ать Матильду, крепкую колоритную женщину, которая напоминала Катрин ее подругу Эрменгарду де Шатовилен, были привязаны к своему донжону и люто ненавидели своих кузенов де Вьейви, живодеров, ободравших бы и блоху, чтобы заполучить ее шкуру". У этих кузенов всегда были наготове лодка и веревка для переправы через реку, где они на большой дороге грабили Путешественников. Правда, теперь оба брата, поручив Рокморель заботам мадам Матильды, присоединили свои Копья к знамени Монсальви и весело отправились показать "этим собакам парижанам, большим англичанам, чем сами англичане, что такое славная знать Оверни!"
     Среди этих колоритных персонажей Беранже был похож гадкого утенка. Его фамильное сходство ограничивалось только ростом: он был не по возрасту высок и силен. Во всем остальном он резко от них отличался. У него были каштановые волосы и нежное улыбчивое мальчишеское лицо. Он не скрывал, что не любит оружие. Его вкусы, о происхождении которых спрашивал себя каждый в Рокмореле, лежали в области музыки, поэзии, природы, а его кумиром был его тезка трубадур Беранже де Палазоль. К церкви он не питал любовь, и не хотел уходить в послушники.
     Однажды он преспокойно поджег монастырь, куда его заперли в надежде сделать из него епископа. После этого семейный совет решил отдать его Арно де Монсальви, чья репутация смелого воина не нуждалась в подтверждении, надеясь, что он тут употребит его в какое-нибудь дело.
     Арно согласился, но, отбывая в Париж, отложил придворное воспитание молодого Рокмореля до своего возвращения. Он поручил его заботам дона де Галоба, своего старого учителя фехтования, чтобы тот вбил в эту странную голову навыки, необходимые будущему рыцарю.
     "Будут и другие сражения, - сказал тогда Арно своей жене. - Битва за Париж слишком опасна, чтобы вести на нее совершенно неопытного мальчика".
     Итак, Беранже остался в Монсальви, где жил в свое удовольствие, носясь целыми днями с лютней за спиной, как менестрель, сочиняя баллады, кантилены, песенки и напевая их бессонными ночами Катрин. В первый же день своего прибытия он сделал Катрин своей официальной музой. Но в глубине сердца Беранже тайно поклонялся своей кузине Оветте де Монтарналь, пятнадцатилетней девочке, хрупкой, как лилия. Именно по этой причине он так яростно противился постригу, но скорее дал бы вырвать себе язык, чем признался бы в своей любви. Две семьи - Монтарналь и Вьеиви - составляли двойной ряд заграждений, и Беранже мудро рассудил, что лучше немного подождать, прежде чем объявлять о своем увлечении. Он молчал, философски ожидая лучших времен, но, отправляясь гулять по окрестностям, всегда выбирал направление к Логу...
     Таким вот Катрин и любила своего пажа. Он напоминал ее друга детства, Ландри Пигаса, с которым они обошли все парижские улицы. Песенки, которые он пел, были наивными и свежими, как букетик первоцвета. Поэтому она казнила себя, что за все это время ни разу не вспомнила о Беранже. Она, конечно, была поглощена приготовлениями к осаде, но все же должна была заметить его отсутствие. Неужели несчастный мальчик попал в руки солдафонов Апшье? Катрин этого даже вообразить не смела. Что с ним могло тогда случиться?
     Стоя перед Сарой, которая одевала ее в далматику из серого бархата, подбитую серым, в тон, беличьим мехом, молодая женщина повторила волновавший ее вопрос:
     - Где он может быть? Он целыми днями бегает по лесам, никогда не предупреждая, куда идет.
     - И почти всегда в одном и в том же направлении, проговорила Сара равнодушным голосом, встряхивая влажное платье Катрин. - Он спускается к долине.
     - Да правда. Он любит ловить рыбу в реке. Ладно! Может, он и любит реку! Но у него очень я манера удить - нечасто он возвращается с уловом, напротив приходит вымокший до нитки.., как будто он все время нырял. В любом случае он должен был уже давно вернуться. Жерода успела наделать достаточно шума своим набатом. Правда, от равнины путь не близкий.
     Глаза Катрин сузились до размера двух фиолетовых точек.
     - Что ты хочешь мне сказать, Саpa. Сейчас не время для загадок...
     - А то, что малышка Монтарналь, которая так редко поднимает глаза от земли, вскружила голову Бернару. Ее ясный взгляд, да и то, что у нее под платьем, способны вскружить голову даже такому охотнику за звездами, как твой влюбленный паж, даже если он для отвода глаз во все горло воспевает фиалковые глаза своей дамы Катрин - что вполне может стоить ему хорошей оплеухи от мессира Арно. Короче, я хочу сказать, что все это плохо кончится. Сир де Монтарналь заметит однажды эту страсть к купанию, и мальчик останется в реке надолго!
     - Беранже влюблен! Почему ты мне об этом раньше не сказала?
     - Потому что это ни к чему бы не привело. Когда дело касается любви, ты начинаешь таять, как масло на солнце. Но сегодня все гораздо сложнее. Паж мог не успеть подняться...
     - Пойди, найди мне Николя Барраля! Надо попытаться наши его сегодня же ночью. Завтра город будет обложен, и Беранже больше не сможет вернуться.
     Без дальнейших слой Сара пошла за сержантом, которого нашла у одного из костров на стене. Он заявил Катрин, что не в силах сейчас найти мальчика.
     - Ночь слишком темная, госпожа Катрин. В такой тьме потерялся бы сам Сатана! Все, что я могу сделать - это уставить часового к потерне. Если мальчик подойдет и покричит, ему откроют. Если же он не вернется с рассветом, постараюсь предпринять вылазку и поискать за воротами... Но вы уверены, что он появится со стороны Вьейви?
     - В этом убеждена Сара!
     - Тогда так оно и есть. Она никогда не ошибается.., это было сказано таким вкрадчивым голосом, с такой нежностью, что молодая женщина поразилась. Неужели командир ее лучников влюблен в Сару? Решительно, сегодня день сюрпризов. После всего, что случилось, ничему не приходится удивляться. Зрелость, полнота, округлость форм Сары были способны возбудить мечтательного сына гор...
     Отослав Николя, Катрин позволила Саре окончательно привести себя в порядок. Ее подбитое мехом платье приятно щекотало кожу от затылка до колен. Это было самое ее удобное платье, и она любила его надевать вечером после целого дня, проведенного на свежем воздухе, или охоты. В нем было хорошо, но теперь она немного сожалела, что надела его сразу. Это платье, сшитое таким образом, чтобы супругам не тратить время на раздевание, напоминало ей слишком о многом!.. Нежное прикосновение меха к коже вызывало воспоминания, а в мягких складках бархата тонкий запах женских духов смешался с другим, мужским запахом, и сегодня это было невыносимо и жестоко. Неужели этот старый кабан уверен, что "Он" больше не вернется.., что его голос, его руки, его тело никогда больше не заполнят собой этой комнаты?
     - Сними с меня это платье! - закричала Катрин. - Дай мне какое хочешь.., любое.., только не это!
     Она, сжала зубы, чтобы не зареветь в голос, закрыла глаза, чтобы не дать волю слезам, и задрожала вдруг всем телом от любви, тревоги и страха. У нее было желание броситься вон из комнаты, вскочить на лошадь и мчаться до полного изнеможения вперед, оставляя за собой и ночь, и страх. Только бы вырваться из этого кошмара, который держит ее в заточении, скакать к мужу, броситься к нему на грудь, а потом можно и умереть...
     Но Сара, уже напуганная ее воплем, бросилась к ней и почти сорвала с нее серое платье. Только на мгновение взглянула она на перекошенное лицо молодой женщины, дрожащей перед ней, и все поняла. Никаких объяснений не требовалось: она так хорошо ее знала.
     Обняв нежные плечи, сотрясающиеся от внезапного нервного припадка, осторожно встряхнула Катрин. - - Успокойся, - сказала она с огромной нежностью, внезапно добавила с силой:
     - ..Он вернется!..
     - Нет.., нет! Беро д'Апшье бросил ему это прямо в лицо. Я никогда больше не увижу Арно. Поэтому он и решился напасть.
     - Это грубая ловушка. И тебе должно быть стыдно, что попалась в нее. Говорю тебе, он вернется. Я тебя хоть раз обманула? Ведь ты знаешь, что иногда передо мной приподнимается завеса над будущим? Твой супруг вернется, Катрин! Твои страдания с ним еще не кончены.
     - Страдания?.. Если он вернется живым, как он может заставить меня страдать?
     Сара предпочла прервать этот разговор. Она уже набросила на Катрин мягкое платье из белой шерсти, сотканное ронсийскими женщинами, из плотного мягкого и легкого полотна, на которое так щедр был Жак Кер. Она решительно завязала тесемки на шее и запястьях Катрин, понемногу начинавшей успокаиваться.
     - Вот так! Теперь у тебя вид настоящей монашки. Именно так тебе предстоит держаться сегодня вечером, - сказала Сара со смехом. - Теперь иди поцелуй малышей - и в кровать! Я принесу тебе в постель печеных каштанов и побольше ванили с сахаром.., если только Мишель не все съел.
     Обессиленная, Катрин позволила отвести себя в соседнюю комнату, где располагались Сара и двое детей. Там в камине горел огонь, а у изголовья большой кровати с красными занавесками небольшая масляная лампа мягко освещала светлую головку маленького, совершенно утонувшего в огромной массе белых простыней и стеганого одеяла мальчика. Его густые кудри блестели, как золотая стружка, темные густые ресницы бросали мягкую тень на круглые щечки. Он приоткрыл рот и сосал большой палец, другая рука с маленькими розовыми растопыренными пальцами лежала поверх одеяла.
     С сердцем, полным нежности, Катрин взяла эту ручонку, осторожно поцеловала и укрыла одеялом. Потом повернулась к девочке.
     По другую сторону ночника в большой каштановой колыбели, где Арно издал свой первый крик, спала с чрезвычайно важным видом Изабелла де Монсальви. Ее крошечное личико с ямочками было уменьшенной копией властного отцовского лица. Густая шелковистая прядь вьющихся волос, выбивавшаяся из-под чепчика на маленький носик, была роскошного черного цвета. Крепко сжатые кулачки придавали ей весьма серьезный вид. На самом же деле Изабелла была вероятно веселым ребенком, от которого сходил с ума весь дом и которая этим прекрасно пользовалась. Катрин понимала, что эта девочка сможет за себя постоять. И если, глядя мечтательные глаза сына, она порой и испытывала мимолетное беспокойство за его слишком мягкий нрав, то была абсолютно спокойна за Изабеллу. Ее насмешливый критический взгляд черных, как у отца, глаз свидетельствовал о твердости характера.
     Опустившись на колени между кроватью и колыбелью Катрин стала страстно молиться о том, чтобы опасность покинула эту комнату, эти кровати, эти детские головки, которые она должна защищать.
     - Господи, сделай так, чтобы с ними ничего не случилось! Умоляю тебя... Они такие маленькие! А война - такая жестокая, такая страшная вещь.., и такая слепая!
     Ее мысли, покинув пределы комнаты, охватывали теперь всех детей и всех матерей, которые пришли по зову колокола укрыться за стенами Монсальви. Она приказала устроить их как можно лучше, ведь она чувствовала себя сестрой этих матерей. И для сеньоры и для пастушки страх за своих детей был одним и тем же. Наверное, и мужчины испытывали этот страх, но в них древняя, унаследованная от предков страсть к битве была сильнее.
     И как будто в ответ на ее тревожное обращение к Небу послышались крики часовых, переговаривавшихся через определенный промежуток времени. На стенах города солдаты Николя несли охрану, и, может быть, очень скоро войско графа д'Арманьяка придет к ним на помощь и прогонит этих зубастых хищников. Банда Беро д'Апшье будет уничтожена, и тогда матери Монсальви смогут снова спать спокойно и, забыв о тревоге, вернуться к повседневным делам...
     С этой утешительной мыслью Катрин, в последний раз осенив себя крестом, покинула комнату своих детей.

Глава вторая

АЗАЛАИС

     - Посланец!.. Он мертв!.. Они убили его!.. Отчаянный голос Сары отогнал сон и заставил ее покинуть теплую мягкую кровать.
     Этот крик вновь вернул ее в страшный грозный мир. Взгляд остановился на лице наклонившейся над ней Сары. Оно было цвета серого гранита и окаменело от ужаса. Катрин с трудом выдавила:
     - Что ты такое говоришь?
     - Что убит брат Амабль. Люди Беро схватили его. - Откуда это известно? Нашли его тело? Сара горько усмехнулась.
     - Тело? Весь город сбежался на стены, чтобы на не посмотреть. Беро д'Апшье подвесил его на крюк мяса на углу первого дома предместья Сент-Антуан! Беднягу пронзили столько стрел, что он похож на ежа. А одной их на груди прибито твое письмо.
     С подкашивающимися от волнения ногами бедная женина упала на сундук, заламывая трясущиеся руки. Она стонала, и Катрин впервые в жизни не узнала ее голоса.
     - Это злодеи.., демоны.., слуги Сатаны! Они нас всех пожрут...
     Молодая женщина, уже успевшая вскочить с постели, остановилась, пораженная:
     - Сара, это ты? Ты боишься?
     Никогда, даже в самые суровые моменты своей жизни, Катрин не видела у своей Сары такого пепельного лица, таких расширенных от ужаса глаз, такого дрожащего рта. Это было так неожиданно, так дико, что Катрин почувствовала, как у нее подгибаются ноги.
     В полном отчаянии, готовая плакать, она повторяла, не в силах верить:
     - Ты боишься?
     Сара закрыла руками лицо и заплакала от страха и от стыда.
     - Прости меня! Я понимаю, что расстраиваю тебя.., но если бы ты только видела...
     - Я иду...
     Охваченная гневом, Катрин как попало надела платье, сунула ноги в сапожки и, не подвязав волосы, бросилась из комнаты, вихрем слетела по широкой лестнице и вылетела на улице.
     Подобно буре, с развевающейся за спиной светлой гривой, она, ничего не замечая вокруг, пересекла широкий двор, чуть не сбила с ног возвращающегося Жосса и, не слыша того, что он ей сказал, бросилась дальше. Она неслась по равной улице, поднимая юбки, чтобы легче было бежать, Она не знала, ни что будет делать, ни зачем бежит. Катрин толкала неизвестная сила, делавшая ее каким-то другим, неизвестным существом, переполненным бешенством и злобой.
     Она бросилась на стену и влетела в молчаливую толпу, почтительно перед ней расступившуюся. И толпу эту она тоже не узнала: все лица были того же серого цвета, что и лицо Сары, все глаза были пусты, а уста безмолвны. Кто-то пробормотал странным хриплым голосом:
     - Божий человек... Он умер.
     Действительно был мертв. Как Сара и говорила, изрешеченный стрелами несчастный монах висел на крюке в своей грубой монашеской одежде, задубевшей от засохшей крови, - жуткая и гротескная фигура, со скрюченными предсмертной судорогой пальцами больших ступней. Несколько слов, произнесенных незнакомым голосом, привели госпожу де Монсальви в ужас, сковавший ее людей. Жертвой был человек Бога! Это преступление привело всех в состояние шока и оцепенения.
     Внизу около трупа, повернувшись к потрясенному городу, скалили зубы два солдата.
     Стоя на колючем ветру плато, Катрин закричала вне себя:
     - Да, он мертв! Его убили! А вы все так и будете молча смотреть на него, ничего не делая?
     И, прежде, чем ее жест был предупрежден, она вырвала лук у одного из солдат. Ее гнев, превосходящий силы, легко натянул тугую тетиву. Как рассерженная гадюка просвистела стрела, вонзилась в горло одного из бандитов, который рухнул, задыхаясь и захлебываясь кровью. Молодая женщина потянулась за новой стрелой, чтобы сразить второго, но тот уже рухнул рядом с первым, настигнутый стрелой Жосса.
     Когда люди Монсальви проснулись, их оцепенение прошло. Стрелы из луков и арбалетов свистели в воздухе, вынудив бандитов Апшье отступить к лагерю. Скоро между стеной и лагерем осаждавших не осталось никого, кроме жалких останков несчастного казненного монаха.
     - Прекратить стрельбу! - крикнул Жосс. - Не надо переводить боеприпасы...
     Послышался чей-то протестующий голос:
     - Мы что же, так и оставим бедного брата Амабля висеть там, как лису, попавшую в капкан, чтобы он разлагался у нас под самым носом на ветру и под дождем?
     Врезавшись в толпу, как корабль в штормовые волны, в чепце, развевающемся наподобие паруса, Гоберта встала рядом с Катрин. Она была выше госпожи на целую голову. Две черных косы толщиной в детскую руку были уложены вокруг ушей. Встав в своей обычной позе, с кулаками, упертыми в бока, торговка полотном добавила:
     - Это был святой человек, смирный, как овечка, и он умер за нас. Ему нужен покой доброй христианской земли, а не бесстыдные издевательства воров. И если никто не хочет пойти и отцепить его, я клянусь на кресте моей матери, что сделаю это сама. Откройте мне ворота!
     Катрин колебалась. Выйти сейчас - значит ввязаться в сражение, в котором у осажденных не было ни малейших преимуществ.
     К тому же был риск, что враг войдет в приоткрытые ворота и захватит город. Но, с другой стороны, Гоберта была права: позором для всех было оставлять останки монаха в руках его палачей!
     Чувствуя, что Катран вот-вот склонится на ее сторону, Гоберта стала настаивать, полуумоляюще, полуповелительно:
     - Ну так что же, сеньора? Как поступим? Будем... Ее слова покрыли медленные удары монастырского колокола. Каждый машинально повернулся к внутренней части города, откуда одновременно раздавалось заунывное песнопение.
     - Монахи! - произнес кто-то. - Вот они! Они вышли все!
     И действительно, шествуя двумя рядами, августинцы аббатства шли к воротам Сент-Антуан. Погрузив руки в широкие рукава, надвинув капюшоны на лица до самого подбородка, они громко читали заупокойную молитву. Во главе процессии рядом с двумя братьями, несущими большие свечи из желтого воска, шел аббат Бернар. В фиолетовой ризе с серебряным крестом и митрой на голове, он обеими руками нес дароносицу, в которой в окружении золотых лучей блестела облатка. При его приближении каждый преклонил колени.
     Подойдя к опущенной решетке, аббат жестом приказал ее поднять. На стенах все устремили на Катрин вопросительные взгляды.
     На этот раз она не противилась. Богу пути не преграждают.
     - Откройте! - крикнула она. - Но пусть путники на стенах приготовятся стрелять. Вооружите арбалетчиков. Если кто-нибудь сделает шаг в сторону сеньора аббата, стреляйте, не ожидая приказа!
     Скрежет поднимающейся решетки прошелся по нервам как рашпиль. Риск был огромен. Людей, зверски убивших монаха, может не остановить вынос святых даров. Банда их сметет в одно мгновение, с ревом ринется в открытые ворота Монсальви. Каждый клинок найдет свои ножны из плоти и крови. Погребальную песнь сменят стоны, и это будет конец... Подъемный мост опустился с апокалипсическим шумом.
     Катрин снова взяла свой лук, уперла его о зубец стены и не спеша вложила стрелу.
     - Если Беро д'Апшье появится, я убью его, - объявила она спокойным голосом.
     Поставив ногу на камень, она медленно и без особых усилий натянула тетиву. Тонкая ясеневая дуга согнулась вдвое. В таком положении она стала ждать.
     Лагерь внизу был удивительно неподвижен. Никто не показывался. Но за торчащими сучьями и ветками с натянутыми на них шкурами - укреплениями палаток - чувствовались настороженные взгляды и сдерживаемое дыхание. Рядом с трупом монаха на земле были распростерты тела двух солдат.
     Процессия пересекла мост. Песнопения на мгновение затихли под сводом стены и барбакана, потом раздались с прежней силой, возвещая Божий гнев:
     Тот день, день гнева.
     В золе развеет земное...
     Они остановились и даже отступили назад, подчинившись короткому приказу настоятеля:
     - Отступить за стены. Пусть поднимут мост!.. Удивленная Катрин ослабила тетиву и выглянула наружу. По ту сторону стен оставался один аббат, такой тонкий и хрупкий, протягивающий к серому небу руки, несущие солнце. Его сопровождали три монаха: двое - с носилками, один - с лестницей. И, повинуясь его приказу, мост медленно стал подниматься.
     - Он не хочет подвергать опасности город, - выдохнул Жосс, стоявший с вытянутым лицом за спиной Катрин. - Но он страшно рискует!
     - Прикажите не закрывать мост. Мы должны взять на себя долю риска. Кроме того, поместите в окнах ближайших домов вооруженных людей.
     Отдав приказание, Катрин снова перевела взг