ным. Сидя верхом на  лошади,  в  нетерпении
бьющей копытом о землю, Фьора уже хотела попросить Эстебана протрубить в
третий раз, когда из замка  раздался  грохот  и  тяжелый  мост  медленно
опустился, а решетка ворот со скрипом поднялась.
   - Ну, поехали! - сказал Деметриос с тяжелым вздохом.
   Фьора улыбнулась ему:
   - Видишь, нам все же удалось войти.
   - Остается надеяться, что мы так же беспрепятственно отсюда выйдем.
   Этот небольшой  замок  был  похож  скорее  на  крепость  или  тюрьму.
Очутившись во дворе, в центре которого  стояла  главная  башня,  путники
увидели двухэтажное здание с высокими окнами,  украшенными  стрельчатыми
фронтонами с виньетками. На лестнице, ведущей к  парадной  двери,  стоял
человек, одетый во все черное.
   Всадники спешились, отдав поводья конюху. Было вполне  очевидно,  что
их приезд явился большим событием для обитателей  замка:  три  служанки,
видимо оставившие свои дела на кухне, смотрели на них испуганно, вытирая
руки о фартук. Мальчишка, бегавший за курами, остановился как вкопанный,
засунув палец в рот.
   Фьора держалась вместе со всеми, но старый слуга обратился  именно  к
ней:
   - Как доложить о вас?
   - Могли бы мы увидеть хозяйку  дома?  -  спросила  Фьора.  -  Вот  ее
внучка, мадемуазель Маргарита, которую мы обязались привезти к ней.
   Старик почтительно поклонился, но снова спросил:
   - Вы мне, может быть, все-таки скажете, кто вы?
   - Наши имена вам ничего не скажут, - вмешался Деметриос, - потому что
мы иностранные путешественники, и только случай позволил нам  прийти  на
помощь мадемуазель Маргарите. Эта молодая дама, - добавил  он,  указывая
на Фьору, замершую в волнении в ожидании момента,  когда  она  войдет  в
дом, где выросли ее молодые родители и где зародилась их роковая любовь,
- эта молодая дама - благородная флорентийка, донна Фьора  Бельтрами,  а
это - госпожа Леонарда  Мерее,  ее  гувернантка.  Меня  зовут  Деметриос
Ласкарис, я врач, родом из Византии.
   Старый слуга кивнул и дал знак прибывшим следовать за ним. Они  стали
подниматься по красивой каменной лестнице, ведущей в  большой  зал,  где
между погасшим камином и узким окном, выходящим на реку, дама  в  трауре
сидела  в  большом  кресле  с  подлокотниками,  держа  в  руках   четки.
Несомненно, что в молодости она была очень хороша, и отблески этой былой
красоты еще  освещали  ее  мертвенно-бледное  лицо,  обрамленное  седыми
волосами.  Ее  глаза,  покрасневшие  от  слез,  прежде  голубые,   стали
бесцветными. Выражение ее лица, видимо, постоянно было печальным,  но  в
это мгновение оно как бы внутренне осветилось.
   Хозяйка дома встала, чтобы встретить посетителей, и  Фьора  заметила,
что Мадлен де Бревай была почти  одинакового  с  ней  роста  и  что  она
дрожала, словно лист, от охватившего ее волнения, с которым она не могла
справиться.
   - Мне сообщили, - сказала Мадлен  де  Бревай  взволнованным  голосом,
теплота которого тронула  сердце  Фьоры,  -  что  моя  внучка  Маргарита
находится среди вас. Но как это возможно?  Вот  уже  много  лет,  как  я
ничего не знала о ней. Я даже полагала, что ее нет в живых.
   - Этого, без сомнения, желал ее отец, - сказал Деметриос. - Но мессир
дю Амель покинул этот мир. Он умер три недели тому  назад,  и  мы  имели
счастье, будучи его соседями, приютить  у  себя  мадемуазель  Маргариту,
которую этот бессердечный человек держал в своем  доме,  как  в  тюрьме.
Теперь у нее только  вы  одна  на  всем  свете,  и  мы  посчитали  своею
обязанностью привезти ее к вам.
   - Вы  очень  хорошо  сделали.  Как  мне  отблагодарить  вас  за  это?
Маргарита, ты не хочешь подойти ко мне?
   Но та была уже около  старой  дамы,  преклонив  колени.  Ее  странное
безразличие разом исчезло: из  глаз  у  нее  хлынули  слезы,  она  сжала
протянутые к ней руки.
   Минуту обе женщины стояли крепко обнявшись.
   Стоя поодаль, Фьора наблюдала за ними с некоторой  горечью.  Внезапно
ее  охватило  желание  тоже  оказаться  в  объятиях  этих  теплых   рук,
расцеловать это  бледное  печальное  лицо.  Ведь  эта  дама  была  и  ее
бабушкой, может быть, даже в большей степени,  чем  бабушкой  Маргариты.
Она подумала, как приятно было быть внучкой Мадлен де Бревай.
   Но Мадлен сдерживала свое волнение. Не отпуская руки  Маргариты,  она
мило улыбнулась неожиданным гостям, - Вы возвращаете меня к жизни,  а  я
даже не принимаю вас как положено! Садитесь, прошу вас, и расскажите мне
все, что вы знаете о моей внучке. В ожидании завтрака я прикажу принести
освежающие напитки. Вам приготовят также комнаты.
   Фьора с мягкой улыбкой обратилась к ней:
   - Прошу вас, мадам, не беспокойтесь ради нас:  нам  предстоит  долгая
дорога, и мы не хотели бы задерживаться.
   - Как бы ни долга была дорога, вы можете ведь немного отдохнуть?
   - Конечно, но нам сказали, что хозяин замка болен, и мы хотели бы...
   Даже ценой своей жизни Фьора была бы не в состоянии сказать,  почему,
приехав в этот замок с твердым решением убить Пьера де  Бревай,  ей  так
хотелось теперь оказаться как можно дальше  отсюда.  Она  полагала,  что
войдет сюда как освободительница, но женщина, которую она  видела  перед
собой, вероятно, не нуждалась ни в какой помощи. Она убедилась  в  этом,
когда мадам Мадлен спокойно сказала:
   -  Мой  супруг  действительно  болен,  но  я  уверяю  вас,  что  ваше
присутствие не побеспокоит его. Не волнуйтесь  за  него.  Давайте  лучше
поговорим.
   В то время  как  Деметриос  рассказывал  хозяйке,  опуская  некоторые
подробности, о спасении Маргариты, Фьора внимательно осматривала зал  со
строгой, прекрасно ухоженной мебелью.  Она  смотрела  на  стол,  Который
накрывали две служанки, на ослепительно белую скатерть, на роскошную, до
блеска начищенную посуду. Она рассматривала хозяйку, сидевшую на  резной
скамейке, устланной подушечками, на Маргариту, чью руку Мадлен  все  еще
держала, не спуская с нее глаз.
   Обе, судя по всему, наслаждались обществом друг друга. Они  улыбались
друг другу, иногда даже смеялись, хотя рассказ грека и не  располагал  к
этому, и их смех нелепо звучал  в  атмосфере,  которая  становилась  все
более и более невыносимой для  Фьоры.  Она  почувствовала,  что  вот-вот
задохнется, и слегка приподняла вуаль.
   Одна из служанок, самая старшая,  вдруг  выронила  из  рук  ножи,  со
звоном упавшие на пол, и глаза ее начали округляться от изумления.
   Мадлен рассерженно посмотрела на нее, затем вполголоса  обратилась  к
Фьоре:
   - Наши деревенские служанки такие неловкие!
   Должно быть, во Флоренции они вышколены как следует?
   - Леонарда ответит вам лучше, чем я, на этот вопрос, но я никогда  не
могла пожаловаться на наших служанок.
   - Как вам везет!
   Затем, вновь обращаясь к Деметриосу, взгляд которого из-под прикрытых
век вдруг стал острым, Мадлен сказала:
   - Так вы говорили, что...
   Вид Фьоры, так поразивший служанку, не вызывал  в  ней,  по-видимому,
никаких эмоций.
   В течение всего завтрака Деметриос вел разговор.
   Он подробно рассказывал об одном из своих путешествий двум оживленным
собеседницам, весело болтавшим с ним. Казалось, что Маргарита  абсолютно
забыла о двух женщинах. Она ни разу не взглянула  ни  на  Фьору,  ни  на
Леонарду, которые молча ели. Мысль  о  предстоящей  ночи,  которую  надо
будет провести здесь,  была  просто  невыносима  Фьоре,  и  она  немного
сердилась на Деметриоса за его усердие за столом. Неужели  это  был  тот
самый человек, который еще совсем недавно умолял Фьору отказаться от  ее
планов?
   Впрочем, что осталось от этих планов  сейчас,  когда  она  сидела  за
столом презираемого ею предка и спокойно ела его хлеб? Внезапная  смерть
человека, занимавшего так мало места в мыслях его жены, -  она  избегала
ответа каждый раз, когда врач пытался выяснить  что-нибудь  о  состоянии
здоровья де Бревай, - изменит ли она что-нибудь? Мадлен отлично  владела
собой и этим домом, где каждый подчинялся ей беспрекословно.
   В конце  завтрака,  когда  подали  великолепное  варенье  с  большими
ломтями  душистой   коврижки,   вошел   пожилой   человек,   встретивший
путешественников, который служил, вероятно, интендантом.
   - Хозяин, - сказал он церемонно, -  хотел  бы  видеть  молодую  даму,
которая привезла мадемуазель Маргариту.
   Так как все разом поднялись из-за стола, он добавил:
   - Он желает видеть ее одну!
   - Покажите мне дорогу, - сказала Фьора.
   Даже не подумав извиниться перед хозяйкой дома, с чувством облегчения
она вышла из-за стола и направилась к лестнице. К ее  удивлению,  вместо
того чтобы подняться на следующий этаж, они спустились вниз.
   Следуя за интендантом, Фьора пересекла двор и вошла в главную  башню.
Несмотря на жару, которая стояла на улице, она, едва  перешагнув  порог,
ощутила  холод  и  сырость,  но  не  придала  этому  никакого  значения,
погрузившись в свои мысли, задавая себе кучу вопросов.  Чем  мог  болеть
сеньор де Бревай, чтобы его поместили в этой старой башне?
   Они вошли в круглый зал, который показался ей огромным, потому что он
был плохо освещен и в нем не было мебели, за исключением кровати да двух
или трех табуреток. Но картина, которая ее там ожидала,  была  не  менее
впечатляюща: в нише размером  не  больше  бойницы  бородатый  человек  с
длинными седыми волосами сидел в кресле  из  черного  дерева  с  высокой
спинкой.
   Он сидел абсолютно неподвижно, его колени были накрыты пледом.  Рядом
с ним, так же неподвижно, замер его оруженосец, почти такой  же  старый,
державший в одной руке пику  с  флажком  на  конце,  а  в  другой  шпагу
наготове. Изумленная  Фьора  остановилась  на  пороге,  когда  интендант
распахнул перед ней дверь.
   - Подойдите поближе! - приказал человек голосом,  который,  казалось,
шел из подземелья.
   Фьора приблизилась, и дверь бесшумно закрылась за ней на защелку. Она
шла словно во сне. Так, значит,  это  и  был  ее  предок,  которого  она
поклялась убить? Он совсем не казался больным и слабым.  Даже  наоборот,
несмотря на полумрак,  можно  было  рассмотреть,  что  он  так  и  дышал
здоровьем.
   Она машинально нащупала кинжал, висевший у нее  на  поясе  и  скрытый
складками платья, и остановилась в нескольких шагах от двух мужчин.
   - Подойдите еще ближе, - сказал де Бревай. - Я плохо вижу!
   Фьора дошла  до  места,  слегка  освещенного  через  узкое  отверстие
солнцем. Мириады пылинок кружились в солнечном  луче.  Она  остановилась
там,  более  не  приближаясь,   ощущая   на   себе   почти   неподвижный
пронзительный взгляд.
   - Жюстина права, - сказал старый сеньор, словно  разговаривая  сам  с
собой, - это удивительно...
   Затем сухо приказал:
   - Уйди, Обер!
   Оруженосец, державшийся за подлокотник кресла, запротестовал:
   - Вы хотите, чтобы я удалился, сеньор? Подумайте, ведь я  ваша  рука,
ваша сила!
   - Полагаю, что не нуждаюсь ни в том, ни в другом.
   Иди! Я позову тебя позже.
   - Вы уверены, что вам ничего не нужно?
   - Мне давно уже ничего не нужно, а сейчас менее,  чем  когда-либо,  -
сказал сеньор, не отрывая глаз от Фьоры.
   Он подождал, когда его шталмейстер выйдет, и заговорил вновь:
   - Так, значит, это вы привезли сюда  Маргариту,  которую  мы  считали
погибшей? Где же вы разыскали ее?
   - В  Дижоне,  закованной  в  цепи  в  подвале  нечестивого  человека,
который, кажется, был ее отцом. Еще немного -  и  она  действительно  бы
погибла.
   - А он? Насколько я понял, он умер? От чего?
   - От страха! Увидев призрак, - коротко ответила Фьора.
   - Странно! Никогда не думал, что  он  такой  чувствительный!  Но  все
дело, конечно, в том, чей призрак он увидел. Может быть,  он  был  очень
похож на вас?
   - Может быть.
   - Именно это я  и  предполагал.  Мне  сказали,  что  вы  приехали  из
Флоренции? Как вас зовут?
   - Фьора... Фьора Бельтрами. Я действительно флорентийка.
   Наступило молчание, прерываемое разве что дыханием этих  двух  людей,
возненавидевших друг друга с первого взгляда. Никакие вежливые слова  не
смягчали их агрессивного тона. Слова на грани приличия так  и  сыпались,
острые,  как  ножи.  С  самого  начала  шла  дуэль  между  этим   старым
господином,  сидевшим  прямо,  как  статуя,  и  этой  красивой   молодой
женщиной, стоявшей перед ним и пытавшейся изо  всех  сил  сдержать  свою
ненависть.
   Бревай сухо рассмеялся и вновь заговорил, еще злее прежнего:
   - Флорентийка? Неужели? Вы их дочь! Думаете, я не знаю, что произошло
после казни этих двух негодяев?  До  того  как  я  прогнал  прочь  этого
сумасшедшего старика Антуана Шаруэ, он успел мне все рассказать!
   Я  знаю,  что  один  флорентийский  торговец   подобрал   этот   плод
кровосмешения и прелюбодеяния. Вам больше к этому  нечего  добавить,  а?
Ведь так? Я попал в точку!
   - Да. Я их дочь и, представьте себе, горжусь этим.
   Мои родители были прежде всего жертвами - вашими жертвами! Вы  стоите
у истоков драмы, после которой последовало мое появление.
   - Я?! Да как вы осмеливаетесь?!
   - Да, осмеливаюсь! В ваших  силах  было  предотвратить  непоправимое,
если бы вы, заметив, что между Мари  и  Жаном  возникли  слишком  нежные
отношения, выбрали  бы  для  своей  дочери  супруга  получше,  чем  этот
мерзавец дю Амель. Выйдя замуж за молодого, приятного  и  влюбленного  в
нее человека, она забыла бы своего брата. Но вы выбрали дю  Амеля,  и  я
знаю почему! Потому что он был богат! Но, к несчастью, это  был  гнусный
человек, который только и делал, что мучил свою жену, а  впоследствии  и
свою собственную дочь!
   - Я выдал бы ее за первого, кто попросил ее руку.
   Начали уже сплетничать о...
   - Жане и Мари? Вы даже сейчас не можете произнести их имена,  не  так
ли? Они оскверняют ваши уста?
   Что касается богатства дю Амеля, вы можете  теперь  его  затребовать,
потому что Маргарита у вас! У нее есть право претендовать на наследство.
Однако не думаю, что вы долго будете пользоваться им.
   Он противно ухмыльнулся:
   - Вы что, ясновидящая? Во всяком случае, ваши действия лишены  всякой
логики. Вы ведь ненавидите  меня,  так?  Тогда  зачем  вам  понадобилось
привезти в мой дом Маргариту с ее наследством?
   - Потому что после стольких лет издевательств и  мучений  она  вправе
обрести законное счастье, и я надеюсь, что она найдет  его  подле  своей
бабушки. Что же касается вас...
   - А что касается меня? - бросил он ей с вызовом.
   - У вас больше не будет возможности сделать ее  еще  раз  несчастной,
потому что я приехала убить вас.
   - Меня убить? Как же это?
   - С помощью вот этого.
   В руках она уже держала кинжал.  Быстрым  движением  Фьора  зашла  за
спинку кресла и прижала лезвие к горлу де Бревай.
   - Никого не зовите! У вас не хватит времени даже вскрикнуть.
   - А зачем же мне звать? Убейте меня, если вам  этого  так  хочется  и
если отцеубийство не пугает вас!
   - Нисколько! Потому что вы нуль в моих глазах, а не человек. Вы такой
же презренный негодяй, как и Рено дю Амель. Если хотите помолиться перед
смертью, поторопитесь.
   Несмотря на ее твердую решимость, сила духа  этого  человека  смущала
ее. Он даже пальцем не шевельнул, чтобы попытаться оттолкнуть ее руку  с
кинжалом от горла. По всему было видно, что он не был физически слаб.
   - Я уже позабыл все  молитвы.  Вообще-то  вы,  наверно,  правы,  если
убьете меня...
   Он не успел докончить. Распахнувшаяся дверь  стукнулась  о  стену,  и
Мадлен де Бревай ворвалась в зал:
   -  Не  убивайте  его,  Фьора!  Вы   доставите   ему   слишком   много
удовольствия! Если вы  действительно  хотите  отомстить  за  свою  мать,
оставьте его в живых и даже молитесь, чтобы он пожил еще много лет!
   Пораженная Фьора увидела новую, доселе  неизвестную  ей  женщину,  не
имеющую ничего  общего  с  нежной  бабушкой,  ласкавшей  совсем  недавно
Маргариту.  Она  как  бы  разом  отбросила  годы  страданий  и   горечи,
проведенные с этим презренным человеком, сжавшимся в комок.  Он  молчал,
хотя в его лице отражалась беспомощная злоба. Вдруг он заорал:
   - Убей меня! Ты что, испугалась?! Всю свою жизнь  я  совершал  только
преступления и был этим счастлив.
   Говорю тебе - убей меня!
   Стоя неподвижно между мадам Мадлен и ее супругом, Фьора  смотрела  на
них по очереди, ничего не понимая. Она не видела, как в это время  вошел
Деметриос, и заметила его присутствие, лишь когда тот подошел к  хозяину
замка. Он приподнял его руку, а затем откинул плед, чтобы осмотреть  его
ноги.
   - Что все это означает? - спросила Фьора.
   -  То,  что  этот  человек  парализован,  -  ответил   Деметриос.   -
Удивительно, что он еще может говорить.
   Как это случилось?
   - Год тому назад он упал с лошади, - сказала  мадам  Мадлен  с  таким
удовлетворением в голосе, словно она сама была  причиной  и  действующей
силой, вызвавшей этот несчастный случай. - С тех  пор  я  наконец  стала
по-настоящему жить. Кончились годы рабства и унижений! Теперь я в  замке
хозяйка! Благодаря богу и вам мне вернули внучку, а наше  старое  жилище
снова преобразится! Отныне мы сможем, наконец-то, жить в радости.
   - Ты сошла с ума! Хочешь обесчестить наше имя, пустив под  кров  дочь
этой презренной... Но ведь эта дама с кинжалом - тоже твоя внучка!
   - Я отлично знаю,  кто  она!  Я  еще  не  забыла  имя  флорентийского
торговца, о котором мне говорил добрый отец Шаруэ.
   - А у тебя нет желания тоже оставить ее у себя?  Она  ведь  ненавидит
меня всей душой, и однажды я смогу заставить ее освободить меня.
   - Не я не желаю оставить ее у себя,  -  сказала  Мадлен  с  внезапной
грустью, - а она не желает остаться. Она слишком красива и  жизнелюбива,
чтобы жить в этом мрачном доме.  Но  я  искренне  надеюсь,  что  она  не
забудет навсегда свою бабушку, которая отдаст и ей часть своего сердца.
   Она протянула руки, и Фьора бросилась в  ее  объятия  со  слезами  на
глазах:
   - Я тоже не забуду вас! Несколько минут назад я завидовала Маргарите.
   - Трогательная семейная сцена! - проговорил де Бревай, скрипя зубами.
- Какая прекрасная картина!
   А меня вы забыли? Не хотите ли меня поцеловать? Мне всегда нравилось,
когда меня ласкали красивые  девушки.  Я  даже  порой  сожалел,  что  не
пытался заигрывать с этой красивой мерзавкой Мари, раз она не стеснялась
спать со своим собственным братом. Почему бы и не со мной?
   Деметриос схватил за  руку  взбешенную  Фьору,  которая  готова  была
наброситься на старика. Он вырвал у нее кинжал, затем, обернувшись к  де
Бреваю и не отпуская руки Фьоры, произнес твердым голосом:
   - Вам бы это не удалось, мессир! Фьоре следует признать, что месть  в
отношении вас принадлежит господу богу.  Его  месть  ужасна,  но  вы  ее
целиком заслужили. Пусть имя его будет благословенно! Пойдем,  нам  пора
ехать.
   Один за другим они покинули круглый зал, а старый Обер встал рядом  с
парализованным  хозяином,  чтобы  верно  нести  свою  вахту.   Последняя
картина, запомнившаяся Фьоре, - бородатое лицо со сверкающими  от  гнева
глазами, из которых текли слезы.
   Они тронулись в  путь  в  полуденную  июльскую  жару.  Кругом  стояла
тишина, когда вдруг в чистом небе они увидели разряд молнии.
   - Хоть бы прошла гроза и полил дождь! - сказала Леонарда, обмахиваясь
платком.
   - Для вас хорошо бы, а  крестьянам  плохо:  сено  может  пропасть,  -
сказал Деметриос, краем глаза наблюдая за Фьорой.
   После прощания с госпожой де Бревай она не раскрыла  рта  и  ехала  с
отсутствующим видом. Когда они добрались до поворота,  откуда  замок  на
берегу реки был еще виден, она остановила лошадь  и  постояла  некоторое
время неподвижно.
   Деметриос подождал несколько минут, но так как  ему  показалось,  что
Фьора собирается здесь стоять еще долго, он подъехал к ней и спросил:
   - Что с тобой?
   - Я сожалею, что приезжала сюда.
   - Разве нам не надо было отвезти Маргариту? - удивился Деметриос.
   - Я могла бы поручить это тебе.
   - Ты хотела любой ценой свершить свою месть.
   Вс