ось!
     - Что?
     - Ночь... невообразимая ночь! Я не стал жертвой бреда? В моей голове уже с давних пор происходили такие странные вещи... столько невероятных вещей! Теперь я не знаю, что было в действительности, а что мне просто приснилось.
     Катрин незаметно вздохнула с облегчением. Она боялась, что к нему вернулась болезнь. Стараясь быть как можно спокойнее, она сказала:
     - Нет! Этой ночью ты стал самим собой. И... ты стал еще моим любовником.
     Он схватил ее за плечи, жадно всматриваясь в красивое лицо, а она любовалась им..
     - Почему? Но почему вдруг вы пришли в мои объятия? Что произошло? Как же мы до этого дошли? Я вас оставил в Монсальви и вот нахожу вас... да, кстати, где мы находимся?
     - В Коке, в Кастилии. У архиепископа Севильи дона Алонсо де Фонсека.
     Он стал повторять словно во сне:
     - В Коке... в Кастилии! Как же мы сюда попали?
     - А что ты все-таки помнишь?
     - Мои последние воспоминания - это сражение. На бандитов из леса Ока, которые держали меня в плену, напали альгвасилы. Солдаты подумали, что я тоже разбойник. Мне пришлось защищаться. Меня ранили, нанесли страшный удар. Я подумал, что мне совсем разбили голову. И потом... потом - ничего не помню. Ах нет... Помню, что мне хотелось пить, было холодно... Последнее, что я помню, это сильный ветер, бесконечный и непрерывный...
     "Клетка", - подумала. Катрин, но не стала напоминать ему об ужасной пытке. Но все же нужно помочь Готье полностью восстановить память.
     - А те бандиты из Ока, как же ты попал к ним в руки? - спросила она. - Тот флорентийский менестрель, с которым ты повстречался по дороге в Ронсеваль, сказал, что видел, как ты упал под ударами наваррских горцев... Он видел, как они бросили твое тело в пропасть... и, не стану от тебя скрывать, я думала, что ты погиб.
     - Я тоже так думал. Я был ранен. Они напали на меня, набросились как рой ос. Потом сняли с меня одежду и бросили в овраг. Я должен был переломать себе кости, но боги помогли мне. Одно деревце остановило падение, и когда я очнулся от холода, то оказался висящим на ветвях. На мне не было никакой одежды, наступала ночь. Я чувствовал себя слабым ребенком. Между тем я хотел выжить и стал размышлять. Подняться на тропу? Это было опасно: прежде всего из-за моей слабости, которая делала восхождение почти невозможным, а потом из-за тех, кто на меня напал. Кто мог сказать, не сторожили ли они еще там, на дороге, поджидая какого-нибудь путника, которого застала среди гор спускавшаяся темень? На сей раз они сначала добили бы меня, прежде чем бросать с горы...
     Я еще раздумывал, когда увидел, как в долине зажглись огни. Это придало мне мужества. Думая, что огонь зажгли на ночь пастухи или дровосеки, я принялся медленно спускаться, цепляясь за камни и стволы. Долго продолжался этот спуск. Как я не перебил себе кости, до сих пор непонятно.
     - А, - сказала Катрин, - пастухи приняли тебя, полечили?
     - Приняли - да, полечили, пожалуй да, но это были не пастухи!
     - Так кто же?
     - Люди одного сеньора и грабителя, который обосновался в том районе, - сеньора Вивьена д'Эгремона.
     Катрин нахмурила брови. Это имя она уже слышала, его произносили в ее присутствии, да еще с таким ужасом. Это имя называли и монахи в Ронсевале, и крестьяне в Сен-Жан-де-Пор.
     - Как же ты от них спасся?
     - Именно от них я и не спасся. Этот Вивьен д'Эгре. Он дикий зверь и хищник, один из тех грабителей-хищников, у которых когти всегда в крови. Он меня подобрал только из-за того, что я показался ему ценным товаром. Меня полечили, конечно, но потом заковали в цепи. Когда я окреп, меня повели в цепях в Памплону, где этот выродок продал меня как раба, и очень дорого. Уж поверьте, я стою много экю, - добавил Готье с горькой иронией.
     - Меня купил епископ Памплоны для того, чтобы я присматривал за его псарней. Его большие сторожевые собаки - злые зверюги, но не такие, как он сам. В тот день, когда собакам отдали на съедение маленького мальчика, я убежал. Меня преследовал страх, что я снова окажусь в их руках, ибо знал, что меня ждет: со мной бы поступили точно так же, как с тем несчастным ребенком. Но я не знал страны, не знал их проклятого языка. Я встретил человека и заговорил с ним, но тот оказался одним из бандитов Ока, который отвел меня прямехонько к своим собратьям. Таким образом мне только сменили цепи... и... псарню. Я уже стал строить план побега, но нагрянули альгвасилы. Из-за моего роста, конечно, они приняли меня за главаря. Впрочем, я не понимал, что они там говорили. Меня оглушили, связали... И вы, конечно, знаете продолжение истории лучше меня...
     - Конечно, знаю.
     Катрин нежно провела рукой по шероховатой щеке нормандца.
     - Ты ужасно страдал, Готье, но, видишь ли, я все время Думала, что смерть не властна над тобой. Я была уверена, что тебя не сокрушить... что ты как сама земля!
     - Земля может сжаться, обрушиться, а я - только человек, как и все прочие!
     Рука Катрин задержалась на его лице, он мягко снял ее. и сказал:
     - Теперь ваша очередь, мадам Катрин! Если вы хотите, чтобы я до конца все понял, мне нужно все рассказать... все, вы слышите?
     Она поднялась, потом подошла к скамье у окна и села. Катрин не хотела ничего скрывать. Даже той ночью, в разгар их чувственных сумасбродств, разве она не пообещала ему:
     "Завтра я все тебе расскажу"?
     - Ты все узнаешь! Так вот, когда флорентийский менестрель пришел к нам и сообщил, что видел, как ты погиб...
     Рассказ длился долго. Катрин говорила медленно, стараясь ничего не пропустить. Она все рассказала: о бегстве, о паломничестве к Пресвятой Деве в Пюи, о походе вместе с паломниками, о встрече с Эрменгардой де Шатовилен и Жоссом Ролларом, о краже рубинов в Сент Фуа, о прибытии Ван Эйка и письме от герцога Бургундского, полных ненависти словах Фортюна, о бегстве из Ронсеваля с Жоссом, наконец, о его собственном спасении и их прибытии в красный замок архиепископа Фонсеки. Готье не прервал ее ни разу. Он внимательно слушал и смотрел на нее, словно стараясь убедиться в том, что произносившиеся слова соответствовали тому, что думала молодая женщина. Когда она кончила рассказ, он глубоко вздохнул и, встав, пошел к окну, поставил ногу на угловую скамью.
     - Так, значит, - медленно сказал он, - мессир Арно в плену у мавров?
     И немедленно ревнивый гнев вновь охватил Катрин.
     - В плену по собственному желанию! Разве я не сказала тебе, что он охотно последовал за той дамой? Разве я не повторила тебе слов Фортюна? "Мавританка краше дневного света", - сказал он. Мой супруг влюбился в нее с первого взгляда.
     - И вы в это поверили? Вы, умная женщина? Вы же помните фанатичную привязанность Фортюна к своему хозяину? Помните, как он каждую неделю ходил в лепрозорий в Кальве, и так - в любую погоду. Вы же не знаете, какая на него нашла ярость и злость, когда господин де Брезе приехал в Монсальви и когда каждый стал думать, что вы собираетесь сменить мужа. Никогда я еще не слышал таких яростных криков, таких проклятий. Он клялся, что вы еще заплатите за измену. Фортюна вас ненавидел, мадам Катрин. Он сказал бы все что угодно, лишь бы вас задеть.
     - Но не до такой же степени! Разве он, не клялся спасением своей души, что Арно пребывает в любовных утехах во дворце своей принцессы ? Кто же станет подвергать угрозе свое вечное спасение, чтобы утолить простое чувство ненависти?
     - Вы даже не представляете, сколько на свете есть таких людей. Во всяком случае, возможно, что мессира Арно там полюбили. Но кто вам сказал, что он ответил на любовь? Впрочем...
     И Готье, резко повернувшись всем корпусом, встал над Катрин во весь свой рост.
     Вы не отправились бы, мадам Катрин, в это безумное путешествие, если бы не питали надежды. Вы бы вернулись в Монсальви, а может быть, и ко двору короля Карла, где подин де Брезе открыл бы вам свои объятия... да вы мог вспомнить и о любви Великого Герцога Запада. Такая женщина, как вы, никогда не признает себя побежденной, я это знаю лучше, чем кто-либо. А что касается того, что мессир Арно навсегда для вас потерян, - рассказывайте это другим, мадам Катрин! Такое вы никогда не заставите меня проглотить.
     - А ты так уж уверен, что я не собираюсь упрекнуть его в измене? Добиться, чтобы он смутился, для того и хочу повидаться с ним, христианином, королевским капитаном, который квохчет там у ног мавританочки, и потом...
     Готье покраснел от гнева.
     - Не принимайте меня за дурака, мадам Катрин! Вы отправляетесь туда для того, чтобы устроить сцену вашему супругу?
     - А почему бы и нет?
     Встав на кончики пальцев, скрестив руки, держа очень прямо свою маленькую голову, Катрин была похожа на раззадоренного молодого петушка. В первый раз она ссорилась с тем, кто только прошлой ночью с такой страстью овладел ею.
     - Да потому, что это не правда. Потому что вы никогда не любили никого, кроме него, потому что вы сохнете из-за того, что он в руках другой, и потому что не будете знать ни сна, ни покоя, пока вы, даже испытав самые страшные мучения, не соединитесь с ним... и не отвоюете, не отберете его.
     - Да. чтобы заставить его заплатить за измену!
     - А по какому праву? Кто же изменил из вас первым? Хотите, мы опять поговорим о господине де Брезе? Видимо, он хорошо познал вашу красоту, если, говоря о ней, произносил такие слова. Если бы вы не дали ему никакого повода, он и не думал бы, что вы выйдете за него замуж. А тот, проклятый и отверженный, несчастный узник в Кальве, какую муку он только не вынес, когда узнал эту "великолепную" новость. Ведь Фортюна Ничего от него не скрыл, вы же знали об этом. Если бы я оказался на месте мессира Арно, я бы убежал из лепрозория, вырвал бы вас из объятий вашего прекрасного рыцаря и убил бы своими собственными руками, а потом отдал бы себя в руки правосудия!
     - Может быть, потому, что ты меня любишь! - произнесла Катрин с горечью. - Он не рассуждал, как ты...
     - Потому что он вас любил еще больше! Даже больше, чем самого себя, потому что он ни во что не ставил свои страдания, а вам хотел дать возможность познать новое счастье. Поверьте мне! Пламя ревности, которое вас гложет, конечно же, ничтожно по сравнению с тем, что должно было разъедать ему сердце в его страшном одиночестве. Думаете, я забуду, каким я видел его в последний раз? Это был человек, распятый на кресте, он уходил в солнечном свете под похоронный перезвон колоколов, под плач волынок, уходил в иной мир.
     При воспоминании о самом жестоком дне ее жизни Катрин прикрыла веки, под которыми наворачивались слезы, и покачнулась.
     - Молчи! - стала она умолять. - Молчи, пожалей!
     - Тогда, - произнес он смягчившимся тоном, - перестаньте рассказывать мне сказки и себе тоже. Почему же вы пытаетесь лгать нам обоим? Из-за прошедшей ночи?
     Она вдруг открыла опять сияющие глаза.
     - Может быть, из-за этой ночи. Может быть, у меня больше нет желания идти в Гранаду!
     - Вот уже столько времени вы боретесь, все боретесь сама с собой: то вас преследует ревность и толкает в город, где находится ваш супруг, то вас обуревает соблазн все бросить, вернуться к ребенку, к покою и нормальной жизни. А то, что произошло этой ночью, ничего не прибавило.
     - Почему ты так говоришь?
     - А потому, что знаю. Этой ночью вы сделали мне чудесный подарок... о котором я и не мечтал, но сделали вы его по двум причинам.
     Готье! - запротестовала Катрин.
     Да, да! Прежде всего из жалости, потому что вы хотели любой ценой меня вылечить, но и, наперекор всему, с досады. Это была возможность отомстить, а также способ отдалить образы, которые населяют ваши бессонные ночи..
     - Нет! - простонала Катрин со слезами в голосе, - Не так... не только это; этой ночью я была счастлива, клянусь тебе!
     Глубокая нежность отразилась в лице нормандца.
     - Спасибо за эти слова. Думаю, и вправду вы меня любите мадам Катрин, но... - и его палец, указывая на шею молодой женщины, уткнулся в тяжелый золотой крест с жемчугом, который архиепископ собственноручно повесил несколько дней тому назад и который сиял на бархате ее платья, - попробуйте поклясться вот на этом кресте, который вам так нравится, что не его, вашего мужа и господина, вы любите! Вы же сами знаете, что любите его и будете любитиь до последнего вздоха!
     На этот раз Катрин ничего не ответила. Опустив голову, дала волю своим слезам, и они закапали на темный бархат ее платья.
     - Вы же сами знаете, - повторил Готье. - А об этой безумной и чудесной ночи, о которой я сохраню воспоминание, умоляю вас забыть. Мы больше никогда не будем об этом говорить...
     - Так ты больше меня не любишь? - спросила Катрин неестественным голосом.
     Наступила гнетущая тишина, потом резким тоном, хрипло нормандец прошептал:
     - Боги моих предков знают, что я никогда вас так не любил! Но именно из-за этой любви я умоляю вас забыть. Если вы этого не сделаете, моя жизнь станет адом... и мне придется вас покинуть. Мы уедем отсюда, продолжим путь в королевство Гранады. Я помогу вам найти мессира Арно.
     - Есть вещи, которых ты еще не знаешь. Может быть, я больше и права не имею требовать обратно мужа моего Арно де Монсальви.
     - Что вы хотите сказать?
     - Что, может быть, я не имела права выходить за него замуж... Боюсь, что мой первый супруг все еще жив...
     Вздернув брови от удивления, Готье вопросительно посмотрел на нее. Тогда, освобождаясь от невыносимой тяжести, она рассказала ему о встрече с одноглазым монахом, о своем посещении комнаты, где хранилось сокровище, о невыносимой неуверенности, которую она испытывала. Катрин хотела продолжить рассказ о своих страхах, сомнениях, но Готье схватил ее за плечи и принялся трясти, словно старался пробудить ее от кошмарного сна. Он очень побледнел.
     - Замолчите, мадам Катрин... и послушайте меня! Мы уезжаем, вы меня слышите, уезжаем немедленно из этого замка, и вы не обернетесь! А не то, могу поклясться Одином, вы помутитесь рассудком. Это уже слишком для вас! Перестаньте видеть сны наяву, избавьтесь от них и дурного глаза! Идите дальше своей дорогой и думайте только об одном: вы перед Богом и людьми являетесь женой Арно де Монсальви, вы носите его имя, у вас есть от него сын! К этому нечего прибавить. Забудьте все остальное.
     - А если этот монах - Гарэн де Брази?
     - Зачем вам это знать? Для всего мира его повесили. Если ему удалось избежать смерти, он изменил свою жизнь в соответствии со своими вкусами. Если он сам захотел изменить ее, вам не стоит волноваться. Гарэн де Брази мертв, он больше не существует. Дышит только Фра Иньясио, живет своей жизнью. Теперь идите и подготовьтесь к отъезду, мы как можно быстрее уедем из этого замка.
     В этот миг звук фанфар нарушил тишину и вернул Катрин к реальности. Она направилась к двери и дружески улыбнулась своему другу.
     - Думаю, ты всегда будешь прав, Готье, но вот трубят. Дон Алонсо ждет меня к трапезе.
     - Объявите ему об отъезде.
     - Я уже это сделала. Но, так как я сказала, что собираюсь уехать завтра, думаю, тебе надо будет потерпеть. Еще одна ночь, Готье, только одна ночь. Это же мало!..
     - Мало? Я не разделяю вашего мнения. Можно вложить целую жизнь в одну ночь. За одну ночь может измениться все. Но вы правы: мы слишком многим обязаны господину архиепископу, чтобы быть с ним неучтивыми. Значит, завтра, на рассвете, пусть будет так.
     Катрин спустилась по лестнице. Когда она переступила порог низкой двери башни, ей показалось, что кто-то отпрянул в густую тень от каменной винтовой лестницы и что этот кто-то очень похож на Томаса де Торквемаду. Она вздрогнула от испуга, вспомнив утренний кошмар. Катрин быстро вышла во двор, где солдаты, послушники и несколько служанок ротозейничали, отдыхая от службы или ища уголок в тени, где бы можно было улечься, так как наступали часы, когда нависает жара и всякая деятельность сменяется забытьем. Катрин направилась к свету. Золотые лучи были приятны и прибавляли уверенности. Они прогоняли призраки и дурные тени. Успокоившись, она направилась к залу, где обычно подавалось угощение.

***

     Нестерпимое ощущение жары, бессознательное неудобство от яркого света разбудили Катрин среди ночи. Она вначале думала, что ей снился дурной сон. Но быстро поняла, что случился пожар. Дверь ее комнаты пылала, а перед камином горели разбросанные на полу охапки соломы и хвороста, выбрасывая густой дым.
     В панике она выскочила из кровати и устремилась к окну, отодрав створки.
     Но ворвавшийся в открытое окно воздух раздул огонь, и он стал еще сильнее. Огонь гудел, лизал дерево ларцов и стульев, расставленных у камина. Загорелись обои, угрожая занавескам.
     - На помощь! - крикнула Катрин в безумном страхе. - Пожар!.. Ко мне!
     Слышался какой-то шум, но огонь образовал завесу, которую было нелегко погасить. Молодой женщине показалось, что к этому шуму иногда прибавлялись смешки.
     - Ко мне! - крикнула она из последних сил. - На помощь!
     Она судорожно обернулась к окну. Ее комната находилась высоко, под окном десять футов. Между тем... если не придут на помощь, нужно будет бросаться вниз! Огонь распространялся с большой быстротой. К удушливому дыму добавился неизвестный ей запах, едкий и непривычный. Прижавшись к окну, Катрин напрасно хватала воздух.
     Густой и черный дым устремился прямо на нее, тянулся в отверстие окна. С пересохшим горлом, не в силах даже кричать, с обожженными глазами, молодая женщина чувствовала, как ее покидают силы. Ее охватило удушье. Через мгновение уже не хватит сил выскользнуть в окно, прыгнуть, да она уже и не была на это способна. Ноги ее подогнулись. Она уже падала в облаке дыма, который полз к ней как жирная змея. Она закашлялась с мучительным ощущением, что легкие тоже загорались. Теряя сознание, Катрин увидела, как перед ней стали проплывать лица: нежные глаза Сары, серый взгляд Готье, насмешливая улыбка Арно. Тогда она поняла, что умирает, и попыталась ухватиться за обрывки молитвы...
     Когда Катрин пришла в сознание, у нее возникло впечатление, словно она погрузилась в реку. Она была мокрой, ее пронизывал холод, она стучала зубами. Полные слез глаза не различали ничего, только красный туман. Но она чувствовала, что чьи-то руки обтирали ее без особой осторожности. Потом ее завернули во что-то жесткое, но теплое. Та же сильная рука обтерла ей лицо, и наконец она узнала склоненное над ней лицо Жосса. На сжатых губах появилась его странная улыбка, когда он увидел, что она открыла глаза.
     - Да, еле успел! - прошептал он. - Думал, никак не проскочу через эту стену огня. К счастью, кусок стены, падая, открыл проход, Я заметил вас и смог вытащить оттуда...
     Приподнимаясь, Катрин увидела, что лежала на плитах галереи. Огонь гудел в одном из дальних концов: где раньше была дверь в ее комнату, но там не было ни души.
     - Никого нет? - спросила она. - Как же так получилось, что огонь не встревожил никого в замке?
     - Потому что горит и у архиепископа. Все слуги тушат там пожар, спасают дона Алонсо. Впрочем, двери в эту галерею были забаррикадированы снаружи.
     - Как же ты очутился здесь?
     - Да потому, что ночью я пришел сюда и спал на одной из каменных скамеек. После утренней тревоги с гнусным мальчишкой мне было не по себе. Никто меня здесь не видел, и я надеялся понаблюдать, таким образом, за вашей комнатой. Но, думаю, слишком крепко заснул. Здесь и зарыта собака. Когда я устаю, сплю как убитый. Поджигатель не увидел меня и так тихо все сделал, что я не услышал, когда он разложил хворост.
     - Поджигатель?
     - Вы же не думаете, что такой огонь зажегся сам? Да и тот, что так хорошо разгорается у архиепископа? У меня есть подозрение, впрочем, откуда ветер дует...
     Словно в подтверждение его слов, низкая дверь в конце галереи, где еще не было огня, открылась и впустила длинную белую фигуру с факелом в руке. В ужасе Катрин узнала Томаса. Одетый в монашеское одеяние, с широко раскрытыми глазами, он шел в сторону пожара, не чувствуя дым