Или ты хотел,  чтобы  он  разрядил
свой пистолет в тебя? Ну, знаешь, нельзя  быть  таким  неблагодарным.  Я
только что, можно сказать, спас тебе жизнь, а ты  выбегаешь  из  кустов,
наставив на меня пистолет.
   - Тише, - говорю я, - нас могут услышать соседи.
   - Тем более, - соглашается он, переходя на шепот. - Чего ты хотел?
   Чтобы он твои мозги по  стене  размазал?  Я  уже  сколько  дней  тебя
охраняю, а вместо благодарности...
   - В Хайзене твоя работа была? - перебил я.
   - Моя, - кивает он с улыбкой. - Нелегко было, Эдгар, попасть в него и
не попасть в тебя. Но я сумел, вспомнил, как ты меня учил, и сумел.
   - А в Антверпене тоже ты сработал?
   - Там было просто, - улыбается он еще шире. - Там вообще  проблем  не
было.
   - Сукин ты сын, - говорю я безо всяких эмоций в голосе.
   - Почему? - искренне удивляется он. На круглом лице  Виктора  впервые
появляется озабоченное  выражение.  Странно,  у  него  самое  заурядное,
круглое лицо. Ломброзо, вероятно, ошибался - у  Витьки  обычный  круглый
череп.
   - Господи, ты даже не понимаешь,  почему  ты  мерзавец,  -  говорю  я
своему бывшему товарищу.
   - Действительно, не понимаю, - говорит он, пристально глядя на  меня.
- Я убирал всякую мразь, можно сказать, помогал полиции избавлять мир от
разной шпаны. В Хайзене я застрелил бывшего агента,  сначала  предавшего
свою страну, а потом и тех, на кого работал. Когда ты к нему  пришел,  я
терпеливо ждал окончания вашего  разговора.  И,  только  сообразив,  что
ничего не вышло, Убрал Кребберса. Или в Антверпене...  Я  ведь  сидел  у
офиса с самого утра. Ждал, когда ты приедешь. И только когда ты вошел  в
офис, я пошел к машине Ржевкина. Для меня важнее всего был твой разговор
с ним. И только после разговора Ржевкину  пришлось  замолчать.  Навсегда
замолчать.
   - Ты сам-то хоть слышишь, что говоришь? - спрашиваю я. -  Ты  человек
или робот? О живых людях ведь говоришь...
   - Да ладно тебе. - Он поморщился. -  О  каких  живых  людях  речь?  О
мерзавцах. Моему брату в Чечне ноги перебило, из  его  роты  половина  в
живых остались. Брат от  гангрены  умер,  его  даже  в  Москву  привезти
успели. Так вот, из их  роты  только  один  офицер  остался.  Лейтенант.
Который от вида крови маму звал и даже мух давить не умел. Это до войны.
А сейчас он сам людей режет. Не стреляет,  он  этого  не  любит.  Именно
режет. Мерзавцев  всяких,  наркоманов,  шваль  всякую.  Когда  в  Москву
вернемся, ты ему о живых людях расскажи, пусть  он  и  тебе  свои  шрамы
покажет.
   - При чем тут это?! - Я повысил голос. - На войне люди  звереют,  сам
знаешь. Но ты сейчас не на войне. Ты в  Париже.  Тебя  никто  не  просил
убивать ни в чем не повинных людей.
   - Как это ни в чем не повинных? Он тебе пистолетом грозил? Убить тебя
хотел? А я должен был сидеть и ждать, когда он в тебя выстрелит? У  меня
такого приказа не было. Я тебя, дурака, охранять должен.
   - А если бы приказали - и меня бы убрал? -  усмехнулся  я.  -  И  еще
заплатили бы.
   - Убрал бы, - кивает Виктор.  -  Только  чего  ты  печешься  об  этом
придурке-наркомане, который тебе угрожал? Или о  его  придурочной  бабе?
Кстати, нужно будет  ее  тоже  убрать,  пока  она  полицию  не  вызвала.
Красивая она, но нужно.
   Последние слова Виктора меня взбесили.
   - Пошли! - заорал я, поводя дулом пистолета.
   - Ты что, с ума сошел? - Он смотрит на меня в изумлении.
   - Идем, говорю. - Я бью его рукояткой по спине.  Он  охает,  невольно
морщится и поворачивает к дому Сибиллы.
   Мы доходим до дома, и я нажимаю на кнопку диктофона.  Только  бы  она
мне ответила... Только бы она мне ответила...
   - Да, - слышу безучастный голос.
   - Это я, Вейдеманис. - И тотчас же щелкает замок, дверь  открывается.
- Идем, - говорю я Виктору, толкая его в спину.
   - Она тебе нравится? - подмигивает мой бывший товарищ, и мы входим  в
кабину лифта.
   На четвертом этаже выходим. Дверь все еще открыта. Выбегая, я  только
прикрыл входную дверь, а  Сибилла  не  стала  ее  закрывать.  Несчастная
женщина...
   Она сидит на полу перед трупом  Марселя  и  даже  не  плачет.  Только
смотрит на него и раскачивается из стороны в сторону.  Хорошо  еще,  что
она открыла нам наружную дверь.
   Наше с Виктором появление ее совсем не  волнует.  У  Виктора  в  руке
чемоданчик, и он похож скорее на практикующего врача, чем на убийцу.
   Убийца косится на меня, потом подходит к голубому дивану  и  садится,
демонстративно положив чемоданчик рядом с собой.
   Я подхожу к  Сибилле.  Кладу  руку  ей  на  плечо.  Но  она  даже  не
оборачивается. По-прежнему смотрит на труп друга. Человек,  купивший  ей
квартиру, нужен для обеспечения жизни, а Марсель был "для души". Она так
и сказала - "для души". Я уставился на Виктора. Может, все-таки  поймет,
что  натворил?  Неужели  можно  вот  так,  запросто,  убить   совершенно
незнакомого  человека?  Неужели  можно  разрушить  целый   мир   надежд,
устремлений, радостей? Ведь человек, убивающий другого  человека,  берет
на себя такой грех.
   Виктор смотрит на меня. Хмурится. Ему явно не нравится эта  квартира.
Не нравится и Сибилла, сидящая над трупом Марселя. Виктор снова  достает
свой мобильник. Он действительно не понимает, что  произошло.  Полагает,
что сможет позвонить полковнику.
   - Подожди. - Я подхожу к нему и вырываю из его руки аппарат.
   - Тебе нужно позвонить? - спрашивает Виктор.
   Вместо ответа я со всей силы запускаю телефоном в стену.
   - Рехнулся! - вскакивает Виктор. - Ты знаешь, сколько он стоит?
   - Сиди. - Я толкаю его  обратно  на  диван.  Виктор  пытается  что-то
сообразить. Смотрит то на меня, то на Сибиллу.
   - Вы с ней были раньше знакомы? - Ничего  другого  ему  в  голову  не
приходит. - Она была с тобой?
   Сибилла поднимает на меня глаза. Неужели она понимает по-русски?
   Впрочем, мать у нее полька... Может, и понимает.
   - Чего тебе от меня нужно? - Виктор начинает нервничать.
   - Кто это? - спрашивает Сибилла, указывая дрожащим пальцем на убийцу.
   Она уже догадалась, что он не доктор. И не из полиции.
   - Это он стрелял в Марселя. Я привел его сюда, чтобы он  увидел,  что
натворил, - отвечаю я, глядя на Виктора.
   - Он?.. - спросила Сибилла. И вдруг, вскочив  на  ноги,  метнулась  к
нему, словно собиралась убить голыми руками.
   - Убери! - дико орет Виктор, отбиваясь. - Убери от меня эту стерву!
   Сибилла же, вцепившись ногтями в его физиономию,  пытается  добраться
до глаз. На круглом лице Виктора появляются кровавые полосы.
   - Убери, - он, уже не стесняясь меня, бьет ее изо всех сил.  Я  слышу
удары - один, второй, третий. Он знает, как бьют,  он  умеет  бить  даже
женщин.
   Она падает на пол после очередного удара,  кусая  губы  от  боли.  Он
попал ей в солнечное сплетение.  Волосы  падают  на  лицо  женщины.  Он,
тяжело дыша, поднимает голову за волосы, с ненавистью  смотрит  на  нее,
потом на меня.
   - Психованная дура, - громко говорит он, - чуть глаза не  выдрала.  И
ты  тоже  идиот,  решил  дурацкий  эксперимент  поставить.  Давай   твой
пистолет.
   Наверное,  он  так  ничего  и  не   поймет.   Его   воодушевила   моя
неподвижность.
   Я в таком состоянии, что не могу адекватно реагировать на все. В  эти
минуты я больше всего думаю  об  Илзе.  Я  не  успел  прийти  на  помощь
женщине, так стремительно она рванулась к нему. А потом даже  не  понял,
что же произошло, когда он несколькими точными ударами сшиб ее на пол.
   - Сволочь, - прохрипел  он,  касаясь  пальцами  своего  кровоточащего
лица.
   И снова ударил ее ногой. Легко,  без  злобы,  как  пинают  назойливую
собаку.
   - Понравилось? - спрашивает он меня.  Ему  все  еще  кажется,  что  я
провожу эксперимент. Или ему хочется, чтобы так казалось.
   Она лежит на полу, глядя в потолок. Наверное, он  ударил  ее  слишком
сильно. Я начинаю кашлять, и он ждет,  когда  я  закончу.  Странно,  что
Сибилла лежит без движения. Туфли она давно отбросила куда-то в сторону.
Юбка порвалась, обнажив колено. Странно, но  у  нее  не  очень  красивое
колено. И вообще не очень красивые ноги. Я смотрю на ее обнаженную ногу.
Может, поэтому у нее длинное платье. Не хочет показывать свои ноги. Ведь
она наполовину полька, у нее должна быть идеальная  фигура.  Господи,  о
чем я думаю в такой момент.
   - Давай пистолет, - снова рычит Виктор, -  уже  четвертый  час  утра,
нужно сматываться. Того и  гляди  сюда  может  подняться  консьерж.  Или
кто-то из соседей вызовет полицию,  кто  слышал,  как  ломалось  стекло.
Давай пистолет.
   Он снова трогает свое лицо и снова с ненавистью смотрит  на  женщину.
Его волнует только то, что имеет отношение лично к нему. Подлец! Видимо,
он действительно ударил ее очень сильно. Она все еще лежит на  полу,  не
двигаясь. Я вдруг замечаю, что она беззвучно плачет. Не знаю почему,  но
это трогает меня, очень сильно трогает. Возможно, я вспомнил  Илзе.  Она
тоже не любит громко плакать. Она никогда не плачет при  посторонних,  а
если такое случалось,  то  плакала  беззвучно,  словно  стесняясь  своих
чувств. Девочка выросла без матери.
   - Черт с тобой, - шепчет Виктор, оглядываясь по сторонам, - не хочешь
стрелять, не нужно. Вообще-то ты  прав,  шуму  будет  много.  Можно  без
пистолета обойтись.
   Он оборачивается  и  берет  большую  подушку  с  дивана.  Подходит  к
женщине, лежащей на полу. В этом есть какой-то дикий эротизм. Его грубые
башмаки у ее лица. Он поднимает башмак и легко бьет ее по лицу.
   - Стерва, - говорит он почти ласково, - сейчас успокоишься.
   В эту секунду я понимаю, что высшим  проявлением  эротики  для  этого
подонка является момент убийства. Он получает от этого удовольствие.  От
сознания собственной значимости, мужской  силы,  своей  власти,  которая
позволяет ему давить других людей. Он наслаждается убийством.
   Мерзавец наклонился, собираясь положить подушку на лицо Сибиллы.
   Кажется, он  собирается  ее  удавить.  Она  даже  не  сопротивляется,
уставясь на него ненавидящими глазами.  Мне  кажется,  что  она  решила,
будто я ее предал, и поэтому она так неподвижна. Разве сбежишь  от  двух
вооруженных мужчин, так страшно и нагло ворвавшихся в ее жизнь?
   Виктор  наклоняется  совсем  низко,  наслаждаясь  созерцанием   своей
жертвы.
   Когда  жертва  захрипит,  этот   подонок   наверняка   захрюкает   от
удовольствия. Каким идиотом я был! Неужели я не видел в его глазах  этот
вожделенный блеск?
   - Погоди-ка, - останавливаю я  его  сдавленным  шепотом,  -  дай  мне
подушку.
   Он оборачивается ко мне. Изумление на его лице  сменяется  восторгом.
Он понял - я такой же, как он. Я - удушитель. И хочу получить свою  долю
удовольствия. Да и мне невыгодно оставлять живого свидетеля.  Мы  с  ним
сейчас в одной связке. Я нахожу, а он убивает. До  тех  пор  пока  я  не
найду Труфилова, я для него приманка для дичи. А вот когда найду - стану
идеальной мишенью. А пока я  должен  убрать  свидетельницу.  Но  я  хочу
сделать это сам. Он так думает.
   Значит, каждому воздается по вере его.
   - Бери, - говорит он, улыбаясь. Я  делаю  к  нему  два  шага.  Хватаю
подушку, достаю  пистолет  и  вдруг,  прислонив  подушку  к  его  груди,
стреляю.
   Раз, второй, третий. Я вижу, как меняется его  лицо.  Вижу,  как  ему
больно. Чувствую, как он дергается. Господи, что со мной? Я хочу  понять
логику садиста. Хочу  почувствовать  такое  же  удовольствие  от  самого
процесса убийства, которого ждал он. Ему не  просто  больно,  ему  очень
страшно. У него подгибаются ноги, и  он  падает  на  пол.  Я  отбрасываю
подушку, наклоняюсь к нему.
   - Что ты чувствуешь? - кричу я, словно безумный. - Тебе хорошо?  Тебе
очень хорошо?
   Он пытается что-то сказать и не может. Хочет говорить, но у него  нет
сил. Он застывает, оскалив рот в предсмертной усмешке. Я  отворачиваюсь.
Беру подушку и бросаю ему на лицо. Будь ты проклят! Первый раз  в  жизни
убиваю человека, первый раз в жизни я решился на такое.
   И снова кашель раздирает мою грудь. Я  скрючиваюсь,  чтобы  сохранить
хотя бы остатки сил, - кашель раздирает меня изнутри. Когда меня немного
отпустило, я обнаружил, что сижу на полу, а  рядом  лежит  Сибилла.  Она
по-прежнему смотрит в потолок. Повернув голову ко мне, она спрашивает:
   - Зачем?
   - Не знаю. - Я действительно не знаю,  зачем  я  его  убил.  Какой-то
подсознательный импульс! Или  же  меня  потряс  ее  беззвучный  плач.  А
возможно, это связано с событиями последних дней. Но оказалось,  Сибилла
спрашивала не о том.
   - Зачем он его убил?  -  прошептала  она.  Я  отвернулся.  Что  можно
объяснить потрясенной женщине? Что вообще я могу сказать? Уже утро, а  я
все еще здесь. И неизвестно, когда вернусь  в  отель.  А  если  вернусь,
оставив здесь два трупа, то меня найдут через несколько часов.  И  тогда
моя девочка погибнет. И моя мать сойдет с ума от горя. А я буду  умирать
в страшных мучениях во французской тюрьме. Я сижу на  полу  и  постоянно
прокручиваю эти мысли. Рядом со мной лежит  женщина  и  смотрит  куда-то
сквозь меня. И два трупа. Бог знает, что мне с ними делать.

Антверпен. 14 апреля

   Они вылетели на вертолете. Вместе с Дронго  в  салоне  большегрузного
голландского вертолета  находились  комиссар  Вестерген,  майор  Шевцов,
Захар Лукин и помощник комиссара. Все время пути они молчали,  думая  об
одном - надо успеть в Антверпен так, чтобы переговорить с неизвестным им
Ржевкиным. Вертолет приземлился в Антверпене через сорок минут. Комиссар
Вестерген вышел первым.
   Его встречал у трапа бельгийский коллега - комиссар  Верье.  Плотный,
румяный здоровяк, который мог служить образцом  шеф-повара  или  хозяина
кондитерской, но этот человек занимался самыми громкими преступлениями в
Бельгии, считаясь высококлассным специалистом, в том числе и по "русской
мафии".
   Вестерген пожал руку своему коллеге. Тот кивнул и мрачно заметил:
   - Вы опоздали, Вестерген. Вы немного опоздали.
   - Что случилось? - спросил Дронго, спускавшийся следом по  трапу.  Он
придерживал рукой черную широкополую  шляпу.  Головной  убор  не  совсем
привычный для него. Обычно он предпочитал кепи, купленное в Лондоне.  Но
в эту поездку изменил своим правилам. В Европе  эта  шляпа,  которую  он
приобрел несколько лет назад в Ницце, не казалась столь экзотичной,  как
дома или на Востоке.
   По лицу комиссара Верье он понял, что они снова опоздали.
   - Что произошло? - повторил он, протягивая руку комиссару.
   - Полчаса  назад  взорвали  автомобиль  с  мистером  Ржевкиным.  Наши
сотрудники опоздали буквально на десять-пятнадцать минут. Мои  люди  уже
на месте.
   Даже обычно невозмутимый Вестерген отпустил крепкое  словцо.  Шевцов,
вышедший из вертолета, выслушал Дронго, нервно пожал плечами, и лицо его
исказила презрительная гримаса.
   - К чему нужны все ваши логические построения, если все равно  у  нас
ничего не получается. Занимайтесь своим анализом и не мешайте нам делать
свое дело. Мне Шерлоки Холмсы ни к чему.  Мне  нужны  реальные  бандиты,
которых я могу арестовать и доставить в Москву.
   - Договорились, - холодно ответил Дронго,  -  отныне  каждый  из  нас
будет заниматься своим Делом.
   - А ты отойди от меня, - отмахнулся от Лукина майор Шевцов, -  и  без
тебя тошно. Надо осмотреть место, где его взорвали.
   Приехавшие  рассаживались  по  автомобилям.  В  первом   разместились
комиссары Вестерген и Верье, а также их помощники. Во  втором  -  гости,
прилетевшие  из  Москвы.  Шевцов  сел  впереди   и   демонстративно   не
оборачивался всю дорогу. Его раздражали постоянные неудачи.  Дважды  они
опаздывали к месту событий, и дважды преступники уходили буквально у них
из-под носа.
   На место  происшествия  группа  прибыла  минут  через  двадцать.  Они
увидели черный остов  автомобиля  Ржевкина,  толпу  испуганных  горожан,
обезумевшую от ужаса секретаршу, которая давала показания  следователям.
Остатки того, что когда-то было самим Ржевкиным, уже погрузили в  машину
"Скорой помощи" и увезли.
   К комиссару Верье подошел один из сотрудников полиции.
   - В машину  была  заложена  взрывчатка,  -  доложил  он,  -  очевидцы
уверяют, что она взорвалась,  как  только  он  сел  в  автомобиль.  Явно
работали профессионалы. Свидетелей много, мы работаем со всеми, но никто
не видел, как к этому автомобилю подходил кто-то чужой.
   - Что говорит его секретарь? - спросил Верье.
   - Уверяет, что за несколько минут до взрыва у  него  был  незнакомец,
который угрожал президенту компании. Она убеждена, что он угрожал.
   - Они вышли вместе? - спросил Верье.
   - Нет. Сначала его гость, а потом мистер Ржевкин.  Но  гость  был  из
России, в этом она убеждена.
   Дронго, услышавший слово "Россия", подошел чуть ближе.
   - Что она говорит? - спросил Дронго у Верье. Он не знал французского.
   Верье коротко изложил суть:
   - Говорит, что у Ржевкина был какой-то гость, который ему угрожал.
   Девушка считает, что он был из  России.  Она  сама  из  Вильнюса,  но
понимает русский язык.
   -  Конечно,  понимает,  -  улыбнулся  Дронго,  -  можно  мне  с   ней
поговорить?
   - Говорите, - пожал плечами Верье, - если вы считаете, что так нужно.
   Дронго подошел к девушке. Та была не просто напугана, она  находилась
в состоянии шока. На вопросы отвечала судорожными кивками головы.
   - Извините меня, - тихо  сказал  Дронго,  -  вы  запомнили  человека,
который к вам приходил?
   - Да, да, - кивнула она сквозь слезы. Девушка вытирала лицо  платком,
еще больше размазывая косметику. Спокойный голос Дронго  немного  привел
ее в  чувство.  -  Я  его  запомнила,  -  она  обрадовалась,  что  среди
бельгийских полицейских оказался и бывший соотечественник.
   - Он говорил по-русски? - спросил Дронго. Майор Шевцов подошел ближе,
но не вмешивался в допрос.
   - Да, он хорошо говорил по-русски, - кивнула она, - очень хорошо.
   - Он угрожал Ржевкину? Вспомните,  он  действительно  угрожал  вашему
хозяину?
   - Угрожал, - заплакала она, - он угрожал. Сказал, что посадит  его  в
бельгийскую тюрьму. - В бельгийскую тюрьму? - задумчиво повторил Дронго.
   - У него был литовский  акцент?  -  спросил,  вступивший  в  разговор
Сергей Шевцов, - Нет, - удивилась девушка, - не было.  Он  очень  хорошо
говорил по-русски.
   - Вейдеманис родился в  Сибири  и  провел  там  первые  пять  лет,  -
напомнил Дронго, не глядя на майора. Он подозвал Лукина и  взял  у  него
фотографию Вейдеманиса, полученную по факсу. Фотография была  смазанная,
бывший подполковник КГБ был изображен на ней еще  довольно  молодым.  Но
как только он показал фотографию девушке, она вскочила со  скамьи,  едва
не опрокидывая ее.
   - Это был он! Он! Я его узнала. Это он  приходил  к  нам.  -  Девушка
снова заплакала.
   Верье ловко выхватил фотографию  из  рук  Лукина,  уже  собиравшегося
убрать ее в папку.
   - Я думаю, она нам пригодится, - строго сказал бельгиец.
   - Эдгар Вейдеманис, - задумчиво повторил Дронго.
   - Это ясно и без ваших умозаключений, - с вызовом  сказал  Шевцов.  -
Они наверняка вернулись в Голландию. Нужно снова начинать с Амстердама.
   - Возможно, - кивнул Дронго, - но у меня отпало всякое желание лететь
с вами обратно. Я останусь в Антверпене. Захар, не забудь переслать  мои
вещи в отель  "Антверпен  Хилтон".  Я  останусь  здесь,  пока  не  найду
Вейдеманиса.
   - Решили помочь бельгийской полиции? - спросил Шевцов. - Думаете,  вы
сможете найти преступников раньше бельгийцев?
   - Я постараюсь это сделать,  -  коротко  ответил  Дронго.  -  Мне  не
нравится это дело с самого начала.  Я  должен  попытаться  опередить  их
группу хотя бы один раз.
   - Это ваше дело, - пожал плечами Шевцов, - можете оставаться.
   Он пошел к автомобилю. Лукин вопросительно посмотрел на Дронго.
   - Ты тоже уезжай, - разрешил Дронго, - если  будут  новости  -  сразу
звони на мой телефон. Самое главное - узнать все  про  Вейдеманиса.  Мне
нужно  понять,  почему  он  согласился  отправиться  в