нает ей того Готье, большого Готье, встреча с которым всегда оказывалась роковой для ее врагов.
     Тот тоже противился поступить на службу к Арно. Он хотел служить только ей, стоять на ее страже, что, впрочем, не мешало ему часто выказывать преданность хозяину Монсальви, как, например, на площади в Гранаде, когда били барабаны Аллаха.
     Робкий голос в глубине ее сердца шептал, что этот молодой человек, носивший имя Готье, нес в себе частичку души ее старого друга...
     Готье с его кровью викингов так любил вкус сражения, был так смел, защищая правое дело. И Катрин испытывала странную нежность при мысли о том, что отныне возле нее всегда будет этот юноша, так напоминавший ей того, другого, который унес с собой частицу ее сердца.
     - Решено! - воскликнула она, неожиданно протягивая руку своему новому слуге. - Отныне вы оруженосец госпожи де Монсальви. Мэтр Ренодо отведет вам место, где вы сможете поспать, а завтра утром на рассвете вы пойдете с Беранже на рынок лошадей, недалеко отсюда, и приобретете лошадь и более подходящую одежду, чтобы не бояться ненастья.
     Обноски Готье демонстрировали множество дыр. Но студент не обращал на это внимания. С блестящими от радости глазами он бросился на колени перед Катрин, даже не подозревая, что повторяет этим жест другого Готье. И почти в тех же самых выражениях, что и тот, другой, он пообещал отдать свою жизнь служению своей госпоже.
     На следующий день, когда солнце было уже высоко в небе, недалеко от мельниц Монружа, чьи большие крылья медленно поворачивались на легком утреннем ветру, можно было увидеть группу всадников, ехавших по направлению к югу.
     Рядом с госпожой де Монсальви ехали Беранже де Рокморель и Готье де Шазей, а сопровождали их Тристан Эрмит и несколько солдат. Катрин покидала Париж после двухдневной остановки. Эти дни принесли ей только горечь и разочарование. Она не испытывала ни малейшего желания когда-нибудь снова увидеть свой родной город.
     Она ехала к Луаре, преследуя три цели: добиться спасения Арно, прав для людей Монсальви и для самой себя мирной жизни.

Часть третья

СЕРДЦЕ, ВЗЯТОЕ В ПЛЕН

Глава девятая

ДОФИН И ФАВОРИТКА

     - Нет, госпожа Катрин.., это невозможно. Я не могу вам дать того, что вы просите. Сейчас такое время.., великое время, когда в королевстве наводится порядок и дворянство снова учится повиновению. Я в отчаянии, но должен сказать нет.
     Коленопреклоненная Катрин подняла к королю залитое слезами лицо и умоляюще сложила руки.
     - Сир, я умоляю вас! Сжальтесь!.. Кто еще может оказать милость, если не вы?
     - Коннетабль, мадам! Речь идет о его славе, его приказах и нарушении этих приказов. Он - полноправный глава армии. Даже принцы крови обязаны ему подчиняться. Или вы забыли, какие права меч дает королевским лилиям? И мой долг короля их утвердить, а для этого я должен поддерживать моего главнокомандующего в его действиях.
     Долг! Поддержать! Странно было слышать эти слова от Карла VII! Удивленная не меньше, чем опечаленная, Катрин смотрела на короля и, не узнавала его. Что же с ним произошло?
     Внешне он совершенно не изменился: бледное лицо с вытянутыми чертами, большой висячий нос и выпуклые глаза. Но эти глаза, такие блеклые и робкие когда-то, теперь смотрели на нее с уверенностью и суровостью. Черты лица казались не такими безвольными. Его вытянутый череп украшала большая фетровая шляпа, с вышитой золотом короной. Казалось, что король стал выше.
     Он держался не так неловко, стан его выпрямился. Он избавился от своего недовольного и беспокойного облика, который так долго был ему свойствен. И даже его плечи, такие узкие и худые, теперь казались широкими и сильными из-за пурпуэна с широкими накладными плечами.
     Стоя перед своим троном, над которым возвышался голубой с золотом балдахин, он властно и прямо держал голову, успевая при этом поглаживать пальцами большую белоснежную борзую.
     Со сжавшимся сердцем Катрин поняла, что перед ней совершенно другой человек. Но она пришла, чтобы бороться, и намеревалась идти до конца.
     - Что же мне тогда делать, сир? - спросила она. - Вы видите мое горе, мое отчаяние.., дайте мне хотя бы совет...
     Карл VII проявил некоторое замешательство, которое напомнило Катрин принца былых времен. Красивое, отмеченное страданиями лицо, поднятое к нему, казалось, его взволновало... Решив наконец спуститься по трем ступенькам, он приблизился к умоляющей его женщине и помог ей подняться.
     - Вам надо вернуться к коннетаблю, моя дорогая, и просить его так мягко, как вы только сможете. В этот час его люди уже схватили беглеца.., и, может быть, уже слишком поздно...
     - Нет! Я не могу в это поверить. Вы хотите сказать, сир, что мой супруг в этот час мертв? Это невозможно! Коннетабль, я знаю, я уверена, не лишит головы Арно де Монсальви, не спросив вашего мнения на этот счет. Мессир Тристан Эрмит, прево маршалов, меня в этом уверил.
     - Я знаю этого Тристана! Это человек серьезный и слов на ветер не бросает. Итак, последуйте моему совету и возвращайтесь в Париж, просите коннетабля, и, быть может...
     - Но, сир, подумайте о том, что я всего только женщина, что вот уже много дней я верчусь в заколдованном круге. Если прощение должно исходить от монсеньера де Ришмона, напишите, по крайней мере, несколько строк, где вы советуете ему... Я говорю - советуете, не приказываете.., советуете проявить милосердие! Иначе он опять отправит к вам.., и тогда, что со мной будет? Я здесь одна, без поддержки. Ее величество королева Иоланда, на которую я возлагала все мои надежды, еще не возвратилась из Прованса, и, говорят, она больна. Самые мои дорогие друзья находятся подле нее или сражаются в Пикардии и в Нормандии. У меня никого нет.., кроме вас!
     - Это правда, что моя дорогая мать была тяжело больна все последнее время, но начиная со вчерашнего дня известия стали поступать более утешительные, и было сообщено, что она отправится в дорогу, чтобы присутствовать на свадьбе своего внука! Вы скоро ее увидите...
     И внезапно воскликнул, почти срываясь на крик, вернувшись к своей прежней нервозности:
     - ..Нет! Я прошу вас, не плачьте больше! Не терзайте меня, Катрин! Вы знаете, что я всегда желал вам только благо! Вы знаете силу ваших слез.., и пользуетесь ею, чтобы принудить меня, направить мою руку...
     Катрин чувствовала, что рука эта дрожит, что, возможно, победа близка, и готова была прижаться к этой руке губами, но вдруг из глубины зала послышался мягкий и свежий голос, восхитительный голос, который, тем не менее, говорил страшные вещи.
     - Ничто не может принудить руку короля, сир.., это оскорбление Вашего Величества! Или вы забыли, мой нежный друг, советы вашей доброй матери? Надо быть твердым, сир! Надо поддерживать вашу власть любой ценой! В противном случае вы никогда не станете тем великим королем, каким должны стать.
     Катрин обернулась и посмотрела широко раскрытыми глазами. По усеянным свежими цветами каменным плитам медленно приближалось создание, словно вышедшее из сна. Высокая, стройная, изящная молодая девушка, которой можно было дать лет семнадцать. Длинные, отливавшие золотом каштановые волосы выбивались из-под венка из палевых роз и струились по плечам молочной белизны, которые платье из лазурной тафты открывало так же щедро, как и белоснежные груди, готовые, казалось, в любую секунду вырваться наружу из голубого шелка.
     Большие глаза под тонкими бровями были небесного цвета. Лоб слегка выпуклый, щеки - округлые, рот - маленький и красный, как вишня. Но более всего поражала кожа, самая белая, самая тонкая и самая прозрачная, какая только бывает на свете. Именно она придавала всему ее облику особый отпечаток нереальности, опровергаемый сладострастно расцветшим телом. Сознательно или невольно, но эта девушка была живым зовом любви.
     Лицо короля преобразилось. Как влюбленный паж, он побежал к прекрасному созданию, схватил обе ее руки и стал их покрывать неистовыми поцелуями. Она принимала их спокойно, с нежной улыбкой.
     - Агнес! Мое дорогое сердце! Вот и вы... Я думал, что вы еще в саду наслаждаетесь этим прекрасным солнцем. Ее смешок был похож на воркование голубки.
     - Прекрасное солнце делает кожу темной, а глаза - красными, мой нежный повелитель.., и потом, я скучала без вас.
     - О! Неужели это сказала она! Ты скучала, мой прекрасный ангел, а что же тогда было делать мне? Я томился, я умирал, ведь одна минута без тебя - это столетие ада. Одна минута без того, чтобы сжать твою руку, целовать твои губы...
     Потрясенная Катрин наблюдала эту неожиданную любовную сцену. Кто была эта девушка, от которой король, казалось, был без ума? А как иначе можно было объяснить этот пылающий взгляд, эти дрожащие руки, которыми он пытался обвить ее талию?
     Ее же взгляд был светлым и веселым, но в нем таилось превосходство. Катрин почувствовала опасность. Быть может, правила хорошего тона и требовали удалиться, так как Карл заключил Аньес в объятия и страстно ее целовал. Но госпожа де Монсальви знала, что если она уйдет, то не получит больше аудиенции. Поэтому она подождала конца поцелуя и выговорила почтительно, но твердо:
     - Сир! Так вы не дадите мне письмо, о котором я вас умоляю?
     Карл вздрогнул, как человек, которого внезапно разбудили. Он оставил свою прекрасную подругу и повернул к Катрин недовольное лицо.
     - Вы еще здесь, мадам де Монсальви? Я полагал, что вы уже слышали мою волю? Повидайтесь с Ришмоном! Я не могу сделать ничего!
     - Сир! Умоляю...
     - Нет... Я сказал нет, значит, нет! Вспомните, что в этом самом зале я уже однажды сжег указ, который когда-то приговаривал вашего мужа. Он должен был об этом вспомнить перед тем, как совершать новую глупость. Он из тех, кто думает, что им все дозволено, а я хочу научить его повиноваться. Вы слышали, мадам? Повиноваться!.. Я вас приветствую, мадам...
     И, подхватив свою прекрасную подругу за талию, он большими шагами удалился к двери, ведущей в сад.
     Едва дверь закрылась, Катрин услышала смех, и это причинило ей боль. Как будто они издевались над ней! Вынув из рукава платок, она вытерла глаза и медленно направилась к большой двери, которая вела во двор.
     Этот огромный зал, со стенами высотой в шесть метров, затянутый гигантскими коврами, с массивным камином, окруженным цветущим дроком, показался ей какой-то нелепой декорацией. Зал был такой же огромный, как те бесконечные дороги, открывающиеся перед ней в снах, дороги, которые вели все дальше и дальше и кончились одновременно с мучительным пробуждением.
     Этот сон кончался у двустворчатой двери из дуба и бронзы, охраняемой двумя железными статуями, - солдатами в доспехах, бесстрастными стражами, которые механическим жестом открыли обе створки, как только она подошла.
     Залитый солнцем двор замка Шиной предстал перед Катрин. Как и раньше, шотландские лучники стояли на страже у дверей и у зубцов, и перья цапли на шапках мягко колыхались в вечернем воздухе. Все казалось таким, как и раньше, как и в тот день, когда Катрин под звуки серебряных труб, поднималась на это же широкое крыльцо, чтобы получить в этом же зале от этого же короля отмену несправедливого приговора.
     Стены были те же, воздух и солнце были такими же, не в тот день Катрин сопровождал Тристан Эрмит и наверху ступеней ждала королева Иоланда, чтобы самой проводить Катрин к королевскому трону. В тот день Катрин одержала победу, тогда как сегодня она покидала этот замок, одинокая и растерянная, не зная, что делать и куда идти...
     Внизу у крыльца ее ждали Готье и Беранже, державшие оседланных лошадей. Они устремили на нее вопросительные взгляды.
     Однако ее расстроенное лицо все объяснило.
     - Ну что? - спросил Готье. - Он отказывает? Катрин машинально повторила его слова:
     - Король отказывает. Да, Готье.., это так. Он говорит, что не признает за собой право миловать, когда судит Коннетабль. Монсеньор де Ришмон - единственный хозяин своим солдатам и капитанам. Он говорит.., о! Знать бы, что он говорит! Одно ясно: мне нечего ждать от короля. Я должна вернуться в Париж, опять умолять коннетабля.., если только еще не поздно.
     - Вернуться в Париж? - вскричал Готье. - Он что же, издевается? Разве так должен вести себя король с благородной дамой в несчастье? Кровь Христова, да что это за король? Его совет - это совет безумца.., не здравомыслящего человека! Он что же, не понимает, что так вы можете провести всю жизнь, разъезжая по большой дороге между Парижем и Шиноном?
     Гнев ее оруженосца вызвал бледную улыбку на губах Катрин, так как она в этом находила утешение. Но она заставила его понизить тон из боязни привлечь внимание охраны.
     Тогда слово взял Беранже:
     - Не будем возвращаться в Париж, госпожа Катрин! Зачем? Мессира Арно коннетаблю не поймать. Мои братья его найдут, освободят, вернут в Монсальви. Зачем вам опять унижаться, умолять? Эти люди смеются над нами. Вернемся домой! Увидим мессира Арно, маленького Мишеля и малышку Изабеллу.., и в наших горах подождем, чтобы король соблаговолил оказать справедливость. А если он откажет, мы сможем оказать ему сопротивление.
     Готье с восхищением посмотрел на своего юного товарища.
     - Да он говорит как по писаному! Ты прав, мой мальчик, вернемся в твою страну. Я не знаю ее, но мечтаю с ней познакомиться. Что-то говорит мне, что я там буду счастлив. В любом случае нам не следовало приезжать сюда.
     Это было правдой, и Катрин упрекала себя в том, что не послушалась совета Тристана, который рекомендовал ей отправиться в Тур и подождать там короля, чтобы воспользоваться празднествами по случаю бракосочетания.
     Но, когда пятнадцать дней назад она прибыла в большой город на берегах Луары, короля там не было, и никто не знал, когда он приедет. Он был в Шиноне, своем любимом замке, и мог приехать только на встречу принцессы Шотландии.
     Королева Иоланда была в Провансе, говорили о ее болезни, и не было известно, приедет ли она вообще. Что же касается Жака Кера, на гостеприимство которого рассчитывала Катрин и который владел теперь магазинами и лавками в большинстве королевских городов, его также не было в Туре. Когда он вернется из Монпелье, никто точно сказать не мог, даже его компаньоны.
     Катрин стала ждать, но время шло. По прошествии десяти дней, проведенных в полном бездействии, не получив ни одной новости из Парижа и от Тристана, она решилась ехать в Шинон, чтобы повидать короля.
     Теперь она понимала, что ее поспешность все погубила, что она должна была подождать Карла VII в Type. А ведь она была так близка к победе. Если бы не эта девица, которая, по всей вероятности, вертит королем как ей вздумается...
     - Можно возвращаться? - спросил Беранже. - Солнце клонится к горизонту, и вам нужен отдых, госпожа Катрин.
     - Еще немного! Я хотела на минутку войти туда...
     Она показала рукой на маленькую часовню Сен-Мартен, прижавшуюся к огромному донжону Кудрэ, ту самую, в которой часто слушала мессу и молилась, когда жила в замке после падения Ла Тремуйля. Она любила этот маленький уютный храм, где когда-то молилась Жанна д'Арк. Молитва для Жанны была как освежающее омовение, высшее противоядие от отчаяния и боли. Она выходила из храма сильной, радостной и просветленной. И Катрин подумала, что Бог, может быть, услышит ее лучше, если она обратится к Нему в том месте, откуда та, которую Он послал, говорила с Ним раньше.
     Умирающее солнце пронизывало витраж на портале и усеивало прекрасный анжуйский свод ярко-красными пятнами. Под его лучами маленький каменный алтарь и запрестольное позолоченное украшение часовни светились очень празднично.
     Но красота часовни, которая всегда действовала как бальзам на Катрин, сегодня была бессильна вылечить ее уязвленное сердце и смягчить разочарование. Она столько надежд возлагала на короля, проявлявшего до сих пор к ней внимание и доброту. Она была предана ему всей душой. Не он всегда оставался игрушкой в руках фаворитов.
     Теперь это была фаворитка, которая, без сомнения, окажется достойной ее предшественников - Жиака или Ла Тремуйля.
     Прибыв в замок, Катрин подумала о том, что надо будет зайти в часовню Сен-Мартен после аудиенции, чтобы воздать Богу за оказанную милость... А вот теперь она пришла сюда в отчаянии, чтобы в тишине решить, куда ехать: в Париж или возвратиться в Овернь, где она могла бы присоединиться к Арно в его мятеже.
     Выбрать! Однако.., так ли это нужно? Не было сил снова умолять и унижаться... Стоя на коленях у подножия колонны, прижавшись лбом к столику для причастий, она плакала, слепая и глухая ко всему, когда вдруг чья-то рука опустилась на ее плечо и чистый голос произнес:
     - Молиться - это хорошо.., но зачем так плакать?
     Быстро выпрямившись с непроизвольно забившимся сердцем, она увидела лицо стоявшего перед ней подростка. Он немного изменился со времени их последней встречи четыре года назад, но не настолько, чтобы она не узнала дофина Людовика.
     Принцу должно было быть лет четырнадцать. Он вырос, но был такой же худой, сутулый, с костлявыми и сильными плечами, с желтоватой кожей и черными прямыми волосами. Черты лица, правда, стали более твердыми, жесткими. Он был некрасив, даже уродлив, с большим носом, маленькими, глубоко посаженными черными глазами. Но от этого обделенного красотой мальчика исходило особенное неуловимое величие, странный шарм, причина которого таилась в его проницательном взгляде.
     Несмотря на охотничий костюм из толстого фландрского сукна, потертый и поношенный, королевская кровь угадывалась в высокомерном тоне, во властном выражении лица. И голос его был голосом мужчины.
     Катрин склонилась в глубоком реверансе, одновременно удивленная и смущенная этой неожиданной встречей.
     - Скажите мне, почему вы плачете? - настаивал дофин, внимательно всматриваясь в ее расстроенное лицо. - Никто, насколько мне известно, не желает вам здесь зла. Вы госпожа де Монсальви, не так ли? Вы ведь из дам, приближенных к ее Величеству королеве, моей матери?
     - Ваше высочество меня узнали?
     - Ваше лицо не из тех, которые легко забываются, госпожа... Катрин, кажется? Я не вижу, чем отличаются лица женщин, которые меня окружают. Большинство из них глупы и бесстыдны... Вы совершенно другая.., такой и остаетесь.
     - Спасибо, монсеньор.
     - Так, а теперь говорите! Я хочу знать причину ваших слез.
     Было невозможно противиться этому приказу. С большим сожалением Катрин пересказала последние события, не без ощущения усиливающейся тревоги, когда, подойдя к убийству Легуа и особенно к бегству Арно, она увидела, как Людовик нахмурил брови.
     - Неужели эти феодалы никогда не изменятся! - проворчал он. - Пока они не поймут, кто господин, они будут продолжать жить как им взбредет в голову. И эти головы им будут рубить.
     - Господин король, наш государь и ваш отец, монсеньер, и не думает это оспаривать, - возразила Катрин в ужасе.
     И потом, так как ей уже действительно нечего было терять, она решилась добавить:
     - ..Только увы! Почему другие, у которых нет никакого права, поскольку они не принадлежат к королевской семье, царствуют через голову короля?
     - Что вы хотите сказать?
     - Ничего, кроме того, что я только что видела и испытала на самой себе, монсеньер!
     И Катрин рассказала о своей встрече с Карлом VII, о той надежде, которая прошла совсем близко от нее, и как ее быстро прогнала прекрасная незнакомка, которую король назвал Аньес. Но едва она успела произнести это имя, ярость исказила молодое лицо ее слушателя, а худая рука стиснула перчатку для верховой езды.
     - Эта шлюха! - выкрикнул он, забыв, что они находятся в церкви.
     Но на этот крик из темноты вышел суровый бородатый человек и, не говоря ни слова, указал ему на алтарь. Людовик покраснел, благоговейно перекрестился и бросился на колени для быстрой молитвы. Но это вынужденное выражение сожаления не помешало ему возобновить беседу. Поднявшись, он вновь обратился к Катрин, которая молча его ждала.
     - Я не должен был произносить