быть  в
этой машине. Самое главное.
   Один из полицейских грубо оттолкнул  его.  Он  даже  не  обратил  на  это
внимания. Как загипнотизированный, смотрел  на  эту  куклу.  "Зачем  им  эта
кукла? Зачем они ее купили? Для чего? А  ведь  красивая  кукла.  Наверно,  с
закрывающимися глазами. Голубые глаза. Совсем как у Элен. У нее были  такие.
Почему были? Почему не забирают куклу? Ей же  нельзя  здесь  находиться.  Ей
будет больно. Уберите куклу. Она же живая. Она  все  видит.  Ребенку  нельзя
смотреть на это. Какому ребенку? У Элен была  дочь.  Скажите  ей,  что  мать
жива. А где ее мама? Куда их увезли? Зачем? И что будет с  Дюпре?  Ему  надо
обо всем рассказать. Ведь у  них  должна  быть  свадьба.  Какая  свадьба?  С
куклой? Значит, свадьбы не будет.  Но  я  свидетель.  Свадьба  должна  быть.
Почему не будет свадьбы? Какая свадьба? Это кукла для детей! Каких детей? Не
помню. У Луиджи были дети. Нет, Луиджи любил эту куклу. А у Дюпре были дети.
Господи, да уберите же эту куклу! Ничего не понимаю. Зачем здесь эта  кукла?
Уберите ее!" Мигель вдруг почувствовал, что начинает сходить с ума.  Усилием
воли он повернул голову в другую сторону, заставив себя не смотреть  на  эту
куклу. Его снова толкнули.  Он  повернулся,  попытался  выбраться.  Отовсюду
лезли фоторепортеры, журналисты, просто любопытные. Щелкали блицы.  Он  стал
силой прокладывать себе путь и, выйдя на тротуар, вдруг неожиданно  сник  и,
сев на землю рядом с мусорным ящиком, стал шарить по карманам, словно что-то
ища. Внезапно с удивлением обнаружил, что в левой руке у  него  две  большие
плитки шоколада. Очевидно, от его горячей ладони  шоколад  начал  таять.  Он
выбросил его в мусорный ящик. Потом встал и, словно постарев сразу на десять
лет, медленно побрел в сторону - не понимая, куда и зачем он идет.

Нью-Йорк. День тридцать первый

   - Мы искали вас по  всему  городу.  Где  вы  были?  -  Комиссар  серьезно
посмотрел на него.
   - Не помню, - у Гонсалеса был смущенный  и  растерянный  вид,  -  честное
слово, не помню.
   - Так нельзя. Возьмите себя в руки. К этому  надо  быть  всегда  готовым.
Всегда, - комиссар повернулся к окну, - это тяжело, черт возьми, но... -  Он
вдруг замолчал.
   - Сегодня должна была быть их свадьба, - тихо пробормотал Мигель.
   - Я знаю, - сказал комиссар, не оборачиваясь.
   В комнате наступило молчание. Комиссар наконец повернулся к Гонсалесу.
   - Бомбу подложил Алан Дершовиц. В машину. Полиция  уже  разыскивает  его.
Все линии перекрыты Интерполом.  Генеральный  директор  приказал,  чтобы  ты
немедленно летел домой, на родину. Тебе нужно отдохнуть.
   - Я не уеду, - угрюмо сказал Мигель.
   - Не понял. - Комиссар подошел ближе. - Не понял, - повторил он.
   - Я сказал, не уеду, пока не найду и не убью его.  Под  землей  найду.  Я
задушу этого гада своими руками.
   - Не найдешь, - комиссар угрюмо покачал головой, - сейчас не  найдешь.  А
вот он наверняка будет тебя искать. Мы  потеряли  слишком  много  людей.  Ты
должен лететь. Это приказ.
   - Я могу подать рапорт. Можете меня выгнать.  Что  угодно,  но  я  прошу,
умоляю меня оставить. Я должен всадить пулю в этого негодяя.
   - Региональный инспектор, это приказ, - сурово повторил комиссар. - Да, -
добавил комиссар, - с сегодняшнего дня ты - региональный  инспектор.  Пойми,
ты должен лететь.
   - Хорошо, - тихо произнес Гонсалес, - я уеду.
   Больше он ничего не говорил. До самого вылета. Только перед посадкой, уже
в аэропорту, он вдруг спросил:
   - Дюпре был еще жив, когда его вытаскивали, а как он сейчас?
   - Пока  живой,  -  ответил  комиссар,  провожавший  его  вместе  с  двумя
сотрудниками, один из которых должен был лететь вместе  с  ним,  -  пока,  -
честно сказал комиссар, - но положение очень тяжелое. Он потерял  два  литра
крови. У него несколько ран. Врачи говорят: нужно надеяться на чудо. Но пока
он жив.
   - Он не приходил в себя?
   - Нет, конечно.
   Мигель помолчал и, словно не решаясь, выдавил:
   - А Элен Дейли?
   На что он надеялся? Может быть, на чудо? Комиссар не ответил. Только сжал
пальцы, но так, что они громко хрустнули.
   Объявили посадку на Лондон.
   - Твой рейс, - комиссар протянул руку, - в Лондоне тебя встретят.  Оттуда
с пересадками домой. Будь здоров. Постарайся хорошо отдохнуть.
   - До свидания. - Мигель пожал руку и пошел  по  коридору.  Затем,  словно
что-то вспомнив, быстро вернулся:
   - Отвезите детям Луиджи куклу. Дюпре  ее  купил.  Она,  наверное,  еще  в
полицейском участке. Возьмите и отвезите. Хотя нет, лучше купите  новую.  На
старой наверняка следы крови. Пожалуйста, не забудьте...
   Темнокожий комиссар грустно улыбнулся:
   - Все вы такие... не беспокойся, не забуду. Лети, сынок. Уже  в  самолете
он вспомнил, что так и не узнал настоящих имен Шарля  Дюпре  и  Элен  Дейли.
Мертвые имеют на это право. Только мертвые.

ЧАСТЬ V
ВОСПОМИНАНИЯ

День тридцать второй. Столица его Родины

   Столица встретила  его  мелким  моросящим  дождиком.  После  утомительных
переездов и смены паспортов в двух странах он наконец  летел  на  Родину.  В
самолете вместе с ним летела группа  советских  спортсменов,  возвращавшихся
домой. Молодые  ребята  его  возраста  весело  шутили,  вспоминали  забавные
эпизоды, рассказывали анекдоты. А он так ни разу и не улыбнулся.
   Он знал - феномен "реанимации" еще не наступил. "Разгерметизация"  придет
позднее. И он будет  искать  человека,  чтобы  высказаться.  Он  постарается
передать ему свою боль, свои тревоги, свои надежды. И он заранее знает,  что
из этого ничего не выйдет, потому что ничего конкретного  он  рассказать  не
сможет, а его  словоблудие  в  попытках  найти  духовный  контакт  со  своим
"исповедником" вызовет лишь раздражение обоих.
   В аэропорту его, разумеется, не встречали.  Не  играли  фанфары,  не  был
выстроен почетный караул. Подняв воротник светлого плаща, он довольно быстро
прошел таможенный контроль, благо вещей у него совсем не было.
   Несколько раз оглянувшись, он спустился  вниз  и  позвонил  по  телефону.
Через несколько секунд автомат сработал. Поговорив около минуты, он  положил
трубку и, выйдя из здания аэропорта, нанял такси,  попросив  шофера  отвезти
его в центр города.
   Не доезжая до назначенного места, он остановил машину  и,  расплатившись,
вышел. Два квартала он прошел пешком. Дождь усиливался, и ему пришлось  идти
быстрее.
   На квартире его уже ждали. Молчаливый хозяин  провел  его  в  комнату  и,
предоставив ему возможность переодеться, бесшумно  вышел.  Здесь  находились
его вещи. Стоял чемодан. На стуле лежали его часы,  документы,  даже  зубная
щетка.
   Раздевшись догола, он достал  из  чемодана  свое  нижнее  белье  и  начал
одеваться. Накрахмаленная рубашка, его любимый галстук, его костюм.  Паспорт
в кармане. Удостоверение личности. Деньги. Носовой платок. Брелок с  ключами
от чемодана. Надел часы, достал бритву, от которой уже успел  отвыкнуть,  и,
подумав немного, решил побриться в гостинице.
   Натянул плащ.
   Через двадцать минут он был уже одет. Поднял свой чемодан  и  постучал  в
дверь. Хозяин квартиры вошел в комнату, оглядел его, удовлетворенно кивнул и
молча проводил до дверей. Не было произнесено ни слова. Лишь на прощание ему
протянули бумажку. Это было направление в гостиницу.
   Еще через час, отдохнувший и свежевыбритый, он сидел в одноместном номере
гостиницы и, набирая телефон, пытался дозвониться  по  коду  в  свой  родной
город. Наконец это ему удалось.
   - Алло, - раздалось в трубке. У него дернулся кадык.
   - Мама, - тихо произнес он.
   - Это ты?.. - Она назвала его тем ласково-уменьшительным именем,  которым
звала в детстве. - Это ты?
   - Да, мама, я. Здравствуй, как ты себя чувствуешь, как папа?
   - Все хорошо. У нас все хорошо. Как ты сам? Я  так  волновалась.  Столько
дней! Хорошо еще, что писал. А то бы я, наверно, с ума сошла.
   Он улыбнулся. Перед отъездом он написал целую пачку писем и телеграмм. Их
и отправляли его родным через каждые два-три дня. Но они об этом  не  знают.
Хорошо, что не знают.
   - Когда приедешь? - счастливый голос матери звучал  совсем  близко.  -  Я
очень скучаю без тебя, - добавила она.
   - Я тоже, мама. Думаю, что дня через два-три. Запиши  мой  телефон.  Если
что-нибудь нужно, звони, я здесь.
   Он продиктовал свой номер. Она, записав телефон и прибавив еще  несколько
ласковых слов, передала трубку отцу.
   - Здравствуй! - раздался в трубке голос отца.
   - Здравствуй, папа.
   - Давно приехал?
   "Отец все-таки догадывается", - подумал он и ответил:
   - Сегодня. Только что.
   - Как ты себя чувствуешь? Ты здоров?
   - Конечно, здоров.
   - Вот здесь мама говорит, что у тебя хриплый голос. Ты не находишь? Может
быть, простудился?
   - Когда я в последний раз болел, папа, ты помнишь?
   - Не помню. Но все равно не особенно резвись. Ты когда собираешься домой?
Не хватит гулять? По-моему, уже достаточно.
   - По-моему, тоже. Наверное, послезавтра прилечу. Не знаю. Ты  же  знаешь,
что я не люблю самолеты, а поездом долго...
   - Как хочешь, - сказал отец.
   И он вспомнил, что отец вот уже двадцать пять лет не  летает  самолетами,
предпочитая им поезда.
   - Я прилечу, папа. Теперь уже скоро. Мама сильно волновалась?  -  спросил
он озабоченно.
   - Как всегда, когда тебя нет. Трудно было?  -  не  удержался  от  вопроса
отец, и он укоризненно покачал головой. Отец-то тоже  профессионал.  Видимо,
отцовские чувства перевесили.
   - Не очень. Приеду - расскажу, - соврал он, зная, что ничего  не  скажет.
Отец, конечно, понял. На другом конце раздался его голос:
   - Да, я понимаю, билеты всегда трудно доставать. И с  гостиницами  сейчас
нелегко. - Говорит для матери, догадался он и почувствовал  благодарность  к
отцу, оберегающему мать от всяких волнений и тревог.
   Попрощавшись, он положил трубку. Минуты три  сидел  на  стуле,  задумчиво
глядя на телефон. Начало темнеть, и в номере было довольно мрачно. Он  знал,
что звонить ему будут только завтра. И родители, и... Словом, только завтра.
Сегодняшний  вечер  в  его  распоряжении.  Он  подумал  о  своих  товарищах,
знакомых, друзьях. Увы! Пока никому не позвонишь. Хорошо  еще,  что  ему  не
возбраняется звонить домой. Могли бы запретить и это.
   Он поднялся и, подумав немного, решил пойти в буфет, Взять  немного  еды,
чтобы поужинать. Он  любил  есть  в  одиночестве,  хотя  и  был  чрезвычайно
общительным человеком. Впрочем, какие только странности не бывают у людей. В
буфете почти никого не было. Он попросил  положить  ему  два  ломтика  сыра,
ветчину, немного рыбы, черного хлеба, холодной курицы и вдруг поймал себя на
мысли, что хочет выпить, хочет забыться и отрезать все, что произошло за эти
дни. Разумеется, пить в буфете ему было неудобно, и он решил  взять  бутылку
водки,  рассудив,  что  выпьет  граммов  сто.  Остальное  можно  оставить  в
холодильнике, хотя вряд ли оно ему еще  понадобится.  Он  не  любил  пить  и
выпивал рюмку-другую изредка, по случаю.
   В этот вечер, однако,  на  него  нашло.  Он  выпил  первые  сто  граммов.
Почувствовал, как обжигающее тепло разливается по телу. Решил выпить  вторые
сто граммов  и  заставил  себя  это  сделать.  Затем  он  вспомнил  о  своих
испытаниях, о погибшем товарище и  выпил  третью  рюмку.  "Пьют  в  одиночку
только алкоголики, - подумал он, - вот и я стану настоящим алкоголиком. Надо
выйти куда-нибудь".
   Захлопнув дверь, спустился на первый этаж. Прошел вестибюль и  направился
в ресторан. Швейцар предупредительно распахнул перед ним двери  ресторанного
зала. Войдя, он остановился, оглядываясь.
   Зал был полон. Играла музыка, в одном конце слышались выкрики подвыпивших
гуляк, женский смех. К нему подскочил официант.
   - Что вы хотите?
   Он удивился.
   - Зачем ходят в ресторан?
   Официант, очевидно, не понял.
   - Я спрашиваю, чего вы хотите? Поужинать,  заказать  номер  или...  -  он
сделал многозначительную паузу.
   На этот раз не понял Гонсалес.
   - Что или?..
   Молодой прыщавый торжествующе улыбнулся.  Новичок,  решил  он,  не  знает
правил, и, нагнувшись, тихо прошептал:
   - Есть столик с двумя...
   - С двумя?.. - недоуменно переспросил Гонсалес.
   Видимо, алкоголь  оказывал  свое  действие.  Он  что-то  туго  соображал.
Официант улыбнулся чуть нагловатой, пресыщенной и презрительной улыбкой.
   - Девочки, - сказал он со значением, - есть девочки.
   Только теперь он понял. Снова вспомнил Джакарту и улыбнулся.  Ему  просто
везет на подобные истории.
   Его собеседник воспринял улыбку как знак одобрения.
   - Мне - четвертак, девочке - полтинник, - деловито, словно все  было  уже
решено, заявил он, - вам в номер, выберете любую.
   Он даже не стал ругать этого парня. В другое время наверняка бы плюнул  и
ушел. Но в этот вечер... Как тяжело стоять, болит голова... Он молча  кивнул
и, показав свой номер на бирке ключа, повернувшись, вышел из зала.
   Официант не обманул. Через десять минут в номер постучали.  Он  не  успел
приподняться с кровати, как дверь отворилась и торжествующий работник  сферы
обслуживания ввел в маленькую комнату двух девиц. Одна -  высокого  роста  и
довольно полная блондинка, другая - брюнетка с  вытянутыми,  но  правильными
чертами лица.
   Усадив их на стулья, сопровождающий кивнул ему, и они вышли в коридор. Он
снова поступил вопреки своей обычной логике. Протянул  деньги  и  услышал  в
ответ:
   - Которую?
   - Левую, - он и на этот раз изменил себе.
   Официант позвал блондинку, и за  ними  щелкнул  замок.  "Что  это  я?"  -
подумал он вдруг с удивлением. Но отступать было уже поздно.
   Он вошел в комнату. Девица смерила  его  взглядом  с  головы  до  ног  и,
видимо, осталась довольна внешним осмотром.
   - Сигареты есть? - спросила она низким голосом.
   - Не курю. - В нем начало нарастать глухое раздражение.
   Девица вздохнула, вытащила  из  маленькой  сумочки  сигарету  и,  щелкнув
зажигалкой, закурила. Номер  наполнился  дымом.  Он  молча  подвинул  к  ней
пепельницу.
   Она продолжала курить, вызывающе поглядывая на него, словно спрашивая, не
пора ли приступать?
   - Кстати, как насчет монет? - деловито спросила девица, докурив сигарету.
   Она явно не любила терять даром времени.
   - В каком смысле? - Он позволил себе немножко позабавиться.
   - В смысле денег. Разве официант не сказал? Я беру полтинник. -  Лицо  ее
вдруг стало жестким и злым. Очень злым.
   - Да, да, я помню. Деньги, конечно, вперед, - он еще мог иронизировать.
   Она искренне удивилась.
   - Конечно.
   А он вдруг подумал, что не сумел бы назвать цену своему телу,  даже  если
бы его очень попросили. Полез в карман, достал зеленую  бумажку  и  протянул
своей гостье.
   - Это мне, - девица была из опытных, - и десятку надо дать официанту.
   Он улыбнулся. Все-таки этот пройдоха обманул меня.
   Что ж, придется заставить его поделиться.
   - Я уже дал ему двадцать пять. По-моему, более чем достаточно.
   Она с любопытством взглянула на него.
   - Да?! Тогда бы уж сразу выложили стольник, и я бы осталась на ночь.
   - Не надо.
   - Что не надо?
   - Ничего не надо. Как вас зовут? - решил он сменить тему разговора.
   Она сказала. Кажется, он задал еще какой-то вопрос. Она  снова  ответила,
но было заметно, что эта затянувшаяся сцена начинает ее нервировать.  Девица
привыкла к устоявшимся схемам, и, когда ход действия  вдруг  нарушался,  она
чувствовала себя не в своей тарелке.
   - Давайте быстрее. У меня нет времени, - сказала  она  деловым  тоном,  -
принесите лучше стакан воды.
   Он поднялся, взяв пустой стакан, отправился в ванную. Войдя, включил душ,
наклонился и подставил голову под холодную  струю.  Такая  процедура  должна
подействовать отрезвляюще. Достав щетку, причесал мокрые волосы и,  чувствуя
себя уже гораздо лучше, наполнил стакан водой и вышел из ванной.
   В первый момент он опешил. Обнаженная  девица  стояла  к  нему  спиной  и
аккуратно складывала одежду на стул. Голова у него вдруг нестерпимо  заныла.
Какой идиот, выругал он себя, развлечься захотел.
   Девица повернулась к нему и, улыбаясь, нырнула в постель.
   - Что будем делать? - быстро спросила она.
   Словно он был пациентом, пришедшим на прием к врачу.
   Он выругался. По-испански. Зло, грубо, площадной бранью. Девица не поняла
его, но по тону догадалась, что это отнюдь не ласка.
   - Чего стоишь? - Она перешла на "ты", словно сброшенная одежда  позволяла
ей такую вольность. - Раздевайся.
   Ему стало противно. Он вдруг почувствовал запах. Как тогда в Джакарте.  И
уже жалел, что затеял эту дурацкую игру.
   - Одевайся, - бросил он коротко.
   - Ты хочешь чего-нибудь другого?
   - Одевайся и уходи.
   - Ты что, шизик? - Она гневно смотрела на него. - Тебе нужна голая  баба?
Посмотреть на нее, и все?!
   - Я не смотрю. Уходи, я хочу спать, - он раздраженно мотнул головой.
   Не осознав до конца, что происходит, она начала торопливо одеваться.
   - Ну быстрее же, - не выдержал он, подойдя к дверям.
   Она направилась к выходу, бросая на него  испуганные  взгляды.  И  только
когда он уже собирался закрыть за ней дверь, она повернулась к нему.
   - А деньги?
   - Я же тебе дал, - опешил он от такой наглости.
   - За что? - спросила она, задавая единственный мучивший ее вопрос.
   - Просто так, - искренне ответил он, - захотел и дал.
   - Пошел ты... -  девица  блеснула  таким  отборным  жаргоном,  что  он  с
невольным восхищением слушал ее.
   Впрочем, игра уже надоела ему. Он хлопнул дверью и, раздеваясь  на  ходу,
прошел в комнату. Хорошо еще, что она недолго была в его постели. Последнее,
что он успел сделать, - это открыть окно. Некурящему человеку трудно заснуть
в комнате, полной дыма. Даже если он сильно пьян.
   Утром он уже кончал бриться, когда раздался  телефонный  звонок.  Оставив
электробритву, бросился в комнату. Поднял  трубку  и  сразу  понял  -  опять
что-то случилось. Он должен приехать через полчаса. В запасе было еще десять
минут.
   Он уже выходил из гостиницы, когда вдруг в вестибюле к нему  одновременно
шагнули двое молодых людей, по виду иностранцы. Рука  автоматически  нырнула
влево. Пистолета, конечно, не  было.  Опомнившись,  он  сделал  шаг  вперед.
Иностранцы спрашивали, как пройти в центр. Подробно  объясняя  им  на  своем
родном языке, как туда попасть, он иногда вставлял  английские  слова,  чтоб
его поняли. Выйдя из гостиницы, пропустил первые две машины и сел в третью.
   Приехал вовремя, даже на три минуты раньше. И опять сошел за два квартала
до назначенного места и пешком прошел до нужного дома.  Огляделся.  Вошел  в
подъезд.  Поднялся  на  третий  этаж  и  позвонил.  Дверь  открылась   почти
мгновенно. Словно его ждали. Как тогда, в первый раз.
   Он уже заканчивал университет, когда раздался тот первый звонок. Впрочем,
выяснение всех обстоятельств, видимо,  началось  задолго  до  этого  звонка.
Юридический факультет он заканчивал на "отлично". А практика на пятом  курсе
всегда считалась приятным времяпрепровождением. Именно тогда его  пригласили
на беседу. В первый момент он был ошарашен - не понимал, что от него  хотят.
К некоторому недоумению примешивалось и любопытство.
   Его приняли, побеседовали: иностранные языки всегда давались ему легко, и
знание сразу трех сыграло, видимо, свою далеко не последнюю роль.  Тема  его
дипломной работы была  по  кафедре  международных  отношений.  Он  почти  не
раздумывал. И через несколько дней вылетел в Финляндию.
   Только позже, уже в Центре  подготовки  Интерпола,  узнал,  какая  именно
работа ему предстоит в будущем.
   Теоретические занятия чередовались  с  практическими.  Теорию  он  сдавал
только на "отлично". Хуже было на практике. Уже лет пять как он бросил  бокс
(воспоминание - сломанный нос) и практически не  занимался  больше  спортом,
если не считать увлечения стрельбой. В этом он  был  асом:  в  двадцать  лет
выполнил норматив кандидата в мастера спорта.
   Изнурительные