успел. Позади него послышался хриплый голос, окликнувший его по имени, и вскоре его нагнал молодой солдат.
     - Ну, что? - рявкнул бретонец, вымещая свой гнев на ни в чем не повинном парне. - Что ты так орешь? Чего тебе надо?
     - Я? Ничего, лейтенант... - тяжело дыша, ответил паренек. - Это генерал Вашингтон вас спрашивает. Говорит, это срочно.
     Жиль бегом вернулся к маленькому кирпичному домику с закрытыми ставнями, где генерал решил оставаться весь день, протестуя таким образом против казни, которую ни он, ни его солдаты не одобряли. Стоявший на страже ополченец отдал Жилю честь и открыл дверь. Прямо с порога юноша услышал ледяной голос Вашингтона:
     - Только что на передовой задержали этих двух женщин. Они требовали вас. Объясните, что это значит?
     Сидя рядом на скамье, словно две птички на ветке, Гунилла и Ситапаноки подняли на молодого человека глаза, полные страха. Жиль густо покраснел, но Вашингтон не дал ему времени решить, приятна ему эта встреча или нет:
     - Все, что мы узнали, - это то, что они сбежали из лагеря Сагоеваты и что они хотели во что бы то ни стало увидеть вас. Больше ничего!
     Ни слова не добились от этих дур... Не можете ли вы мне сказать, кто они? В первую очередь, эта индианка. Я часто слышал, что французы - большие охотники до женщин, но вы, кажется, побили рекорд.
     Трагедия Уэст-Пойнта, смерть майора Андре оттеснили мысли генерала об индейцах племени сенека на задний план. Жиль уже рассказывал ему о том, что произошло на берегах Саскуэханны, но Вашингтон слушал его с некоторой рассеянностью. Жиль снова начал говорить о том, как они с Тимом отняли Ситапаноки у людей Корнплэнтера, но его прервал скрип открывшейся двери.
     - Превосходно! Превосходно! - с отсутствующим видом промолвил Вашингтон и тотчас же повернулся к вошедшему полковнику Гамильтону. Раздосадованный, Жиль продолжал:
     - Вы ошибаетесь, генерал! Я не соблазнил этих женщин, и, если бы вы соизволили выслушать меня до конца в тот день, вы бы точно знали, кто они. Эту девушку зовут Гунилла Седерстром. Она много лет была пленницей индейцев сенека. Она помогла нам бежать и хочет вернуться в Нью-Йорк к тетке - единственной родственнице, которая у нее осталась. Что касается индианки, то это особа благородного происхождения, жена Сагоеваты. Мы не дали ирокезам похитить ее. Вспомните, ведь вы поручили предупредить вождя сенека о предательских происках Корнплэнтера...
     Вашингтон изменился в лице и стукнул кулаком по столу так, что все бумаги разлетелись.
     - И вы взяли ее с собой? Вы что, совсем с ума сошли? Разве вы не знаете, что Сагоевата сейчас же обвинит нас в похищении и что Корнплэнтер будет только рад раздуть эту историю? Вместо того чтобы разобщить ирокезов, вы их сплотите еще сильнее.
     - Я ничего не мог поделать, господин генерал. Этой женщине было небезопасно оставаться в индейской деревне в отсутствие мужа. Хиакин, колдун, был в сговоре с похитителями: через два-три дня они возобновили бы свою попытку...
     - А нам-то что? Разве это не подтверждает мое предположение? Оба вождя сражались бы насмерть...
     Золотистые глаза индианки смотрели то на одного, то на другого с растущим возмущением.
     - Вот, значит, что скрывается за дружественными словами бледнолицых, - презрительно бросила она. - Они хотят, чтобы индейские племена растерзали друг друга, чтобы еще сильнее укрепить свое могущество! Мой супруг мудро говорит, что краснокожие не знали несчастий, пока не встретили бледнолицых. А я-то поверила речам этого человека, твоего посланника, когда он уговаривал меня отдаться под твое покровительство! Я думала, что меня примут с почетом, какой полагается супруге великого вождя, а слышу только оскорбления. Ты смеешь жалеть, что меня не затащили как рабыню на ложе Корнплэнтера? И ты смеешь говорить это при мне!
     Ее низкий, немного хриплый голос дрожал от возмущения и обиды. Не говоря ни слова, Вашингтон отвернулся, подошел к окну и приоткрыл ставни. Луч солнца проник сквозь щель и окутал молодую женщину своим теплым светом.
     Она глядела на них не моргая. Несколько секунд генерал молча смотрел на нее.
     Несмотря на очевидную усталость, нищенскую одежду и покрывавшую ее грязь, красота индианки озаряла серую комнату. Сердце Жиля сжалось. Снова охваченный неодолимым влечением, он в смятении пожирал ее глазами, готовый на любое безумство.
     Молчание, воцарившееся после тирады Ситапаноки, продолжалось недолго. С изяществом безупречного дворянина Вашингтон поклонился молодой женщине.
     - Прости меня! - тихо сказал он. - Я говорил не то, что думал, я погорячился, потому что был удручен мыслью о потере дружбы, которую хотел завоевать, - дружбы великого вождя Сагоеваты, мудреца среди мудрецов. С тобой станут впредь обращаться, как положено обращаться с женщиной твоего положения, то недолгое время, что ты проведешь в моем лагере. Как только я узнаю, что твой супруг вернулся в свой лагерь, я отправлю тебя к нему под хорошей охраной с письмом, где будет дано правдивое объяснение происшедшему. С этой минуты прошу тебя считать себя моей гостьей, так же, как и эту девушку. Она не сможет попасть в Нью-Йорк, пока не будет снята осада. Сейчас я распоряжусь проводить вас в дом, где о вас позаботятся.
     Он вежливо пригласил обеих женщин в соседнюю комнату и вернулся к Жилю, который, не зная, чем он мог быть полезен, собирался уйти.
     - Я еще не кончил с вами! - резко сказал Вашингтон.
     Из груды бумаг и карт, лежавших на столе, он вытащил письмо. Зоркие глаза бретонца тотчас узнали штемпель: оно пришло из Ньюпорта.
     - Господин граф де Рошамбо сообщает мне новости, которые вас интересовали, - сказал генерал. - Он был счастлив узнать о важной роли, которую вы сыграли в разоблачении происков предателя Арнольда, и охотно дает согласие на то, чтобы вы отныне служили под моим началом. Он пишет, что очень рад, что солдат из Королевского Депонского полка стал американским офицером. Он уверен, что вы будете достойны вашего повышения. Кроме того, вот письмо, написанное его рукой и адресованное вам. Можете сейчас же ознакомиться с ним и.., быть свободным!
     Жиль взял письмо, засунул его за пояс, но не сдвинулся с места.
     - Я могу еще что-то сказать, господин генерал?
     - Говорите! Но покороче!
     - Я прошу вас об одолжении: мне бы хотелось быть в числе тех, кто будет охранять супругу Сагоеваты на пути в его лагерь.
     - Странная просьба. Чем она вызвана?
     - Ну, просто я увез ее, и меня, естественно, обвиняют в ее похищении. Мне кажется, что именно я и должен отвезти ее назад. Хотя бы для того, чтобы объяснить все Сагоевате, если понадобится.
     Некоторое время Вашингтон молча внимательно смотрел на вытянувшегося в струнку молодого человека. Заложив руки за спину, он медленно обошел вокруг Жиля, встал перед ним и пристально взглянул ему в глаза.
     - Гм! Я понял! У вас очень обостренное чувство чести, не правда ли?... Вот это по-французски!.. Но.., можете ли вы поклясться этой честью, что горячее желание оправдаться перед вождем сенека - единственная причина вашей просьбы?
     - Н-нет, господин генерал...
     - Так я и думал. Прекратите смотреть в окно и посмотрите, пожалуйста, на меня. Теперь слушайте внимательно: вы не будете сопровождать индейскую принцессу, потому что мне не хочется терять такого ценного человека. Меньше чем через две недели эта женщина наверняка покинет Тэппен под охраной людей, которые, я уверен, будут нечувствительны к ее чарам. Это пастор и ветераны индейской войны. Вы слишком молоды для этой роли.., а она слишком красива.
     Решение Вашингтона было поистине мудрым.
     Однако, выйдя на улицу. Жиль снова ощутил - на этот раз еще сильнее - дурноту, которая охватила его еще перед виселицей. Ему не стало легче от того, что он увидел Ситапаноки. Он думал, что освободился от ее чар, но сразу вновь почувствовал себя перед ней слабым, как ребенок. Один только взгляд ее золотистых глаз снова разжег пожар в его крови, и теперь у него было только одно желание - увидеть ее снова.
     Он рассеянно прочел письмо Рошамбо, хотя оно было очень важным для него и для Тима. Командир французского экспедиционного корпуса сообщал в нем своему бывшему секретарю, что с него сняли обвинение в убийстве.

     "Солдат из гусарского полка Лозена, известный под именем Самсон-Шкура, был пойман, когда он вместе с тремя сообщниками пытался захватить груз золота незадолго после его отправки из Нъюпорта. Двое бандитов были убиты.
     К сожалению, двое других сумели сбежать. Одним из сбежавших был Самсон. Найти его не удалось. Итак, знайте, что вы, вернули себе уважение ваших товарищей и обрели благорасположение герцога де Лозена, и в день, когда Господь позволит нам вернуться во Францию, вы снова займете при мне то место, которое я никогда и не думал у вас отбирать..."

     Жиль нервно смял письмо. Он чувствовал скорее недовольство, чем удовлетворение. Конечно, было приятно больше не чувствовать себя изгоем, но его гордость была задета. Вашингтон сделал его офицером. Однако, если он вернется в ряды французов, ему, видимо, придется снова взяться за чернильницу и перо... Ну нет, если Америка желает его усыновить, пусть он станет ей сыном до конца...
     В сущности, больше всего в этом письме его порадовало то, что Морван избежал военного суда. Смерть Морвана принадлежала ему. Жилю Гоэло. Никто, даже король, не имел права отнимать у него этого человека. Слишком жгучей была ненависть, возникшая между ними! Они должны встретиться со шпагами в руках на поединке.
     Лицом к лицу!
     - Эти недотепы-жандармы не смогли его найти, - пробормотал он, пожевывая травинку, - но я знаю, что рано или поздно достану его, где бы он ни был...
     Толпа возвращалась с маленького кладбища Тэппена , где похоронили несчастного майора Андре. Заметив Тима, который разглагольствовал, возвышаясь над небольшой группой людей, Жиль позвал друга, чтобы вместе пойти в трактир выпить там рому. Письмо Рошамбо стоило того, чтобы за него выпить, а уж после казни и неожиданного возвращения Ситапаноки юноше хотелось напиться до потери сознания.
     Жиль добросовестно попытался добиться этого, поощряемый Тимом, которому вовсе не понравилось появление красавицы индианки.
     - Если бы только ты мог не протрезвляться до тех пор, пока эта проклятая сука не уедет из деревни, я был бы спокоен. - Тим налил своему другу полный стакан. - Ты достаточно рисковал из-за нее своей шкурой, и я уверен, что тебе хочется сделать это еще раз.
     - Кто сказал, что я хочу умереть? Я хочу ее!
     Мне кажется, что, если бы я обладал ею.., хотя бы один раз, я освободился бы от ее чар...
     - Или привязался бы к ней еще больше! Есть женщины, которые как вино: когда попробуешь, хочется еще и еще. Думай о другом, так будет лучше. За твое здоровье!
     Но, странное дело, Жиль не пьянел. Зато Тим уткнулся носом в стол и захрапел. Юноша мрачно посмотрел на него: пить одному было неинтересно. Если Тим оставил его, ему нечего было больше делать в этом трактире. Бросив на стол несколько монет, он неуверенной походкой вышел из трактира и обнаружил, что уже ночь.
     Он глубоко вдохнул холодный воздух. В голове прояснилось. Огни костров вокруг Тэппена окрашивали ночь в красный цвет, но все было спокойно, хотя до осажденного Нью-Йорка было не более двух миль. Пушки молчали, и если иногда вдали и раздавался ружейный выстрел, то это мог быть только запоздалый охотник.
     Наступала осень, и война, как и земля, скоро уснет. Противники останутся на своих позициях в ожидании весны, которая принесет... Что же?
     Другие средства выиграть войну: больше оружия, больше людей, больше денег? Солдаты должны были снова стать крестьянами, чтобы засеять поля, но это будет еще не скоро...
     Вздохнув, Жиль пустился в путь, чтобы добраться до места расположения своей части, не слишком соображая, куда идет. Ему не хотелось возвращаться, не хотелось спать, и, по правде говоря, он сам не знал, чего бы ему хотелось, кроме разве что избавления от головной боли, разламывавшей виски. Внезапно он на что-то наткнулся и грубо выругался, но тут же извинился, увидев, что это женщина.
     - Я искала вас, - раздался спокойный голос;
     Жиль узнал Гуниллу. - Но не кричите так громко, вы всполошите всю деревню.
     Жиль посмотрел на нее, не веря своим глазам.
     Она стояла перед ним в желтом свете, льющемся из окон соседнего дома.
     - Я бы никогда вас не узнал, - в изумлении произнес он.
     - Может быть, это оттого, что вы никогда на меня не смотрели.
     Это было справедливо. С тех пор, как он спас ее из когтей кречета, она была в его глазах лишь серой тенью, грудой тряпок с клоком грязно-желтой соломы сверху, чем-то жалким. Это было нечто среднее между козой и навозной кучей, если только допустить, что та и другая обладали бы даром речи. А теперь перед ним стояла худенькая девушка в черном платье, которое подчеркивало грациозность ее фигуры. Руки, выглядывающие из белых манжеток, и лицо, обрамленное хорошо отглаженным чепчиком, были, может быть, чересчур смугловатыми от ветра и слишком жаркого солнца, но светлые глаза напоминали цветущий лен, а тяжелый пучок густых волос на шее казался шелковым. На нее было так приятно смотреть, что Жиль улыбнулся.
     - Мне нет прощения, Гунилла. Вы, действительно, очаровательны...
     Комплимент не вызвал ее улыбки, наоборот, она даже раздраженно передернула плечами.
     - Держите ваши любезности при себе! Я искала вас не для того, чтобы их выслушивать. Это она меня попросила. Она хочет вас видеть...
     - Она?
     - Не прикидывайтесь дураком! Ситапаноки, конечно, кто же еще! Она не может выйти в поселок: генерал Вашингтон просил ее не показываться. И она взяла с меня обещание привести вас. Вы идете?
     - Готов идти за вами. Куда мы?
     - Нас оставили на попечение жены пастора.
     Это добрая женщина, хотя и строгих правил.
     Она приняла меня, как родную дочь, но видеть под своим кровом индианку не слишком ей по нраву.
     - И вы думаете, что в такой дом впустят мужчину? Да она выставит меня за дверь!
     - Она ничего не узнает. Миссис Гибсон из тех женщин, которые всегда найдут выход из положения. Она поместила Ситапаноки в отдельном домике, где находится мастерская, якобы из уважения к супруге вождя, к тому же та сама отказывалась жить под одной крышей со служителем Великого Божества бледнолицых. Это в глубине сада. Никто вас не увидит.
     - Что хочет от меня Ситапаноки?
     Гунилла шла впереди Жиля. Его вопрос, казалось, был безобидным, однако он увидел, как спина девушки напряглась, и она внезапно обернулась, гневно сверкая глазами.
     - Я об этом ничего не знаю и знать не хочу!
     Я пошла за вами, потому что она грозилась пойти сама, если бы я не согласилась... Черти бы ее взяли, эту индианку! Это дьявол, как и ее сородичи!
     И, не желая дальше объясняться, Гунилла подобрала юбки и побежала на край деревни. Жиль следовал за ней, вынужденный нестись с той же скоростью. Он знал дом пастора Гибсона, но не предполагал, какой путь выберет его провожатая.
     Она заставила его обогнуть ограду, перелезть через живую изгородь из кизилового кустарника и наконец остановилась перед узкой деревянной лестницей.
     - Вам остается только подняться. Это наверху! - промолвила девушка, указывая на освещенное окно. - Уйти вы сможете тем же путем.
     Прощайте!
     Она исчезла в темноте сада, а Жиль с бьющимся сердцем, перешагивая сразу через несколько ступенек, взобрался по шаткой лестнице. Повинуясь его нетерпеливой руке, дверь открылась, и Жиль вошел в простую светлую комнату с деревянной мебелью и трогательными занавесками с муслиновыми оборками: было ясно, что приготовлена комната для девушки. Освещал ее только огонь в камине, и Жиль не сразу увидел Ситапаноки. Лишь повернувшись к кровати, которая стояла в самом дальнем от камина углу, он увидел индианку. Она лежала, укрывшись одеялами до самого подбородка и, казалось, спала.
     Он тихонько подошел, проклиная сосновые половицы, скрипевшие под его ногами, и на минуту остановился, чтобы полюбоваться на нее, затаив дыхание, жадно наслаждаясь ее красотой.
     В обрамлении темных волн распущенных волос лицо молодой женщины сияло, как золотой цветок. Длинные ресницы отбрасывали нежную тень на ее щеки, порозовевшие от жара печи. Влажные губы были полуоткрыты, как будто во сне она ждала поцелуя. Очарованный, Жиль никак не мог поверить, после холодной тьмы, в этот прелестный женский рай.
     Он уже было собрался наклониться над спящей красавицей, но тут она, не раскрывая глаз, прошептала:
     - Ты быстро пришел! Я даже не успела заснуть. Это любезно с твоей стороны...
     Ирония в ее голосе нарушила очарование. Жиль подавил свой порыв.
     - Ты звала меня. Зачем мне было заставлять тебя ждать? Что ты хочешь от меня?
     - Просто спросить. Это ты отвезешь меня к моему мудрому супругу Сагоевате?
     - Нет. Генерал Вашингтон не хочет этого.
     Неожиданно глаза ее раскрылись, обдав его сияющим жаром, в котором искрилась легкая насмешка.
     - Значит, ты просил его об этом?
     - Конечно! Я считал своим долгом отвезти тебя и в то же время хотел в глазах твоего мужа очиститься от обвинения в похищении, которое Хиакин, должно быть, взвалил на меня.
     Индианка улыбнулась, прикрыла глаза, исподтишка сквозь ресницы разглядывая молодого человека. Себе она могла признаться, что ни один мужчина не нравился ей так, как этот юноша. Война пошла ему на пользу. Эти последние недели сделали более твердыми черты его лица, раз и навсегда превратив подростка в мужчину, и Ситапаноки не пришлось слишком напрягать свою память, чтобы представить под темным сукном мундира прекрасно сложенное сильное тело. Да еще этот взгляд, как голубой лед, эта складка в углу твердых губ, одновременно насмешливая и циничная. И в самом деле, красивый зверь, такой же красивый, как Корнплэнтер, но, конечно, более привлекательный.
     - Только поэтому? Ты действительно хотел передать меня в руки мужа или же...
     - Или что? - спросил он, насторожившись.
     - Ничего!.. Мне, видно, приснилось, как однажды вечером в моем вигваме ты умолял меня бежать с тобой... Сны, видишь ли, - вещь странная: мне кажется, я до сих пор слышу твои слова. Ты говорил: "Если ты уйдешь со мной, я буду любить тебя так, как никогда никто другой не сможет..."
     - Тебе не снилось. Эти слова говорил я и не отказываюсь от них, но...
     - Но? Вот слово, которого женщины терпеть не могут.
     - Прости меня. Я тогда был искренен, но столько всего произошло. Я больше не принадлежу себе... Я офицер генерала Вашингтона.
     - Ты хочешь сказать, что не любишь меня больше?.. Жаль! А я-то была готова полюбить тебя...
     Она резко сбросила одеяла и предстала перед молодым человеком совершенно обнаженная.
     Индианка откинула за спину копну своих темных волос, и это движение как бы выпустило из плена ее выпуклые груди, возвышающиеся как два гордых холма. Но она не приблизилась к Жилю, а прошла мимо, как если бы он вдруг перестал существовать, и подошла к огню, покачивая высокими бедрами, переходящими в крутые и плотные ягодицы, которые просвечивали сквозь сверкающий занавес ее волос.
     Чувствуя, что его горло вдруг пересохло, будто пустыня в летнюю сушь, и кровь стучит в висках, Жиль не мог оторвать от нее глаз. Он видел совершенный контур ее тела, выделяющийся на красноватом фоне огня. Он услышал свой хриплый голос, который шел будто из-под земли:
     - Чего ты добиваешься? Ты говоришь, что была готова полюбить меня?
     - А почему же я пришла сюда и искала тебя, хотя проще было вернуться к себе, когда скиннеры убили Эвенджера и сожгли ферму?
     Она медленно повернулась, представляя его взору сводящий с ума силуэт тела, дерзкий изгиб груди над бесконечно волнующей линией плоского живота и мягкую выпуклость тщательно выщипанного лобка. Ее голос стал более низким и скребком прошелся по нервам юноши.
     - Я хотела тебя еще в лагере моего мужа и хочу тебя сейчас. О, я знаю, что тебя