я заживо похоронить себя в самый суровый монастырь, чтобы там найти смерть-избавительницу! Да, Пилар - ужасная женщина, и, к несчастью, ей известно, что Бофор любит вас.
     Она сразу узнала вас.
     - Узнала? Меня? Но каким образом? Ведь она никогда меня не видела?
     - Вы думаете? Я узнал, что стоящая на носу "Волшебницы моря" фигура поражает сходством с вами. Он из плеяды мастеров, но.., невезучих мужей! Возможно, Язон считал, что Пилар никогда не встретится с вами, поскольку их пребывание в Париже намечалось кратковременным, или же что сходство не бросится в глаза...
     Несколько мгновений Марианна сосредоточенно смотрела на своего престарелого друга. Она была взволнована этим доказательством любви и не знала больше, то ли ей радоваться, то ли прийти в еще большее отчаяние, но в глубине души она никогда не сомневалась в любви Язона. Она всегда знала, что он любит ее, даже Когда она прогнала его от себя ночью в Селтоне, и это свидетельство тому, наивное и почти детское, невыразимо тронуло ее и взволновало. Подумать только, что она ненавидела этот корабль, что она многократно попрекала им Язона, ибо он приобрел его за вырученные от продажи Селтона деньги! И вот, оказывается, он как бы раздвоил ее существование, вторично воссоздав ее облик...
     Она тихо встала, не потревожив задумавшегося Талейрана. Он не смотрел на нее. Глубоко опустив подбородок в пышные складки галстука, он рассеянно обводил кончиком трости бесхитростные очертания роз, обрамлявших ковер.
     Паркет поскрипывал, когда Марианна, зябко закутав плечи шарфом, подошла к открытой на маленький балкон двери.
     Несмотря на горячее августовское солнце, она сильно продрогла, и даже когда оперлась на нагретое железо перил, ей не стало теплее.
     Снаружи, однако, все дышало беззаботной радостью ясного летнего дня. Из соседнего дома доносился звонкий голос маленькой Шарлотты, напевавшей одну из тех считалок, от которых дети без ума. Внизу, около фонтана, трое женщин в синих юбках на цветастых чехлах, входивших в задорно сидевшие на них бурбонезские костюмы, болтали на местном наречии, с громкими взрывами смеха, с сияющими радостью лицами под очаровательными шляпками "здравствуй-прощай".
     Под деревом играли дети, тогда как слуги князя Беневентского заводили расседланных лошадей в конюшню, а немного дальше невидимый курортник в допотопном до трогательности портшезе с закрытыми занавесками направлялся в купальню. На все это солнце изливало потоки золотистых лучей, на все, кроме Марианны, которая не могла понять, почему даже в этой мирной местности ей нужно нести груз страдания и тоски. Она думала, что вступила в борьбу с горсточкой отверженных, глупостью полицейских и плохим настроением Наполеона, а оказалось, что она попала в водоворот обширной и опасной политической интриги, где ни Язон, ни она сама не имели никакого значения. Словно она, осужденная на вечное заключение, смотрела на мир живущих из глубины зарешеченной одиночной камеры. И может быть, потому, что она Не была создана для этого мира! Ее мир - мир насилия и страха, похоже, не собирался оставить ее в покое. Надо попытаться вырваться из него.
     Покинув балкон, Марианна вернулась к Талейрану, который из-под полуприкрытых век внимательно наблюдал за ней. Она попыталась поймать взгляд его бледно-голубых глаз.
     - Я вернусь. Мне необходимо увидеть эту женщину, поговорить с ней! Я должна заставить ее понять...
     - Что же? Что вы любите ее мужа так же, как он любит вас? Вы серьезно думаете, что это заставит ее передумать? Да она словно глухая стена, эта Пилар... И вы даже не сможете к ней приблизиться. Ее защищает вся охрана королевы Испании, этой мещанки Юлии Клари, которая счастлива играть роль государыни перед единственной из подданных, попросившей у нее помощи. В Мортфонтене Пилар укрыта, оцеплена, окружена придворными дамами и кавалерами, более действенными, чем стены крепости. Она просила и добилась, что ее никогда не оставляют одну. Никаких визитов.
     Никаких посланий, если они сначала не направляются королеве. Вы думаете, - устало заключил Талейран, - что я не пытался проникнуть к ней? Меня выпроводили, как назойливого попрошайку! И с вами будет то же! Это единственное, что можно ожидать, ибо ваша репутация не может высоко цениться у этих святых женщин!
     - Тем хуже! Я все равно отправлюсь туда, ночью, переодетой, если понадобится - перелезу через стены, но я хочу увидеть эту Пилар! Ведь немыслимо, что никто не пытается заставить ее услышать голос здравого смысла, дать ей понять, что ее поведение хуже всякого преступления.
     - Я думаю, что она сама это прекрасно знает, но ей безразлично. Когда Язон понесет наказание" она искупит свою вину, вот и все!
     - Для нее худшее из преступлений - это измена ей, - вдруг раздался новый голос от двери.
     Марианна и князь одновременно повернулись к ней, и впервые за долгое время молодая женщина издала радостный крик:
     - Жоливаль! Наконец-то вы!
     Она была так счастлива вновь обрести своего верного друга, что непроизвольно бросилась ему на шею и звонко поцеловала в обе щеки, не обращая внимания на то, что они дня три не видели бритвы, а сам Аркадиус был грязным до ужаса.
     - Прекрасно! - воскликнул князь, протягивая руку новоприбывшему. - Вы можете похвастаться, что прибыли в нужный момент! Я исчерпал все аргументы, чтобы воспрепятствовать этой юной даме учинить очередное сумасбродство! Она хочет вернуться в Париж!
     - Я знаю! Я слышал, - вздохнул Жоливаль, падая, забыв о приличии, в застонавшее от удара кресло. - Но ей не следует возвращаться в Париж, и по двум причинам: первая состоит в том, что дом находится под наблюдением. Император хорошо знает ее и предпочитает помешать ей ослушаться, чем потом наказывать за это. Вторая - в том, что только ее отсутствие способно хоть немного усмирить мстительный пыл испанки. Королеве Юлии пришлось ей внушить, что, изгоняя свою бывшую фаворитку, Наполеон воздавал тем самым дань уважения поруганной супружеской чести.
     - Подумаешь, важность! - процедила Марианна сквозь зубы.
     - Может быть. Но ваше возвращение, дорогая, вызовет целую серию катастроф. Господин Бофор чувствует себя спокойно в тюрьме и по крайней мере избавлен от пристального внимания друзей его жены, особенно некоего дона Алонзо Васкеса, должно быть, наслышанного о его землях во Флориде и желающего, видимо, вернуть их Испании.
     - Господи! Аркадиус, - воскликнула Марианна, - откуда вам все это известно?
     - Из Мортфонтена, друг мой, из Мортфонтена, где я без малейшего стыда шпионил за вашим врагом, с грехом пополам подрезая розы королевы Юлии. Да, да, ради вас я был садовником королевы Испании целых три дня!
     - Разве вы не знаете, что розы не обрезают в июле, э? - с полуулыбкой спросил Талейран.
     - Именно поэтому я и пробыл там только три дня!
     Разъяренный главный садовник послал меня упражняться в моих талантах подальше! Но если вы хотите, чтобы я рассказал дальше, помилосердствуйте, дайте мне выкупаться и поесть! Я задыхаюсь от жары и пыли и умираю от голода и жажды, причем не знаю, что из них раньше меня прикончит.
     - Я оставляю вас, - сказал Талейран поднимаясь, тогда как Марианна поспешила пойти отдать соответствующие распоряжения. - К тому же я сказал все, что мог, и мне необходимо вернуться к себе. Нет ли у вас других новостей? - добавил он, понизив голос.
     Аркадиус печально покачал головой.
     - Никаких! Похоже, что подлинные виновники каким-то чудом растаяли в воздухе, и это не удивляет меня. Фаншон - продувная бестия. Сделав свое дело, она и ее шайка где-нибудь затаились. Что касается англичанина, то он так внезапно исчез, что можно поверить, как и делает большинство, будто он существовал только в воображении нашей подруги. Ах, плохо идут дела.., даже очень плохо!
     - Замолчите! Она идет! Она и без этого так несчастна!
     До свидания.
     Часом позже Жоливаль, надлежащим образом приведенный в порядок и накормленный, был в состоянии ответить на вопросы Марианны. Он рассказал, как покинул Экс-Ляшапель, после того как Фортюнэ Гамелен вручила ему письмо.
     Не прошло и часа, как он в обществе Аделаиды д'Ассельна несся по дороге в Париж.
     - Аделаида вернулась с вами? - удивилась Марианна. - Тогда почему ее нет здесь?
     Жоливаль объяснил, что старая дева, узнав о свалившихся на ее кузину испытаниях, ни минуты не колебалась.
     - Она нуждается во мне. Я возвращаюсь! - заявила она в порыве великодушия.
     К тому же своего рода опьянение, толкнувшее ее к бродячей жизни, чтобы хоть на время разделить мир скомороха Бобеша, заметно утратило свою силу. Если ремесло странствующего акробата вместе с ролью тайного агента таили в себе много прелести, Аделаида в конце концов прикинула, что разница в возрасте больше десяти лет с объектом ее любви является значительным препятствием. Еще и правда, что совсем недавно начатый Бобешем роман с цветочницей из парка водолечебницы Экса способствовал укреплению ее новой мудрости.
     - Конечно, - добавил Жоливаль, - она вернулась немного разочарованной, немного обиженной, немного грустной, но в глубине души довольной вновь обрести свое положение, нормальную жизнь и.., французскую кухню. Она любила Бобеша, но ненавидела кислую капусту! И затем, узнав, что дела у вас идут плохо, она решила, что ее место рядом с вами. Добавлю еще, что она невероятно горда вашим княжеским титулом, хотя предпочла бы быть изрубленной на куски, чем признаться в этом.
     - Почему в таком случае она не приехала с вами?
     - Она считает, что будет более полезной для вас в Париже, чем, приехав сюда, подкреплять вас слезами и стонами. Дома известно о вашем изгнании, и будет хорошо, если кто-нибудь поведет хозяйство. Мадемуазель Аделаида в такой роли незаменима, и ваши домашние сразу присмирели...
     Ночь уже давно опустилась, а двое друзей все еще беседовали. У них было так много сказать друг другу! Аркадиус не собирался оставаться долго в Бурбоне. Он намеревался уехать в Париж завтра и появился здесь с единственной целью - сообщить Марианне о своем возвращении и об оказанной помощи. В то же время он хотел услышать из первых уст подробный рассказ о всех событиях, чтобы извлечь из него самое значительное.
     - Если я правильно понял, - сказал он, с полузакрытыми глазами смакуя старый арманьяк, присланный Талейраном к ужину, - ни инспектор Пак, ни Савари не хотели вас выслушать, когда вы пытались обвинить ваш.., словом, лорда Кранмера?
     - Да, странно, но это так!
     - Их убеждение укрепил тот факт, что оказалось невозможным найти хоть малейший след его присутствия. Этот тип должен быть в высшей степени ловким в искусстве заметания следов! Однако был же он в Париже. И кто-то где-то должен был видеть его.
     - Мне пришла в голову одна мысль, - внезапно оживилась Марианна. - А у наших соседей не искали? Эта миссис Аткинс, с которой была близка Аделаида и у которой квартировал Франсис, должна сказать, у нее он еще или нет, и если нет, то как долго он оставался у нее!
     - Великолепно! - воскликнул Жоливаль. - Вот из-за этого мне и нужно было приехать. Вы даже не упомянули в письме о миссис Аткинс. Вашей кузине легче будет упросить ее сказать правду. Ее свидетельство может иметь тем большее значение, что она тоже англичанка.
     - Остается узнать, - внезапно помрачнев, сказала Марианна, - согласится ли она свидетельствовать против соотечественника.
     - Вряд ли кто-нибудь, кроме мадемуазель Аделаиды, сможет добиться этого, так что в любом случае надо попытаться. С другой стороны, лорд Кранмер находился некоторое время в Венсене после ареста его Никола Малеруссом.
     Может быть, удастся найти запись о нем в регистрационной книге.
     - Вы думаете? Он так легко оттуда выбрался! Возможно, его даже и не записали.
     - Не записали? Когда Малерусс сам привел его туда?
     Готов спорить, что да! И такая запись является официальным доказательством подлинной природы взаимоотношений между лордом Кранмером и вашим бедным другом. Если мы сможем просмотреть тюремную книгу, у нас появится шанс быть выслушанными полицией, прежде чем в дело вступит правосудие! И при необходимости мы пойдем к императору.
     Он запретил вам приближаться к нему, друг мой, но мне он ничего вообще не запрещал! И я добьюсь аудиенции. И он выслушает меня!.. И мы одержим верх!
     Говоря это, Аркадиус отдавал себя во власть новых надежд. Его маленькие живые глазки загорелись, как угольки, а озабоченные складки на лице уступили место улыбке. На Марианну этот заразительный энтузиазм подействовал как тонизирующее средство, вызвав взрыв радости. Невольный порыв бросил ее на шею друга.
     - Аркадиус! Вы просто чудо! Я знала, что ваше появление принесет надежду и желание бороться! Благодаря вам я верю теперь, что не все потеряно, что нам, может быть, удастся спасти его!
     - Может быть? Почему может быть? - расщедрился Жоливаль, у которого арманьяк князя удвоил самоуверенность. - Надо говорить, что мы обязательно спасем его!
     - Вы правы, мы спасем его любой ценой! - добавила Марианна с такой решимостью, что Аркадиус, в свою очередь, обнял ее, счастливый увидеть ее наконец снова в хорошем настроении.
     Этой ночью, впервые после отъезда из Парижа, Марианна спала, не испытывая тягостного ощущения подавленности и беспомощности, охватывавшего ее к концу дня. К ней вернулась вера в будущее, и она теперь знала, что даже вдали от Парижа, даже находясь в изгнании, отныне она сможет действовать хотя и через посредника, но в пользу Язона. И это было самой утешительной из ее мыслей.
     Когда утром Жоливаль отправился в Париж, с бодростью, делавшей честь его выдержке и рыцарским качествам, он увозил, кроме письма Марианны Аделаиде, все вернувшиеся надежды его молодой подруги. Взамен он оставил за собой женщину, которая вновь обрела вкус к жизни.
     Последующие дни были для Марианны периодом благотворного вдохновения. Уверовав в, успех совместных действий Аркадиуса и Аделаиды, она отдалась очарованию маленького курортного городка, предоставив часам на башне Кикангронь спокойно отсчитывать время. Она даже нашла своеобразное удовольствие, наблюдая за гораздо более вольготной, чем в Париже, жизнью домашних Талейрана.
     С утра до вечера она слышала смех и пение маленькой Шарлотты, которая, казалось, задалась целью вернуть молодость строгому г-ну Феркоку, заставляя его больше заниматься играми и вылазками на природу, чем латынью или математикой.
     Каждое утро Марианна с интересом наблюдала за отъездом князя на купание. По местной моде он располагался в закрытом портшезе, после того как надевал невероятное количество всевозможных фланелевых и шерстяных шалей, превращавших его во что-то вроде огромного забавного кокона.
     Что ничуть не мешало ему одеваться как все, когда ритуал был полностью выполнен. И никого не волновал вопрос о режиме и диете, когда общество собиралось за столом, - Марианна все трапезы разделяла с друзьями, - чтобы попробовать чудеса, которые Карему удавалось создавать в очень скромных условиях, приводивших его каждое лето в состояние непрерывной ярости, утихавшей только при возвращении в роскошные кухни Валенсея или особняка Матиньон.
     Глухой брат Талейрана - Бозон, старомодный и совершенно непоследовательный, потому что не понимал половины того, что ему говорили, сдержанно ухаживал за Марианной.
     Его ухаживание, впрочем, носило очень прерывистый характер. Бозон большую часть времени проводил с погруженной в воду головой, в надежде покончить со своей глухотой.
     Послеобеденное время проходило в прогулках в карете с княгиней или в чтении с князем. Ходили в Сувиньи, это Сен-Дени герцогов Бурбонских, восхищаться аббатством и его гробницами, по лесистой равнине Бурбоннэ, где громадные белые быки усыпали луга, поросшие деревьями и обсаженные живыми изгородями. Бесконечно мягкая погода дарила этой могучей и богатой земле радость безмятежного расцвета. И даже ребяческая болтовня г-жи де Талейран казалась Марианне разумной и успокаивающей в этом просвете среди черных интриг, в которых она погрязла.
     С Талейраном Марианна читала, как он ей заявил, "корреспонденцию" г-жи Деффан, которая очень развлекала князя, ибо напоминала ему "...первую молодость, выход в свети всех тех особ, которые тогда представляли высшее общество". И молодая женщина с изумлением и восхищением погружалась вместе с ним в тот очаровательный и фривольный XVIII век, в котором ее родители пережили свою любовь.
     Часто, впрочем, чтение завершалось беседой, когда князь с удовольствием делился со своей юной приятельницей сохранившимися воспоминаниями о той супружеской паре, "самой прекрасной и гармоничной" - , которую он хорошо знал, а она, их дочь, знала так плохо. За его словами, необыкновенно проникновенными и нежными, перед Марианной вставал образ ее матери, очаровательной блондинки в белом муслиновом платье, прогуливающейся с длинной, увитой лентами тростью в руке по аллеям Трианона или сидящей в глубоком кресле в углу у камина в своем салоне, ласково принимая гостей, спешивших к ней на "чай по-английски", который она умела сделать уютным и привлекательным даже для пятидесяти человек. Затем Талейран заставлял на мгновение воскреснуть Пьера д'Ассельна и его гордое правило жизни, посвященной двум страстям: безграничной преданности королю и пылкой любви к жене. И тогда в представлении Марианны оживал воинственный портрет с Лилльской улицы, вызывая вместе с восхищением некоторую ревность, вернее зависть.
     "Пережить такую любовь, - думала она, слушая своего друга. - Любить так и затем умереть вместе, даже если это потребовалось, среди потоков крови и ужаса эшафота! Но прежде - несколько лет, хотя бы несколько месяцев немыслимого счастья!"
     Ах, как она понимала этот порыв ее матери, когда она, видя своего супруга арестованным, гордо отстояла право следовать за ним на смерть, даже не подумав о ребенке, которого она оставила позади себя, чтобы прожить свою любовь до конца! Она сама на протяжении бесконечных ночей после драмы в Пасси тысячу раз думала, что не переживет Язона.
     Она представляла десятки трагических концов ее несчастливого романа. Она видела себя вырывающейся из толпы и бросающейся под пули в момент смертельного залпа, если Язон получит право на смерть солдата, или перерезывающей себе горло у подножия эшафота, если его посчитают обычным преступником. Но теперь, когда Жоливаль вернул ей надежду, она устремила всю свою волю на достижение этого счастья, которое, однако, с таким упорством избегает ее. Пережить любовь с Язоном, испить ее до последней капли, а потом пусть хоть весь мир рушится!
     Так уплывали дни, и ничто не нарушало их безмятежного течения, но, по мере того как новый рассвет прибавлялся к ушедшим, Марианна ощущала возвращение ее нервозности.
     Она поджидала курьера, присматриваясь даже к поведению Талейрана, надеясь угадать, не проскользнуло ли что-нибудь о деле Бофора в полученной им почте.
     Однажды утром Марианна отправилась на небольшую прогулку в компании с князем по тенистой дороге, идущей над прудом у замка. Из-за больной ноги пешие прогулки Талейрана были всегда кратковременными, но погода стояла такая хорошая, утро такое ясное и свежее, что желание пройтись оказалось непреодолимым у обоих. Поле благоухало сеном и тимьяном, небо было белое от голубей, круживших над тремя серыми башнями замка, а достойное платья феи серебряное зеркало пруда отливало цветами радуги. Князь и молодая женщина потихоньку шли над водой, бросая хлеб уткам и забавляясь отчаянным кряканьем мамы-утки, пытавшейся собрать свой неугомонный выводок, когда показался бегущий к ним лакей с чем-то белым в руке.
     - Прибыл курьер, э? - сказал Талейран с неуловимой досадой. - Очевидно, что-то срочное, раз он так бежит!
     Оказалось два письма: одно - Талейрану, другое - Марианне. Письмо князю, с печатью императора, заставило его удивленно поднять брови, а молодая женщина схватила свое, на котором она узнала причудливые каракули, отличавшие почерк Жоливаля. Она лихорадочно сломала