш  государь  иногда  охотился  на  уток  около  Терена  без
многочисленной охраны. Мессир де Селонже устроил  с  несколькими  своими
людьми засаду.
   Когда появился король, он набросился на него, сбил  с  лошади  и  уже
занес топор над его головой, когда Ребер Каннингам, которого  вы  только
что видели и которому охота в этом небезопасном месте была не  по  душе,
внезапно появился  с  дюжиной  своих  шотландцев.  Селонже,  который  не
переставал наносить оскорбления королю,  и  его  шталмейстера  Матье  де
Прама связали, а остальных прикончили прямо на месте. Пленников  сначала
отвели в тюрьму епископа Бове, а  затем  в  компьенский  замок,  где  их
содержат в ожидании скорого суда.
   - Но разве теперь больше нет обычая во время войны  отдавать  пленных
сеньоров на откуп? - - Он существует, но в данном случае речь идет не  о
пленных, взятых во время боя, а о преднамеренном убийстве.  Ведь  король
был безоружен. Добавлю, что  подобное  безрассудство  этого  безумца  де
Селонже меня ничуть не удивляет. Он ничего не смыслит  в  дипломатии,  а
убийство является для него единственным аргументом, - добавил  Коммин  с
оттенком презрения в голосе, что заставило  Фьору  покраснеть.  -  Кроме
того, он слепо предан своему хозяину. Селонже не понимал  и  никогда  не
поймет, что тот добровольно катится в  пропасть,  которая  поглотит  это
большое и некогда могущественное герцогство.
   Вся веселость разом сошла с лица Коммина.  С  помрачневшим  взглядом,
горькими складками у рта, он ни на кого не глядел, и у  Фьоры  создалось
впечатление, что он обращался не к ним, а к самому себе. Поэтому она  не
сразу решилась возобновить разговор:
   - Откуда вы так хорошо знаете, что происходит в Бургундии, мессир? Вы
говорите о герцоге Карле так, словно вы с ним лично знакомы.
   Деметриос сжал руку Фьоры, чтобы предостеречь ее, но было уже поздно.
Филипп де Коммин бросил на нее взгляд, значение которого ей трудно  было
определить. Ей все-таки показалось, что в нем была боль. Однако, отвечая
ей, он улыбнулся:
   - Я фламандец, донна Фьора. Герцог Филипп был моим крестным отцом,  а
я был воспитан при его дворе.
   В семнадцать лет я был назначен на службу к графу де Шароле, который,
став герцогом Бургундским, назначил меня своим советником и  камергером.
Я уже тогда понимал, что согласие между мной и  хозяином,  не  способным
выслушать разумный совет, долго не продлится.
   Если бы, не дай господи, вы присутствовали,  как  я,  при  разрушении
Динана, при методическом истребления всех его жителей:  мужчин,  женщин,
стариков и детей, вплоть до новорожденных, всего лишь  за  то,  что  эти
несчастные осмелились поднять голос против их сюзерена,  вы  бы  поняли,
что я хочу сказать... Меня чуть не стошнило, он же взирал на все  это  с
холодным удовлетворением. В Льеже я был свидетелем  еще  одной  подобной
бойни, где никто не был пощажен, вплоть до монахинь монастыря.
   - Значит, -  вставила  Фьора,  не  скрывая  своего  удивления,  -  вы
бургундец?
   Коммин саркастически улыб