я попрощаться, а вы даже не слышите.
     Она с улыбкой извинилась.
     - Простите меня. До завтра, Ян. Давайте закончим картину как можно скорее, поскольку, я думаю, вы будете заняты...
     Художник не ответил. Он грустно кивнул. Легкое раздражение в голосе Катрин не ускользнуло от него. Он низко склонился над рукой, которую она протянула ему.
     "Почему именно мне доверена эта миссия.., в то время как я отдал бы жизнь, только бы она не пролила ни слезинки? Какая ирония!" - подумал он.
     - Теперь идите. Отправляйтесь в Португалию и не беспокойтесь. Нарисуйте прекрасный портрет инфанты и как можно лучше выполните свою миссию. Уверяю вас, я не расстроена этой новостью. Я оставлю двор без сожаления, потому что устала от этой жизни. А когда вы вернетесь, вы будете знать, где меня найти. Мы всегда останемся друзьями.
     Он неохотно отпустил изящную руку Катрин и вышел, не говоря ни слова. Жан де Сен-Реми с улыбкой наблюдал, как художник уходит. Он не шевельнулся в своем кресле.
     - Если этот человек не влюблен в вас без ума, я готов съесть мою шпагу! Но я считаю, что это неизбежно, художник должен пасть под очарованием вашей красоты...
     Не смотрите на меня так, моя дорогая. Я знаю, о чем вы думаете, - что этому Сен-Реми, который приносит плохие новости, нужно было бы хоть из приличия уйти раньше, чем ушел ван Эйк. Нет, нет, не пытайтесь это отрицать, это естественно. Если я был столь глуп и остался, то это потому, что я хочу кое-что сказать вам.., нечто не терпящее отлагательств.
     - Вы тоже уезжаете?
     - Нет, конечно, нет. Просто я научился бдительности в отношении ваших неожиданных планов. Я чувствую, что вы сейчас на грани принятия решения, и не хотел бы на этот раз отправляться искать вас на край света. Вы наиболее ускользающая, непредсказуемая женщина из тех, кого я знаю.., и наиболее обожаемая!
     - Ради Бога, Жан, - раздраженно сказала Катрин. Сегодня у меня нет желания слушать комплименты. Не говорите мне о моей красоте и очаровании.., пожалуйста!
     Вы себе представить не можете, как я устала все время слушать одно и то же. Если не вы, то ван Эйк, если не ван Эйк, то Руссэ, де Ланнуа, Тулонжеон.., даже мэтр Николя Роллен в последнее время наносит мне долгие визиты и ужасно мне наскучил.
     - Несомненно, он пытается скрасить свою суровую жизнь, которую ведет со своей благочестивой супругой Гигон де Салин. У нашего канцлера не слишком веселая жизнь. Но я пришел сюда говорить не о нем, а о себе...
     - Очень увлекательная тема... - поддразнила его Катрин.
     - О.., не знаю, как насчет увлекательности! Но интересная, это я вам гарантирую. Итак... - Жан де Сен-Реми поднялся на ноги, распрямил свое длинное, худое тело и предстал перед Катрин во весь рост. - Итак, мое имя Жан Лефевр де Сен-Реми. Мне тридцать два года, я богат, у меня хорошее здоровье. Я владею значительным количеством земель, во мне довольно голубой крови.., и я люблю вас так, как только Сен-Реми могут кого-нибудь любить. Вы пойдете за меня замуж? Вы вдова и, следовательно, свободны.
     - ..и не занята в настоящий момент? - с насмешливой улыбкой закончила Катрин. - Мой дражайший Жан, вы милый, и я глубоко тронута вашим предложением.
     Вы сказали себе: она останется одна, я предложу ей мое имя, солидное положение, знатного человека.., разве я не права? Я всегда знала, что вы были мне другом...
     - Почему вы всегда говорите мне о дружбе, когда я во весь голос говорю вам о любви?..
     - Это просто потому, что я никогда не пойду за вас замуж. Если вы любите меня, вы будете слишком несчастливы. С моей стороны было бы несправедливо отдать вам только руку, а я не могу сделать для вас большего, чем относиться к вам хорошо.., очень хорошо. Но этого недостаточно!
     На ясном лице молодого человека появилось выражение искреннего сожаления. Казалось, что даже его ослепительный плюмаж сбился набок и потускнел.
     - Я достаточно люблю вас, чтобы удовлетвориться этим, - резко сказал он. - Конечно, я не могу надеяться заменить герцога. Вы любите его и...
     Катрин прервала его:
     - Вы прекрасно знаете, что я не люблю его! Вы слишком близкий друг, чтобы сомневаться в этом. Я никогда не могла найти подходящих слов, чтобы выразить мои чувства по отношению к нему. Я не могу больше любить, Жан, даже если хотела бы.., и вы это тоже знаете!
     Наступило молчание. За окнами наступала ночь, постепенно вторгаясь в комнату, крашеные балки которой были погружены в темноту. Единственным источником света был пылающий в камине огонь, на фоне которого выделялся темный силуэт Катрин. Сен-Реми отступил назад, в тень. У него было ощущение, что между ним и этой необыкновенной женщиной только что прошел призрак, сам же он никогда не мог подойти к ней совсем близко. Он не забывал поединка у стен Арраса и рыцаря в королевских доспехах, который почти до сумасшествия взволновал эту холодную женщину. Он пробормотал:
     - Я понимаю. Значит, это он? И после всех этих лет вам не удалось забыть Мон...
     - Тес! - прервала его Катрин. - Я не хочу слышать его имени.
     Она дрожала, как лист, и в ее огромных фиалковых глазах было такое горе, что Сен-Реми почувствовал жалость.
     - Извините, - пробормотала Катрин. - Я взволнована... Мой друг, вы бы лучше оставили сейчас меня одну.
     Вы говорите мне о любви, а все, что я могу сказать, это вздор.., вскоре приходите снова...
     Она протянула холодную руку, которую молодой человек на мгновение поднес к губам. Он казался столь встревоженным и обеспокоенным, что Катрин нежно улыбнулась ему, тронутая тем, что этот праздный, беззаботный молодой человек может искренне страдать из-за нее.
     - Приходите как-нибудь, когда я не буду так взволнована, - сказала она. - Я даже позволю вам снова сказать, что вы меня любите.
     - И сделать вам предложение?
     - Почему бы и нет?.. Если вы не против того, чтобы вам отказали. Доброй ночи, мой друг.
     Когда Сен-Реми ушел, Катрин издала вздох облегчения. Наконец она была одна! Темнота, заполнившая большую комнату, действовала успокаивающе. Катрин любила сумерки. Она подошла к одному из высоких стрельчатых окон и толкнула раму с цветными стеклами, носившими принятый ею герб - лазурная химера на серебряном фоне, увенчанная графской короной. Холодный, влажный воздух веял прохладой ей в лицо и шевелил ее распущенные волосы. Внизу, в канале, текла черная вода, как в зеркале, отражая огни соседних домов, прежде чем исчезнуть под темной аркой, мостика. Поднимался ветер, он взметал опавшие листья. На ближайшем бастионе крикнул часовой, на мгновение заглушив мелодию лютни, доносившейся из какого-то дома за каналом. Все было так мирно, что Катрин хотелось надолго оставаться у окна, слушая стихающий но мере наступлении ночи шум города. Но было уже поздно, и Филипп этим вечером должен был прийти ужинать с нею.
     Она с сожалением закрыла окно как раз в тот момент, когда дверь отворилась и вошла Сара, неся канделябр с двенадцатью свечами, который осветил ее смуглое загадочное лицо. В манерах цыганки было что-то торжественное, ее брови под высоким крахмальным чепцом, покрывавшим голову, были нахмурены. Она поставила канделябр на резной деревянный сундук и, вынув из него одну зажженную свечу, прошла по комнате, зажигая остальные свечи.
     Ее движения были какими-то неестественными, напряженными, что удивило Катрин.
     - В чем дело? Ты сегодня странно себя ведешь.
     Сара обернулась к ней. Катрин заметила, что лицо у нее осунувшееся и обеспокоенное.
     - Только что прибыл посыльный из Шатовилэна, сказала она бесцветным голосом. - Ребенок болен. Графиня Эрменгарда хочет, чтобы ты приехала к ней...
     Больше она ничего не сказала, ничего не добавила.
     Она просто стояла, глядя на Катрин, и ждала... Молодая женщина побледнела. Ей никогда не приходило в голову, что с маленьким Филиппом может что-нибудь случиться. Письма Эрменгарды всегда были одной длинной хвалебной песнью его здоровью, красоте, уму. Катрин достаточно хорошо знала свою подругу, чтобы понять: если Эрменгарда посылает за ней сейчас, то это значит, что ребенок болен.., серьезно болен. Она неожиданно поняла, какое большое расстояние лежит меж нею и ее ребенком, и волна раскаяния охватила ее. Катрин не упрекала себя за то, что оставила сына с Эрменгардой, потому что та обожала мальчика и Катрин вряд ли могла бы найти лучшего опекуна. Собственно говоря, именно для того, чтобы доставить удовольствие безумно любящей ребенка графине, она решила оставить его там.
     Теперь же она упрекала себя за то, что недостаточно любила его. Он был плоть от плоти ее, и однако она месяцами не видела его. Катрин встретилась взглядом с глазами Сары.
     - Мы отправимся на рассвете, - сказала она, - как только откроют городские ворота. Тьерселин присмотрит за домом. Иди и приготовь сундуки для поездки...
     - Перрина сейчас занимается ими...
     - Хорошо. Нам понадобятся лучшие лошади и трое вооруженных слуг. Этого будет достаточно. В пути мы будем как можно меньше останавливаться. Багажа много не нужно. Если что-нибудь понадобиться, я могу за ним послать...
     Голос Катрин был спокойным и холодным, приказания - точными. Сара напрасно искала следы переживаний на этом красивом, бесстрастном лице. Придворная жизнь научила молодую женщину умело скрывать чувства и управлять выражением своего лица, какие бы бури ни бушевали в ее душе.
     - А.., сегодняшний вечер? - спросила Сара.
     - Придет герцог. Я скажу ему, что уезжаю. Накрой здесь стол, а потом помоги мне одеться.
     В комнате Катрин, этой восхитительной шкатулке из бледно-розового генуэзского бархата, где вся мебель была из чистого серебра, Перрина и дне другие горничные суетились, занятые подготовкой багажа. Но "домашнее платье" из белого атласа, вышитое мелким жемчугом, было разложено на кровати для того, чтобы Катрин вечером смогла его надеть. Филипп любил, когда Катрин была одета в белое, и в тех редких случаях, когда он мог провести время с ней наедине, строго запрещал носить вечернее придворное платье. Во время его посещений Катрин всегда носила простые платья, и ее волосы были распущены по плечам.
     Предоставив служанкам заниматься своим делом, она прошла в туалетную комнату, где для нее была приготовлена ванна, в которую она поспешно погрузилась.
     Догадываясь, что нервы Катрин на пределе, Сара добавила в воду немного листьев вербены. Катрин на минуту расслабилась в нежном тепле ванны, заставив себя не думать о больном ребенке. Она чувствовала себя усталой, но ум ее был на удивление ясным. Ей казалось странным, что она должна покинуть Филиппа в тот самый день, когда впервые узнала о надвигающейся разлуке. Сама судьба вмешалась, выбрав за нее следующий шаг. Пора было уходить. На некоторое время она останется в Шатовилэне и попытается решить, что ей делать со своей жизнью...
     Катрин вышла из ванны, и Сара завернула ее в огромный квадрат из тонкого фризского полотна и энергично растерла. Но когда цыганка принесла ларчик, где хранились редкостные духи, которыми пользовалась Катрин, та жестом остановила ее.
     - Нет.., не сегодня, у меня болит голова, - сказала она.
     Сара не настаивала, но ее глаза на мгновение задержались на молодой женщине, когда полотенце упало на пол.
     - Одень меня, - сказала Катрин.
     Пока Сара ходила за ее атласным платьем, Катрин некоторое время стояла перед зеркалом, не глядя на себя. Созерцание своей собственной красоты не доставляло ей удовольствия, как это было прежде. Неутолимое желание Филиппа лучше, чем любое зеркало, говорило ей, что она красивее, чем когда бы то ни было. Материнство округлило ее фигуру и стерло последние следы незрелости. Ее талия, такая узкая, что Филипп мог обхватить ее двумя руками, все еще была девичьей, но бедра были более круглыми, а груди - более полными, гордо возвышавшимися ниже необыкновенно чистой и грациозной линии шеи и плеч. Ее золотистая кожа была нежной, и Катрин хорошо понимала свою власть над одним из самых могущественных правителей Христианского мира. Филипп был тем же самым страстным любовником, каким он всегда был в ее объятиях.., но теперь все это не трогало Катрин.
     Сара, не говоря ни слова, накинула на нее платье.
     Оно легло длинными, гибкими, переливающимися складками, и прикосновение холодного атласа к обнаженной коже заставило Катрин задрожать. Она была так бледна, что Сара прошептала:
     - Послать во дворец записку, что ты нездорова?
     Катрин покачала головой.
     - Нет, ты не беспокойся. Я должна увидеть его сегодня. В любом случае уже слишком поздно - он здесь.
     В то же мгновение раздался звук быстрых шагов и мужской голос весело поприветствовал горничных в соседней комнате. Дверь ванной комнаты открылась, в нее стремительно вошел Филипп.
     - Оставь нас, Сара.., чтобы я мог целовать ее в свое удовольствие! Три дня без тебя, любовь моя.., три дня слушать жалобы правителя Брюсселя! Целая вечность скуки!
     Когда Сара после торопливого реверанса покинула комнату, герцог подошел к Катрин и крепко обнял ее, покрывая ее жадными поцелуями.
     - Сердце мое.., моя жизнь.., моя королева.., моя золотоволосая волшебница.., моя неизменная любовь, - нежно шептал он, в то время как его губы переходили от глаз молодой женщины к ее груди, которую глубокое декольте платья открывало почти полностью. - Каждый раз, когда я вижу тебя, ты кажешься все более прекрасной.., такой прекрасной, что от этой красоты у меня иногда болит сердце...
     Катрин слегка сопротивлялась ласкам Филиппа, почти задыхаясь в страстном объятии. Он казался необычайно веселым и еще более влюбленным, чем когда-либо. Он начал расстегивать ее платье, но Катрин легонько оттолкнула его.
     - Нет, Филипп.., не сейчас.
     - О! Почему? Я так жаждал увидеть тебя, моя милая, что ты должна простить мне, если я кажусь слишком нетерпеливым. Но ты хорошо знаешь, какое действие оказывает на меня твоя красота! Катрин.., моя прелесть Катрин, ты никогда прежде мне не отказывала. Ты плохо себя чувствуешь? Ты очень бледна...
     Он отстранил ее, чтобы лучше разглядеть, и затем обеспокоенно притянул к себе, держа обеими руками ее хорошенькое личико, чтобы заставить поглядеть на него.
     Неожиданно по щекам Катрин скатились две слезинки, и она закрыла глаза.
     - Ты плачешь! - воскликнул испуганно Филипп. - Но в чем дело? Моя возлюбленная.., сердце мое.., я никогда не видел, чтобы ты плакала.
     Казалось, он готов был последовать ее примеру. Его тонкие губы дрожали у ее виска.
     - Я должна уехать, - прошептала она. - Эрменгарда послала за мной... Ребенок болен.
     - Серьезно?
     - Я не знаю.., но боюсь, что так. Иначе Эрменгарда не посылала бы за мной. Филипп, я неожиданно испугалась.., пришел конец нашей счастливой совместной жизни.
     Он нежно обнял ее, утешая, затем отвел к кровати и заставил сесть, а сам опустился на персидский ковер у ее ног.
     - Не говори глупостей, - нежно сказал он, сжимая ее руки. - Ребенок может быть болен, но это не значит, что его жизнь в опасности. Ты же знаешь, что Эрменгарда ухаживает за ним так, как будто это ее собственный ребенок. Я могу понять твое беспокойство, но я несчастен от того, что ты должна меня покинуть. Когда ты едешь?
     - На заре...
     - Очень хорошо. Я прикажу, чтобы к этому времени тебя ждал вооруженный эскорт... Да, да, я настаиваю. Путь долгий, а с наступлением зимы дороги становятся все более и более опасными. Иначе я не буду спокоен. Но.., не оставайся там слишком долго, я умоляю тебя. Я буду считать дни...
     Катрин глядела в сторону и пыталась освободить свои руки, но Филипп крепко держал их.
     - Может быть, я останусь в Бургундии дольше, чем ты думаешь. На самом деле, может быть, я никогда не вернусь во Фландрию, - медленно сказала она.
     - Что? Но.., почему?
     Она наклонилась к нему и погладила его худое лицо, гордые и тонкие черты которого она по-своему любила.
     - Филипп, - нежно прошептала она, - пора нам с тобой быть откровенными друг с другом. Ты должен снова жениться.., время пришло. Теперь.., теперь, не волнуйся.
     Я знаю, что ты послал ван Эйка в Португалию, хотя не он мне об этом рассказал. Я тебя не виню - ты должен дать своим подданным наследника. Но.., теперь я сама предпочла бы уйти. После той жизни, которую мы вели, я не хочу.., тайного существования и тайной связи. Мы любили друг друга открыто, при свете дня, и не думаю, что я смогу смириться с сумерками, с тайной любовью.
     Филипп грубо схватил ее за плечи и, став коленями на кровать, глядел на нее сверху вниз.
     - Успокойся! Не говори ничего. Я никогда не стану принуждать тебя к тайной жизни. Сейчас я люблю тебя так, как никогда не любил, и то, что я вынужден жениться, не будет для тебя унижением. Я герцог Бургундский, и я уверен, что ты сохранишь то положение, которое я дал тебе.
     - Это невозможно.., здесь, по крайней мере. Я могу жить в Бургундии... Вы не часто туда ездите, но вы можете приезжать туда один...
     Прибытие Сары, объявившей, что ужин готов, положило конец их разговору. Филипп подал Катрин руку, чтобы отвести к столу. Ужин был накрыт на столе перед камином в большой приемной, и три лакея прислуживали им. Из-за присутствия слуг Катрин говорила мало.
     Герцог был задумчив. Глубокая морщинка пролегла меж его серых глаз; когда он смотрел на Катрин, она видела в этих глазах мольбу. Он не притронулся к блюдам, которые стояли перед ним... Когда слуга уже готов был разрезать пирог с дичью, герцог вскочил и так сильно оттолкнул стол, что стоял перевернулся и с грохотом упал на пол. Филипп жестом руки указал слугам на дверь.
     - Вон, вы все! - крикнул он.
     Они подчинились, не смея остаться и подобрать кубки и золотые блюда, содержимое которых разлетелось по полу. Серые глаза герцога стали почти черными, лицо исказила какая-то судорога.
     - Филипп! - вскрикнула Катрин.
     - Не бойся, я не обижу тебя...
     Он подошел к ней, подхватил ее на руки так легко, как будто она ничего не весила, и быстро унес в спальню. По его лицу струились слезы... Он усадил ее, не переставая обнимать и все крепче прижимая к себе.
     - Послушай, - прошептал он, почти дыша, - никогда не забывай того, что я хочу тебе сказать: я люблю тебя больше всего на свете, больше, чем мою жизнь или спасение моей души.., и больше, чем мои владения. Если ты меня попросишь, я завтра же отрекусь от престола, чтобы сохранить тебя. В конце концов, зачем мне наследник? Я прикажу ван Эйку остаться... Я вообще не женюсь. Я не хочу тебя потерять, ты слышишь? Я никогда не соглашусь тебя потерять! Если ты настаиваешь, я позволю тебе уехать завтра, но ты должна поклясться, что вернешься...
     - Филипп, - простонала Катрин. - Я должна увидеть моего ребенка, нашего ребенка!
     - Неважно! Поклянись, что ты вернешься, как только убедишься, что все в порядке. Поклянись в этом, или я даю слово рыцаря и дворянина, что ты никогда не покинешь этот город. Я скорее засажу тебя в тюрьму.
     Он больше не владел собой. Его тонкие твердые пальцы причинили ей боль, когда он подмял ее под себя. Дыхание обдавало жаром губы обеспокоенной пленницы, и крупные слезы катились из его глаз на лицо Катрин. Она никогда не видела его в таком состоянии. Он весь дрожал и неожиданно напомнил ей Гарэна, воскресив в ее памяти тот случай, когда желание возобладало в нем. У Гарэна был тот же взгляд, полный мучительного желания, и тот же вид умоляющей настойчивости.
     - Поклянись, Катрин. Поклянись, что ты вернешься, - прошептал он полуповелительно, полуумоляюще. Или скажи мне, что ты меня никогда не любила.
     Катрин чувствовала, как сильно бьется сердце Филиппа у ее груди. Неожиданно она почувствовала себя усталой и полной жалости и, вероятно, не сознавая, что ее все еще трогает страсть повелителя, который рядом с нею был только отчаянно влюбленным мужчиной, капитулировала.
     - Я клянусь, - прошептала она. - Я вернусь, как только ребенок выздоровеет...
     Ее слова произвели немедленно действие; Катрин почувствовала, что Филипп расслабился. Его благод