столом и шила, но на всякий случай перекрестилась.
   - Я слышал, - вмешался паж, - что в горах Швейцарии есть такие трубы,
через которые горы  дышат,  и  это  дыхание  можно  слышать  на  большие
расстояния...
   Если это так, то тогда...
   - Это герцог, который вопреки своим ожиданиям встретил швейцарцев,  -
закончила Фьора. - Боже мой, от этого вся кровь стынет в жилах!
   Вместе с пажом Фьора вышла из палатки. Шум стих, и  наступило  полное
молчание. В Грандсоне, где на берегу  реки  до  сих  пор  висели  трупы,
царила  такая  же  тишина.   Часовые   тоже   застыли   в   молчании   и
прислушивались. Вдруг сразу поднялся страшный шум.
   - Слишком далеко, чтобы что-то разобрать, - проговорил Баттиста, - но
там идет битва.
   Больше никто ничего не говорил. Фьора с тоской подумала  о  том,  что
там с Филиппом. Его отвага была всем  известна.  Сейчас  он  должен  был
находиться в самой гуще битвы,  готовый  пожертвовать  своей  жизнью  за
герцога. Она опустилась на колени рядом с Леонардой и  присоединилась  к
ее молитве.
   Все самое страшное случилось ближе к полудню.
   Внезапно показалась бургундская армия, похожая  на  приливную  волну.
Она отступала в полном беспорядке, а совсем рядом  раздался  опять  этот
страшный вой - это играли военные трубы Урн и Люцерна,  который,  однако
же, перекрывал безумный крик: "Спасайся, кто может!"
   - Бежим! - одними губами выговорил Баттиста. - Армия бежит.
   Все дальнейшее показалось Фьоре дурным сном.
   Появился Панигарола, покрытый пылью, с пятнами крови на одежде:
   - Быстрее! Где лошади? Нам надо догнать герцога!
   Спустя какое-то время Фьора осознала, что скачет в сторону Орбэ рядом
с Леонардой, Баттистой и послом, к которому присоединились его секретарь
и слуги. Впрочем, они были не одни: бежали все, кто оставался в  лагере,
бежали не зная куда, но все были страшно напуганы теми жуткими  звуками,
которые все приближались к ним.
   - Что случилось? - спросила Фьора.
   - Случилось  немыслимое:  в  то  время,  как  некоторые  наши  отряды
перестраивались,  они  были  вовлечены  в  беспорядочное  бегство   теми
войсками, которые уже успели произвести маневр.  Одновременно  швейцарцы
появились из леса и атаковали  с  флангов,  что  вызвало  дополнительную
панику. Две трети армии отступили, даже не начав сражаться!
   - Вы встретили швейцарцев?
   - Да. И, признаюсь, это было страшно! Вдруг я увидел,  как  появилась
пехота: плечом к плечу  шли  примерно  восемь  тысяч  человек,  выставив
впереди себя  пики,  раза  в  два  длиннее,  чем  наши  копья,  огромный
ощетинившийся еж, над которым развевались зеленые флажки и большое белое
знамя. Эти люди сражались с открытыми руками, в коротких кирасах, одетых
на кожаные  куртки,  а  на  головах  у  них  были  металлические  шлемы.
Казалось, что они вышли из сказки и сеяли ужас и страх.
   Обернувшись назад в седле,  Фьора  увидела  покинутый  лагерь  с  его
роскошными  палатками,  пушками  и  всем  имуществом.   Луч   неожиданно
появившегося солнца  позолотил  шар,  украшавший  верхушку  ярко-красной
палатки герцога.
   - И герцог Карл бросает все это?
   Панигарола пожал плечами:
   - Невероятно, но  это  так.  В  этом  лагере  швейцарцам  достанется,
наверное, самая богатая добыча, какая вообще была до сих пор  . Мне кажется, - добавил  он,  -  что  мы  теперь  можем  не
торопиться. Нас никто не  преследует...  У  швейцарцев  мало  кавалерии.
Кроме того, они все сейчас заняты грабежом.
   - Где монсеньор герцог? - спросил Баттиста.
   - Он впереди нас. Мы должны присоединиться к нему во  Франш-Конте,  в
Нозеруа. Но мы остановимся передохнуть в гостинице в Жупе. Мне  кажется,
- слегка усмехнулся  он,  -  что  донна  Леонарда  оценит  мой  план  по
достоинству.
   - Я ценю уже то, мессир посол, что вы не пробуете пуститься в галоп и
посмотреть, что из этого получится...
   Горстка людей вокруг сломленного собственным бессилием принца  -  вот
что можно было увидеть на другой  вечер  в  маленьком  городке  Нозеруа,
расположенном на склоне холма, похожем на протянутую к небу  ладонь.  От
огромной армии герцога Карла осталось одно воспоминание. Нельзя сказать,
что многие погибли в той битве, но из-за страха,  обуявшего  итальянцев,
остальные отряды были смяты и рассеяны на огромной территории по  разным
направлениям. Оставляя поле  боя,  герцог  отдал  приказ,  чтобы  как-то
остановили эту ужасную панику, но сделать уже ничего было нельзя.
   Оглохшая и ослепшая от страха  армия  бежала,  как  стадо  оленей  от
лесного пожара.
   Пасмурным утром жители городка увидели,  как  по  улицам  проезжал  в
сверкающих доспехах бледный человек, из  которого,  казалось,  ушла  вся
жизнь, и его устремленный куда-то вдаль взгляд ничего не видел. Он  ехал
своей дорогой по заснеженной улице, и удары копыт его лошади были совсем
не слышны. Он, ехал в сторону замка, и все вокруг низко склонялись перед
ним.
   Но  ветерок  разносил  по  толпе  легкий  шепот  о  том,  что   среди
сопровождавших его сеньоров  уже  не  было  сеньора  Нозеруа,  Хьюге  де
Шалон-Оранжа. Если его не было  в  свите,  чтобы  открыть  ворота  замка
человеку, которого он любил, с  ним  должно  было  произойти  что-нибудь
плохое, и поэтому над Нозеруа повисла печаль, еще более удручающая,  чем
свинцовые облака  в  небе  .  Герцога  приветствовали,  но  сдержанно,   а   многие
крестились, как при виде похоронной процессии. И ворота замка  закрылись
за принцем, который впервые изведал такое поражение.  Казалось,  что  он
ранен смертельно...
   Однако когда Панигарола и его спутники приехали в замок, они  увидели
перед собой бурлящего активной  деятельностью  человека.  Карл  разослал
гонцов на все дороги, чтобы те приводили к нему  сбежавших  с  поля  боя
солдат; написал письма в Лотарингию  и  Люксембург,  чтобы  ему  выслали
оттуда артиллерию, в Бургундию и Безансон - с просьбой  о  деньгах  и  о
продовольствии. Но больше всего удивляло, что он без конца разговаривал,
а ведь раньше Карл предпочитал молчание.
   Он всем объяснял: исход битвы - это  дело  случая,  обязанного  собою
трусости прежде  всего  итальянцев,  а  затем  пикардийцев,  англичан  и
валлонцев. И как только он  наберет  новую  армию,  но  в  этот  раз  из
настоящих храбрецов, тут же вернется в Швейцарию.
   - Самое большее, за неделю, - заявил он пораженному Панигароле, -  мы
разобьем новый лагерь здесь, недалеко от  Салена.  Оливье  де  Ла  Марш,
которому я уже написал, займется всем необходимым.
   Затем он повернулся к Фьоре, которая с недоумением смотрела на него:
   - В вашей первой войне вам не повезло, но я обещаю вам, что скоро  вы
увидите что-нибудь получше... гораздо лучше и очень скоро.
   - Монсеньор, - пробормотала она, - простите, что осмеливаюсь задавать
вам вопросы... Но есть ли сведения.., о графе Селонже?
   В глазах герцога промелькнул огонек.
   - Нет. Как и о моем брате, с которым он рядом сражался. Но я искренне
надеюсь, что с ними не случилось ничего плохого, потому  что  в  той  же
куче я видел и принца  д'Оранжа,  которому  было  поручено  командование
авангардом. Может быть, скоро мы все узнаем...
   Новости стали известны, когда на другое утро  в  город  вошел  Антуан
Бургундский, который привел с собой большой отряд кавалерии. Рядом с ним
ехал Матье де Прам с мертвенно-бледным  лицом  и  заплаканными  глазами,
который скорее упал, чем опустился на колени перед герцогом. Сказать  он
мог не так много: он видел, как Филипп де Селонже упал, а над ним  навис
меч, но сам Матье не смог прийти  к  нему  на  помощь,  потому  что  его
увлекли за собою отступающие войска. Позади  Карла  раздался  сдавленный
крик, похожий на стон.
   Когда он повернул голову,  то  увидел  глаза  Фьоры,  расширенные  от
ужаса. Она не плакала,  не  причитала,  она  на  глазах  превращалась  в
статую,  и  только  ее  губы  дрожали   на   застывшем   лице,   и   это
свидетельствовало о том, что она еще жива. Ласково обняв  ее  за  плечи,
Карл проговорил:
   - Идем, дитя мое, идем. Будем плакать вместе.

Глава 13

В ОСТАВЛЕННОЙ ПАЛАТКЕ

   С тех пор завязалась  странная  дружба  между  этим  снедаемым  всеми
бесами гордыни и стыда герцогом, которому  недавнее  жестокое  поражение
преподало урок сомнения, и молодой женщиной, потерявшей  последнее,  что
помогало ей надеяться. Никто так никогда и не узнал, о чем они  говорили
на протяжении многих часов в  молельне  герцогской  церкви  под  охраной
единственного Баттисты Колонна, который так и сиял от гордости.
   Однажды утром Фьора протянула Леонарде ножницы и велела отрезать себе
волосы до плеч, по итальянской моде.
   - Герцог Карл, -  заявила  она  в  ответ  на  протесты  своей  старой
подруги, - поклялся не  брить  бороду  до  тех  пор,  пока  не  отомстит
швейцарцам. А я не сниму мужской костюм  и  буду  следовать  повсюду  за
монсеньором до тех пор, пока...
   - Пока вы сами не погибнете, как погиб мессир Филипп?  -  раздраженно
заметила Леонарда. - Разве для вас нет в жизни другого пути? Вы  же  так
молоды!
   - А что вы мне можете предложить? Уйти в монастырь, как все  те,  чье
сердце навсегда разбито? У меня никогда не было к  этому  склонности,  а
сейчас более чем когда-либо!
   - Кто  вам  сказал,  что  рана  вашего  сердца  никогда  не  заживет?
Вспомните: когда вы узнали графа Селонже, вы были  влюблены  в  Джулиано
Медичи и очень ревновали его к донне Симонетте.
   - Я любила тогда все, что блестит, а в Джулиано было столько  блеска!
Но все погасло, как только появился Филипп, и я сразу же поняла, что  не
любила Джулиано!
   - Как бы я хотела, чтобы вы этого  никогда  не  поняли!  -  вздохнула
Леонарда. - Но вернемся к герцогу - ведь вы хотели отомстить ему?
   - Я помню об этом, но, как бы вам сказать... Мне кажется, что он  сам
себя разрушает, и при виде  его  я  испытываю  такое  же  ощущение,  как
когда-то при виде Пьера де Бревай, прикованного к своему креслу, который
напоминал мне  живого  мертвеца.  Он  хотел  только  одного  -  умереть.
Оставить ему жизнь было бы самым худшим наказанием для него.  Деметриос,
который провидит будущее, сказал бы то же самое.
   - Вполне возможно. Не подумайте, что я хочу  вас  снова  толкнуть  на
путь мести, что мне и раньше не нравилось. Но если вы поняли, что  лучше
все отдать в руки божьи...
   - Руки божьи? Он только что отнял у меня человека, которого я любила!
Нет, не надо ничего говорить,  и  не  мешайте  мне  сделать  то,  что  я
задумала! А для начала отрежьте мне  волосы,  или  вы  хотите,  чтобы  я
сделала это сама?
   - Конечно, нет! По крайней мере, я сделаю это ровно.
   С решительным видом Леонарда взялась за ножницы и гребень и принялась
кромсать эту красоту, думая при этом, что волосы, в  конце  концов,  все
равно вырастут.
   Когда Фьора на другое утро встретилась с герцогом, одетая в  короткий
плащ из черного бархата, подаренный им, она преклоняла перед ним колено,
как это сделал бы юноша, на что герцог улыбнулся:
   - Как жаль, что я не могу сделать из вас рыцаря!
   Но, по крайней мере, я могу сделать вот что...
   Он взял в открытом сундуке кинжал с изящной отделкой и  с  рукояткой,
украшенной аметистами, и, подняв Фьору с колен, привесил ей этот  кинжал
к поясу:
   - Увидев,  как  складывается  ситуация,  двое  из  моих  слуг  спасли
повозку, на которую набросали все, что попадалось им под руку. Эта  вещь
оттуда. Когда мы вступим в битву, я дам вам другое оружие...
   - Другое оружие мне не нужно, монсеньор. Я не буду знать, что  с  ним
делать. Я хочу просто следовать за вами, как это делает миланский посол.
   - Он считает к тому же, что это самое лучшее  место  для  наблюдений,
которые он передает своему герцогу.
   Кроме этого, мне нравится беседовать с ним. Но,  -  добавил  Карл,  -
ваше присутствие, признаюсь, мне будет особенно  приятно.  Даже  если  в
этом я и проявляю свой эгоизм... Дружеское  отношение  для  меня  сейчас
просто необходимо.
   Все последующие дни были и  вправду  довольно  мрачными.  Последствия
тяжелого поражения  начали  проявляться  в  виде  некоторого  охлаждения
дипломатических отношений. На письма Панигаролы герцог Миланский отвечал
невнятными извинениями и в результате не  прислал  ни  одного  человека.
Старый  король  Рене,  который  собирался  оставить  Карлу   Смелому   в
наследство свое графство Прованс и корону короля Сицилии  и  Иерусалима,
круто  изменил  политику  под  влиянием  агентов  Людовика  XI  и   стал
интересоваться своим внуком, молодым герцогом Рене, у  которого  недавно
отняли Лотарингию.
   В это время герцог Карл очень страдал от пережитого позора,  и  после
краткого периода лихорадочной деятельности у него начался период  черной
меланхолии.
   Он никуда не выходил и никого к себе не пускал. Он все время лежал  и
ничего  не  ел,  но  пил  много  вина,  хотя  раньше  соблюдал  в   этом
умеренность. Он не следил  за  собой,  и  на  осунувшемся  лице  отросла
небольшая черная борода, а в глазах был виден блеск отчаяния.
   - Он трудно справляется с депрессией, - посетовал миланец в разговоре
с Фьорой. - Виной этому португальская кровь... Надо  что-то  делать,  но
что?
   - Он так любит музыку! Почему бы не позвать певцов из его капеллы?  -
предложила Фьора.
   - Простите мне это смелое сравнение, но только один дьявол знает, где
они сейчас находятся.
   - А возможно ли в этом городе ветров найти лютню или гитару?
   В замке погибшего Хьюго де Шалона было все необходимое. Поэтому Фьора
в тот же вечер держала в руках лютню. Она устроилась на уголке сундука в
маленькой прихожей герцога. После кратких переговоров  с  Баттистой  они
запели старинную французскую песню, которую очень любили в то  время  во
всей Европе. Беспокойно поглядывая на закрытую дверь,  Баттиста  Колонна
начал пение, но при первых же звуках дверь резко распахнулась и появился
Карл с перекошенным от злобы ртом и налитыми кровью глазами:
   - Кто осмеливается здесь петь про короля Людовика, неважно какого?
   - Монсеньор, это я попросила  Баттисту  спеть  для  вас,  -  спокойно
ответила Фьора.
   - Вы, кажется, полагаете, что вам все позволено?
   Я слишком часто проявлял по отношению к вам непростительную  слабость
и...
   - Вы проявляли ее по отношению к самому себе, монсеньор.  Я  как  раз
хотела вам напомнить, что, пока вы пребываете в  непонятной  меланхолии,
король Франции делает свое дело.
   Рука, поднятая  для  удара,  бессильно  упала,  в  глазах  постепенно
погасло бешенство. Герцог отвернулся и направился в свою комнату.
   - Скажите слугам, чтобы мне приготовили ванну! - приказал он. - А  вы
продолжайте. Только выберите что-нибудь другое.
   Этот импровизированный концерт продолжался до самой  полуночи,  когда
личный лакей герцога Карла де Визен вошел в прихожую и сообщил  Фьоре  и
Баттисте, что его хозяин уснул и не может их больше слышать, а сами  они
могут идти к себе.
   - Вы сделали доброе дело, - выразил им свое мнение Панигарола,  когда
пришел их послушать. -  Могу  спорить,  что  кризис  миновал,  и  завтра
монсеньор вновь обретет свое обычное деятельное состояние.
   И правда, утром, отправив несколько писем,  в  одном  из  которых  он
требовал переплавить все бургундские  колокола,  герцог  решил  покинуть
Нозеруа и переехать в Лозанну, где хотел собрать новую  армию  и  начать
осаду Берна, который внес основную лепту в его поражение.
   - До тех пор пока я не разрушу Берн,  бургундская  армия  не  обретет
своего былого блеска, - заявил Карл и целиком  погрузился  в  подготовку
новой кампании, в результате которой  он  надеялся  возродить  поблекшую
было славу.
   Антуан Бургундский и принц де Тарант, которым удалось  собрать  часть
поверженного в бегство войска, решили устроить лагерь на обширном плато,
доминирующем над  Женевским  озером,  между  Романе  и  Ле  Монтом.  Там
соорудили дом, хотя и не такой роскошный, как при осаде Пейса, но все же
достаточно удобный.
   Вокруг этого строения располагались  прибывающие  войска.  Из  Англии
прибыло три тысячи, шесть тысяч - из Болоньи, столько же -  из  Льежа  и
Люксембурга и, наконец,  шесть  тысяч  савойцев,  которых  привела  сама
герцогиня Савойская  из  Женевы  для  оказания  помощи  своему  союзнику
герцогу Бургундскому.
   Внешность этой красивой белокурой женщины удивила Фьору. Она ни в чем
не была похожа на своего брата Людовика XI, при этом бросался в глаза ее
цветущий вид, в котором было много очарования. Когда она приближалась  к
своему союзнику, улыбаясь и  с  раскрытыми  для  объятий  руками,  Фьора
поняла, почему  эта  французская  принцесса  объединила  свои  войска  с
войсками злейшего врага своего родного брата.
   - Ведь она его любит? - тихо спросила она у Панигаролы.
   - Это никогда не вызывало у меня ни тени сомнения, но в данный момент
я нахожу, что она поступает  неосторожно.  Король  Людовик  находится  в
Лионе и собирает в Гренобле армию из верных ему жителей  Дофине.  А  мой
господин, герцог Миланский, отправил к Людовику послов и  предложил  ему
союз, чтобы потом как-то захватить Савойю.
   - А вы не хотите предупредить об этом герцога Карла?
   - У меня нет никаких официальных полномочий.
   К тому же  я  буду  сильно  удивлен,  если  король  позволит  герцогу
Миланскому  захватить  Савойю.  Но  все  же  я  нахожу,  что  прекрасная
герцогиня очень неосторожна.
   А она принесла с собой весну, которая вдруг проявилась с  неудержимой
силой, свойственной природе.
   Раны земли зарастали свежей травой. На поверхности озера,  в  котором
отражалось небо, серебрилась  рябь,  а  вдоль  берегов  начинали  цвести
яблони и миндаль. Воздух  был  наполнен  ароматами,  и  к  середине  дня
ощущалось ласковое тепло солнца, которое, казалось, торопилось  погасить
в памяти людей страшную  осень  и  холодную  зиму.  В  Лозанне,  которую
военные несчастья обошли стороной, жизнь кипела и на людных улицах, и  в
цветущих садах. Там же  теснились  и  иностранные  послы,  которых  было
невозможно разместить в лагере.
   Панигарола  и  его  коллеги  из  Венеции,  Неаполя,  Генуи  и  других
итальянских городов выбрали себе местопребыванием трактир "Золотой лев",
который был самым лучшим во всем городе.  Другие  трактиры  и  монастыри
были также переполнены, и поэтому  в  город  стекались  со  всех  сторон
торговцы, привлеченные множеством благородных сеньоров.
   Кульминационным  моментом   стало   одновременное   прибытие   легата
Алессандро Нанни и апостольского  посланника  Хесслера,  которых  послал
император, чтобы заключить  брак  между  принцем  Максимилианом  и  юной
Марией Бургундской. И поэтому  пасхальная  месса,  которая  проходила  в
соборе Лозанны, получилась особенно торжественной.
   Фьора  присутствовала  на  ней  в  строгом   платье,   спрятав   свои
остриженные волосы под энненом из  серебристого  материала,  на  котором
сверху был прикреплен черный креп в знак ее траура. Накануне Карл, чтобы
пресечь нарождающиеся слухи,  торжественно  признал  ее  "благородной  и
высокорожденной дамой, графиней де Селонже, вдовой  мессира  Филиппа  де
Селонже, кавалера ордена Золотого  Руна,  погибшего  смертью  храбрых  в
битве под Грандсоном". Затем он добавил: "Отныне, оставшись одна на всем
свете, мадам де Селонже поклялась следовать за нами повсюду и  принимать
участие в сражениях вместо своего павшего супруга и, с  божией  помощью,
отомстить за пролитую им кровь".
   В  ходе  всей   пасхальной   службы   Фьора   чувствовала   на   себе
многочисленные  взгляды,  в  которых  было   больше   любопытства,   чем
сочувствия, но ни то, ни другое ее не волновало. Что  могло  иметь  хоть
какое-то значение, когда Филиппа нет больше на  этой  земле,  когда  его
глаза больше никогда не посмотрят на нее, а руки не коснутся ее тела?  И
не имело значения, думают ли  о  ней  хорошо  или  плохо.  Единственными
людьми, с которыми еще что-то связывало  ее,  были  Баттиста  Колонна  и
Панигарола.