в вагон, я нашел в мусорном ведре под умывальником одноразовый шприц, но не нашел щетки.
     - Ну и что? - закричал Селимович, вскакивая и явно теряя терпение. - Это ничего не значит. Решили, что вам все позволено? Думаете, что можете надо мной издеваться?
     - Нет, не могу, - ответил Дронго, - но Зоран первым принес мне свои записи. А вашему другу Джепаровскому в этот момент было плохо, и он после сделанного укола лежал в купе. Получается, что только вы могли выйти из купе, выбросить шприц и убрать щетку.
     Селимович явно нервничал. Он стал пунцовым, глаза налились кровью. Теперь он смотрел только на Дронго.
     - И еще один факт, - напомнил Дронго. - Именно вы стояли рядом с Бискарги и Шпрингером в Мадриде в тот самый момент, когда я разговаривал с Густафсоном. Может, вы тоже слышали, как он пытался со мной поссориться?
     - И правильно делал! - неожиданно закричал Селимович. - Вас всех нужно давить. Всех аналитиков, шифровальщиков, агентов, всех этих подлецов, которые вместе с политиками начинают войны. Я вас всех ненавижу, ненавижу!
     Некоторые начали подниматься с мест, другие смотрели на Селимовича с изумлением. А Дронго спокойно продолжал.
     - Я думаю, что именно вы украли у Альберто Порлана его записи, чтобы они мне не достались. Не знаю, что там было и зачем вы это сделали. Но вы их украли. Единственный раз вы сидели в купе испанцев именно во время переезда в Дортмунд. И именно тогда неизвестный, сумев каким-то образом узнать код замка "дипломата" испанского писателя, выкрал его записи. Я думаю, что никаких секретов там не было. Если мы расспросим Альберто и его жену, то они наверняка вспомнят, как в вашем присутствии открывали "дипломат". И именно в Дортмунде у них пропали деньги и дневник. Я не думаю, что вам были нужны деньги. Но вы взяли их намеренно, чтобы никто не понял почему исчез дневник.
     - Я вас ненавижу!
     Селимович стоял пунцовый и весь трясся, словно собирался броситься на Дронго. Вейдеманис на всякий случай поднялся со своего места. Рыжеволосая журналистка отложила свой фотоаппарат и с интересом следила за происходящим.
     - Не знаю, зачем вы это делали, - продолжал Дронго, - но думаю, что ваше маниакальное стремление помешать мне было основано и на личной неприязни, которую вы непонятно почему ко мне испытываете.
     - Ах, я вас должен еще и любить?! - закричал Селимович. - Сначала эти проклятые диверсанты убили мою сестру, потом отняли у меня брата. Из-за них я лишился семьи. Это все вы - профессионалы спецслужб, будьте вы все прокляты. Это из-за вас начинаются все войны на земле.
     Думаете, я не помню, как вы убивали в Сараево наших людей? Думаете, что я ничего не знаю?
     - Вы ошиблись, - сказал Дронго, глядя ему в глаза, - я за последние десять лет ни разу не был в Сараево. Говорю вам абсолютно искренне, вы меня с кем-то перепутали.
     - Ничего я не путаю!
     Селимович вдруг в два прыжка оказался рядом с Дронго. В его глазах горела ненависть, изо рта шла слюна. Он хотел схватить стоявшего перед ним человека за горло, но Дронго одной рукой отбросил его.
     - Успокойтесь, - печально посоветовал Дронго. - Говорю же вам, это был не я.
     - Неправда! - бесновался Селимович. - Все боснийцы знали, что убийцей наших детей был Дронго. Он сражался на стороне сербов. Я тебя ненавижу! Ты думаешь, мы ничего не знаем?
     Он снова попытался броситься на Дронго, но его схватили за руки Анджевски и Джепаровски. Вейдеманис встал рядом с Дронго, чтобы в случае необходимости защитить его. А Мехмед Селимович продолжал изрыгать проклятия.
     - Это ты убивал наших детей! Ты убийца и посланник царя Вавилонского! Ты представляешь Валтасара, - он вдруг захохотал, и женщины, стоявшие рядом с ним, Виржиния и Драгана, с ужасом отшатнулись. - Ты думаешь, ваше царство вечно? Мене, мене, текел, упарсин, - кричал он, брызгая слюной. - И падет царство Вавилонское, и будут все обращены в рабство, а город станет добычей рабов и чужих племен!
     - Ему плохо, - сказал Вейдеманис, подходя ближе. - Ты разве не видишь, как ему плохо? Он больной человек.
     Рыжеволосая, успев убрать фотоаппарат, достала рацию. Она взглянула на Дронго и кому-то быстро приказала:
     - Вызывайте врачей, здесь плохо одному из гостей. Нужна срочная госпитализация.
     - Я есть пророк Даниил! - кричал Селимович с безумным выражением лица. - И это я спрятал дневник. Это я забрал щетку. Я мешал тебе везде, где мог. И я следил за тобой, исчадье ада. Ты ничего не сможешь найти, ибо я сильнее тебя. В день, который обязательно будет, когда произойдет встреча с Валтасаром, я произнесу пророческие слова, и падет царство зла!
     Он снова попытался броситься на Дронго, но его держали уже несколько человек. Селимович продолжал вырываться, кричал, плакал, смеялся. Его никак не могли успокоить, пока, наконец, появившиеся врачи не сделали ему укол. Он обмяк, но продолжал что-то бормотать.
     - Нужна срочная госпитализация, - сказал один из врачей.
     - Не обращайте внимание на его слова, - подошел к Дронго Зоран Анджевски. - Во время войны в Сараево погибла его семья. С тех пор он немного не в себе. Он даже купил пистолет, чтобы убивать сербов. А потом явился к американцем и сообщил, что он военный преступник. Они не понимают таких шуток, и его, кажется, включили в какой-то список военных преступников и даже посадили в тюрьму, но потом быстро разобрались и отпустили. Мы все давно знаем, что он немного не в себе. Не нужно на него обижаться.
     - Я не обижаюсь, - вздохнул Дронго, - я примерно так и подумал. Только я действительно не был в Сараево уже много лет.
     - Мы знаем, - сказал Джепаровски, - мы все знаем. Это последствия войны, будь она проклята. Это последствия гражданской войны. Зоран македонец, а я серб, и мы всегда старались избегать этой темы в общении с Селимовичем. Мы думали, что поездка пойдет ему на пользу, но вот он опять сорвался.
     - У него была безумная идея найти людей, виновных в этой войне, - добавил Зоран, - и кто-то ему сказал, что в Сараево во время войны был Дронго. Там было какое-то другое имя. Драган или Дранко, но он почему-то запомнил именно ваше.
     Селимовича уже уводили санитары, и он смотрел себе под ноги, не замечая окружающих. Он продолжал бормотать про Вавилонское царство, про войну, которую он обязан выиграть. Дронго проводил его мрачным взглядом. Ему было стыдно, что он невольно спровоцировал у больного приступ.
     - Это и есть ваш второй убийца? - несколько презрительно спросила рыжеволосая девица.
     Она оказалась сотрудником ФСБ. Ее коллеги находились за занавесом. Их было пятеро, и они появились, когда Селимович стал кричать и бросаться на Дронго.
     - Он не убийца, - искренне сказал Дронго, - он несчастный человек. Жертва войны.
     - Ну, знаете, - гневно произнесла она, - вы просто несерьезный человек, если не можете отличить больного от здорового.
     - Да, - сказал Дронго, - действительно, не могу. Наверное, вы правы, мне не стоило ничего говорить. Извините меня.
     - Что происходит? - спросил ничего не понимающий Вейдеманис. - Почему ты извиняешься? Ты ошибся?
     - Думаю, что нет. Он действительно убрал эту щетку и выкрал дневник Альберто Порлана.
     - Так в чем же дело? Значит, ты нашел того, кто помогал Бискарги?
     - Нет, - ответил Дронго, - не нашел.
     - Значит, ты ошибся? - снова повторил Эдгар.
     - И не ошибся, - задумчиво сказал Дронго. - Когда мы отсюда выйдем, я тебе все объясню.
     К нему подошел Павел Борисов.
     - Твои эксперименты нужно запретить, - убежденно сказал он. - Сначала после твоих слов убивают Темелиса, а теперь сходит с ума Селимович. Ты опасный человек, у тебя злая энергетика.
     - Ты разве не видишь, что он оказался прав? - вмешался Пацоха. - Селимович действительно украл дневник и забрал щетку. Я ее тоже видел. Он думал, что таким образом помешает Дронго проводить расследование.
     - Какое расследование? - огрызнулся Борисов, - все уже закончено.
     Пока они говорили, Дронго, взяв стул, тяжело опустился на него, никак не комментируя происходящее. Он словно замер, размышляя над случившимся.
     - Селимович тяжело болен, - сказал стоявший рядом с ним Джепаровски, - и мы полагали, что вы об этом знаете. Во всяком случае, Вольфарт был информирован о его болезни, но европейская толерантность такова, что нельзя исключать из списка человека только потому, что он страдает маниакальным психозом и винит весь мир в гибели своей семьи. В обычное время он спокоен, но иногда у него появляются какие-то странные идеи. Ему кажется, что он пророк Даниил, который должен растолковать российскому президенту смысл вавилонского проклятия. Его лечили полгода в Загребе, но это не помогло. А человек он хороший, старается всем помочь, в жизни мухи не обидит. Просто ему казалось, что именно Дронго виновен в его несчастьях.
     - Я действительно виноват, - тяжело сказал Дронго. - Я хотел найти того, кто забрал эту щетку, но упустил из вида одно важное обстоятельство. Но это сейчас не важно. А насчет маниакальной депрессии... Боюсь, что ею страдает большинство политиков в бывшей Югославии, разодравших страну на части и спаливших ее в огне гражданской войны.
     - Может, ты мне объяснишь наконец, что происходит? - спросил Вейдеманис. - Какое обстоятельство ты упустил? О чем вообще идет речь?
     Вместо ответа Дронго тяжело поднялся со стула и пошел к выходу. Все смотрели на него. Не обернувшись, он вышел из зала. Следом бросился Эдгар.
     - Тоже мне аналитик, - громко сказал кто-то из сотрудников ФСБ, - принял психа за шпиона.
     Но его никто не поддержал. Только Пацоха укоризненно покачал головой, взглянув на офицера. И тоже не проронил ни слова. Все расходились мрачные и недовольные друг другом. Анджевски и Джепаровски поехали в больницу, чтобы помочь своему другу преодолеть кризис. В конце концов они все когда-то были гражданами одной страны и продолжали дружить, невзирая на государственные границы и распри, раздиравшие их некогда единую родину.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 3 ИЮЛЯ

     Они долго ходили по городу, и Дронго все это время молчал. Тактичный Вейдеманис старался не беспокоить друга, понимая, как тому тяжело. И лишь часа через полтора, когда Дронго, наконец, спросил его, что он обо всем этом думает, Эдгар честно ответил:
     - Ничего не понимаю. С одной стороны, ты разоблачил Селимовича, а с другой, сам опровергаешь себя и говоришь, что он не тот, кого ты искал. Ты меня извини, но я не совсем понимаю ход твоих рассуждений. Получается, что это не он взял щетку.
     - Нет, - сказал Дронго, - как раз получается, что он.
     - И он не имеет никакого отношения к Бискарги?
     - Не имеет, - подтвердил Дронго.
     - В таком случае я тоже идиот, ничего не могу понять.
     - Я тебе объясню, - Дронго помолчал еще несколько минут и затем сказал: - Меня очень интересует эта история с исчезнувшей щеткой. Дело в том, что она не должна вписываться в логику моих рассуждений. Ведь Бискарги не выбросил ее следом за Темелисом. А логично было предположить, что он ее выбросит. Но вместо этого он оставил щетку и подбросил пуговицу Шпрингера. Получается, что он намеренно оставил щетку и пуговицу Шпрингера, чтобы главное подозрение пало на Стефана.
     - Возможно, - кивнул Вейдеманис, - но ты раньше был другого мнения, считая, что убийца мог забыть щетку.
     - Да не мог он ее забыть, - хмуро сказал Дронго. - Это профессиональный убийца, и оба убийства он мастерски рассчитал. И такой глупый прокол. Мы часто приписываем свои ошибки другим, полагая, что все можно объяснить подобным образом. А это была моя ошибка. Он намеренно оставил щетку, чтобы я ее нашел. И пуговицу, которую он оторвал от рубашки Шпрингера.
     - Предположим, что это так. Но я не понимаю, что нового это тебе дает.
     - Вот-вот. А теперь послушай. Темелис вошел в тамбур, именно тогда, когда Бискарги сломал дверь. Совпадения быть не может, это понятно. Бискарги не стал бы так глупо рисковать, сначала сломав дверь, а затем отправившись на поиски греческого журналиста. Значит, был сообщник. Этот сообщник привел Темелиса в тамбур и, может быть, даже помог Бискарги совершить убийство. Тогда получается, что этот напарник видел, как Альваро намеренно не убрал щетку, заботливо оставив ее под умывальником. Но если это так, а это действительно так, то почему тогда сообщник, вернувшись в поезд, решил испортить план Бискарги и забрать щетку? Получается, что он просто подставил Альваро, оставив там эту пуговицу, которая ничего не доказывала без щетки. Вот это меня все время мучило. Пока я не понял главного: Мехмед Селимович не был сообщником Бискарги. Это всего лишь помешанный на ненависти ко мне человек. Даже не ко мне, а к войне и всем спецслужбам, олицетворением которых я для него стал.
     - Не понимаю, - растерянно пробормотал Вейдеманис, - ты хочешь сказать, что это был не он?
     - Конечно, нет. Он нашел щетку и забрал ее, чтобы запутать мое расследование. Он считал, что таким образом помогает Альваро Бискарги в борьбе против меня. Но он не понимал, что убийца нарочно оставил эту щетку. Тогда выходит, что Селимович не был сообщником Бискарги. И я, кажется, знаю, кто это, как бы невероятно это ни звучало.
     - Ну и кто же помог Бискарги выбросить Темелиса из вагона? - спросил Эдгар.
     - Сейчас расскажу, - кивнул Дронго.
     Он начал говорить и, когда закончил, Вейдеманис с невольным уважением посмотрел на Дронго и пробормотал:
     - Может, мне стоит начать писать мемуары, как доктору Ватсону? Думаю, что смогу на этом заработать.
     - Не сможешь, - грустно ответил Дронго. - Если начнешь писать правду, то выяснится, что я допускаю ошибки. А если будешь публиковать неправду, это быстро всем надоест, в том числе и тебе.
     - Мне никогда не надоест общаться с тобой. - ответил Вейдеманис. - Ты хочешь, чтобы я позвонил Потапову и рассказал ему обо всем?
     - Нет.
     - Почему?
     - Это мое личное дело. ФСБ не имеет к этому уже никакого отношения. И я не намерен ничего предпринимать, пока мы не окажемся в Варшаве. Через неделю мы будем в Польше. Там у нас и состоится последний раунд. Мне не нужна для этого помощь ФСБ.
     - Чем я могу тебе помочь? - спросил Эдгар.
     - Пожми мне руку, - вдруг попросил Дронго. - Я все еще хочу чувствовать себя порядочным человеком, даже после этого случая с Мехмедом Селимовичем. Я должен был догадаться раньше. И по тому, что он, глядя на меня, скрывал свои глаза за темными очками, и по тому, как у него дрожала правая рука. Я обязан был догадаться! И дело даже не в нем, дело во мне самом. Как считаешь, у меня есть шансы выйти из этого кризиса?
     - Никакого кризиса нет, - уверенно сказал Эдгар, - ты его просто придумал. На фоне молодых людей, которые тебя окружают, ты совсем не теряешься. Я думаю, что ты провел лучшее расследование в своей жизни. Благодаря тебе был предотвращен взрыв в саду "Эрмитаж". Удалось сорвать план Городцова и Баширова по дестабилизации положения в России. Благодаря тебе был разоблачен Альваро Бискарги, который действительно продумывал свои убийства до мелочей. И, наконец, сегодня ты поставил последнюю точку. "Литературный экспресс" останется в памяти людей как твоя лучшая операция.
     - Не уверен, - тихо сказал Дронго. - Я допустил слишком много ошибок. Я должен был все понять еще в Португалии, когда нас обстреляли. Я должен был вычислить Бискарги чуть раньше и почувствовать состояние Селимовича. Кстати, руку ты мне все еще не пожал.
     Вейдеманис остановился. Протянул руку.
     - Если бы не ты, - сказал он своим хрипловатым дрогнувшим голосом, - меня бы уже давно не было на свете. Я хочу, чтобы ты знал: в тот день и час, когда во всем мире у тебя не останется человека, которому ты можешь рассказать о своей боли, я готов тебя выслушать и пожать твою руку. Всегда.
     - Спасибо, - Дронго пожал руку другу. - Но вообще-то ты меня переоцениваешь, - добавил он со своей обычной усмешкой. - Надеюсь, что у меня в этом мире найдется еще пара друзей, кроме такого никчемного инвалида, как ты. Думаешь, я забыл, как ты сдал англичанам всю операцию?
     - Вот это другое дело, - улыбнулся Эдгар, - теперь ты прежний.

ВАРШАВА. 12 ИЮЛЯ

     Следующая неделя была наполнена разнообразными событиями. В Москве состоялся грандиозный прием по случаю приезда гостей. На вокзале торжественно играл оркестр, чиновники говорили приветственные речи. Правда, встреча с мэром города в саду "Эрмитаж" не состоялась. Вместо него приехали другие чиновники. И ни с кем из руководителей страны участники "Экспресса" тоже не встретились.
     В гостинице "Россия" шумно отпраздновали свадьбу Сильвии Треудел. Затем была встреча в Минске. Белоруссия была самой бедной из стран, принимавших гостей из "Экспресса", но прием был самым радушным. Здесь их принимали особенно тепло, старались выполнять все пожелания гостей и создать им максимально благоприятные условия для работы.
     Минск приятно поразил ухоженным видом, чистотой, своими проспектами и улицами. В представлении западных писателей Белоруссия была оплотом диктатуры Лукашенко, в которой не могло быть ничего хорошего. Разгромленная экономика и авторитаризм в политике должны были сказаться и на стране. Но вместо этого они увидели идеально ухоженный город, который являл собой контраст полуразрушенному Санкт-Петербургу. Несмотря на очевидную бедность, в Минске не было нищих на улицах, не было разваливающихся зданий, покосившихся оконных рам, плохих дорог. Участники "Экспресса" побывали на открытии памятника жертвам холокоста. Приехавшие из разных стран евреи открывали его в Минске, недалеко от гостиницы "Беларусь". Этот памятник должен был сказать всему миру: вселенское зло, поразившее однажды Европу, не должно повториться.
     Одиннадцатого июня поезд прибыл в Варшаву. Гостей разместили в центре столицы, в отелях "Метрополь" и "Полония", расположенных на пересечении Иерусалимской аллеи и Маршалковской улицы. Это было в ста метрах от вокзала, рядом с которым вздымалась вверх сталинская многоэтажка, подаренная полякам полвека назад Советским Союзом.
     Здесь, в Польше, на исходе шестой недели, стало ясно, что "Экспрессу" пора сворачивать свою работу. Многие устали, некоторые разъехались по домам. Еще раньше уехал Павел Борисов, которого отозвали, поняв, что больше ничего не случится. Но Яцек Пацоха и Дронго оставались в "Экспрессе", намереваясь до конца выдержать испытание.
     На следующий день их повезли в музей Шопена. Многие отказались от этой поездки, предпочитая остаться в Варшаве. Но два автобуса с экскурсантами отправились в дорогу, и Дронго находился в одном из них. Все эти дни он был мрачен и задумчив как никогда. Неприятная история с Селимовичем, который вынужден был остаться в Москве для лечения, поразила его своей обычной необычностью. Во все времена после войны оставались раненые люди, но еще больше было раненых душ. Дронго знал это лучше других. Побывавший на нескольких войнах, оставшийся в живых после невероятных событий, дважды раненный, он знал, как это больно - иметь раненую душу. И поэтому горькие мысли его были о несчастном Мехмеде Селимовиче, заплатившем страшную цену за развязанную кем-то гражданскую войну в Югославии.
     В музее их недолго водили по комнатам, где жил великий польский композитор, рассказывая о его жизни. А затем они разместились на скамейках перед домом, и звуки музыки полились из раскрытых окон, заполняя пространство вокруг. Дронго сидел, закрыв глаза. Музыка Шопена - одно из тех проявлений человеческого гения, которое никого не может оставить равнодушным. Казалось немыслимым, что человек может найти такие необычайные сочетания звуков. От радостно-нежных до щемяще-грустных. Они будоражили душу, заставляя людей верить в существование Бога, позволившего проявиться столь невероятному дару. В гениальной музыке всегда есть некая гармония Вселенной. Словно это космическое послание, переданное человечеству в закодированном виде.
     Музыка смолкла. Под впечатлением услышанного люди сидели на скамьях, наслаждаясь тишиной, в которой как бы продолж