ельствах. Старайтесь остановить их. Если не сможете, стойте до конца. Но не стрелять. Приказываю, никому не стрелять!
     Мрачные офицеры замерли в цепи. Шаболдаев подошел и стал рядом с подполковником. "Ну и черт с ними, с этими погонами, - подумал он. - Тут такое творится". Подполковник повернул голову, кивнул ему. Потом мрачно сказал:
     - Этот подонок Георгиев вызвал спецназ. Солдат. Они начнут стрелять. Мы ведь местные. Мы и должны людей остановить. Если будут останавливать солдаты, прольется кровь. Ты меня понимаешь, Шаболдаев?
     В этот момент начальник райотдела повел себя иначе, чем прежде. Это был настоящий офицер милиции, выросший в привычной для себя обстановке. Взяточник, немного вымогатель, немного бабник, немного выпивоха, немного хвастун. Он никогда не был особенно честным и принципиальным, никогда не шел на явный конфликт с начальством, всегда соблюдал правила игры. Но сейчас, здесь, перед зданием райкома партии, когда от его приказа зависели судьбы многих людей, он показал себя совсем с другой стороны.
     Это был уже настоящий руководитель. Это был капитан, за которым могли идти его офицеры. Это был мужественный и смелый человек, который не боялся стать без оружия против многотысячной толпы. Сам того не ожидая, он совершал Поступок. Но подполковник не любил громких слов. Он просто делал свое дело. И потому стоял и ждал. Он стоял последним в узких дверях райкома партии. Он никогда не любил это здание и его обитателей. В душе всегда презирал этих дармоедов. Но сегодня он стоял в узких дверях этого здания. И твердо знал, что будет стоять здесь до конца. И отсюда его унесут только мертвым.
     Отъехавшие от здания райкома Георгиев и прокурор увидели, как митингующие двинулись к райкому. Георгиев нахмурился. Он понимал, что может случиться, если в райкоме кто-то пострадает. Вина частично падет и на него.
     - Нужно что-то делать, - сквозь зубы сказал он прокурору, - как-то отвлечь этих людей.
     - Товарищ прокурор, - позвал кто-то сзади. Они обернулись. Это был армейский полковник в форме, - там машина стоит, "РАФ". В ней три человека. Мы связались с райотделом милиции. Они сообщили, что это преступники из лепрозория и с ними офицер милиции. Что нам делать? Машина стоит рядом с этими трибунами, совсем недалеко. Как с ними быть? Мои люди боятся прокаженных.
     - А при чем тут они?
     - Не знаю. Мне приказали сжечь трибуны, которые построили митингующие. Они уже их оставили и сейчас движутся в сторону райкома партии.
     - Сжечь? - подумал Георгиев. - Конечно, это выход. Пожар отвлечет внимание митингующих.
     - Начинайте, - разрешил он, - жгите эти трибуны к чертовой матери. Ведь у вас есть огнеметы.
     - Как сжечь? - испугался полковник. - Там "РАФ" стоит, он нам мешает. В нем люди сидят.
     - Это не люди, - нахмурился Георгиев, - они прокаженные, все равно сами умрут. И преступники. Я слышал, о них говорил начальник райотдела.
     - Да, - подтвердил прокурор района, - мы считаем, что они виноваты в убийстве.
     - Сжигайте трибуны! - закричал в каком-то порыве храбрости Георгиев. - Пусть все видят, как мы твердо и жестко наказываем провинившихся. А эти прокаженные могут, увидев пожар, выбраться из машины и куда-нибудь отбежать. Они же не идиоты, чтобы сидеть рядом с огнем. Машину хотя бы отгонят.
     - Но там офицер милиции, - все еще сомневался полковник.
     - Там нет никакого офицера, - вдруг сказал прокурор, - в Умбаки за прокаженными ездил майор Шаболдаев. А я его видел, когда он бежал к райкому. Хотите, сейчас я проверю.
     Он достал переговорное устройство, вызывая начальника райотдела.
     - Да, - сразу отозвался глуховатый голос подполковника.
     - Это я, - сказал прокурор, - Шаболдаев с вами? Он уже вернулся?
     - Да. Он стоит рядом со мной.
     - Пусть он со мной поговорит, - предложил прокурор.
     - Майор Шаболдаев слушает, - услышали они.
     - Майор, - громко спросил прокурор, - это вы сейчас приехали из лепрозория?
     - Так точно, товарищ прокурор.
     - Вы ведь привезли из лепрозория двоих. Мне так доложили. Это верно?
     - Да, товарищ прокурор.
     - Они сознались в убийстве?
     - Да, но...
     - Спасибо, товарищ Шаболдаев, - прокурор отключился. - Вот видите, - сказал он армейскому полковнику. В машине только двое прокаженных, обвиняемых в убийстве. Зачем нам убийцы, больные проказой. Вы же отвечаете за своих солдат. Они еще заразятся.
     - Да, - растерянно сказал полковник.
     - Жгите трибуны, - строго приказал Георгиев, - а про прокаженных забудьте. Не район, а цирк настоящий. Прокаженные какие-то появились. Пусть все бросят и уходят. Еще с ними мы должны заниматься.
     Полковник козырнул и побежал к своей машине. В этот момент снова запищало переговорное устройство.
     - Слушаю вас, - сказал прокурор.
     Эльдар, отнявший переговорное устройство у лейтенанта, молча вернул его офицеру. Потом, подумав, вернул и пистолет Касымова. Он слушал весь разговор и пять минут назад отнял у лейтенанта пистолет и переговорное устройство. Теперь он вернул все Касымову.
     - Простите, товарищ прокурор. Это снова майор Шаболдаев, - услышал прокурор.
     - Чего вам нужно, майор?
     - Я хотел сказать про это убийство. Это был несчастный случай. Просто несчастный случай.
     - Разберемся, - пообещал прокурор, - передайте офицерам, что сейчас будут жечь трибуны за спинами митингующих.
     Касымов спрятал пистолет в карман. Кивнул Эльдару.
     - Извини, - сказал он, - у наших просто нервы сейчас на пределе.
     Эльдар его не слышал. Инга положила ему голову на колени, и он гладил ее волосы.
     - Как жечь? - донесся испуганный голос Шаболдаева. - Там ведь "РАФ" стоит.
     - Ну и черт с ним, пусть стоит. Там только ваши прокаженные.
     - Там наш офицер.
     - Ну пошлите кого-нибудь, пусть освободят офицера. Позор! Двое прокаженных захватили работника милиции, - в сердцах сказал прокурор, видя, что его разговор слушает Георгиев.
     "Еще доложит в ЦК, - со злостью подумал прокурор. - И мне тоже попадет. Какое безобразие".
     Эльдар наклонился к Инге.
     - Я тебя люблю, - тихо сказал он.
     Ресницы дрогнули. Она посмотрела на него и счастливо улыбнулась.
     - Я тоже, - сказала она.
     - Мы уедем отсюда далеко-далеко, - тихо говорил он, склоняясь над ее головой, - и вылечим твою руку.
     - Да, - соглашалась она, - мы уедем далеко.
     Прокурор уже собирался отключить переговорное устройство, когда вдруг услышал голос Шаболдаева:
     - В микроавтобусе лежат канистры с бензином, - закричал вдруг изо всех сил майор, - нельзя рядом с ними разводить огонь.
     - Что? - растерялся прокурор.
     И в этот момент грохнул чудовищный взрыв.
     Раздались крики многих людей. Прокурор растерянно улыбался. Шедшие на райком митингующие остановились, где-то закричала женщина. Недалеко от базара горел автомобиль "РАФ". Никто не понимал, в чем дело. И вдруг все услышали дикий крик майора Шаболдаева, бегущего к горящей машине:
     - Нет! - кричал он изо всех сил, размазывая слезы по лицу. - Нет! Не может быть!

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

     Их похоронили вместе. Эльдара и Ингу. Говорят, что на их похороны приехали тысячи людей. Никто не верил в подобную любовь прокаженной и студента. Никто не верил в их чудовищную гибель. Нападений на райком партии больше не было. Да и самого райкома вскоре не стало. А потом не стало страны, в которой все это случилось. Может, прав был Эльдар, когда говорил о мировой энтропии зла. И может быть, именно с этого частного случая началось падение Империи, повлекшее за собой в конце-концов такие неимоверные страдания народов, боль и кровь сотен тысяч, потерю родины миллионов людей.
     Это случилось осенью восемьдесят восьмого года. До развала Империи еще оставалось три долгих года.
   Чингиз АБДУЛЛАЕВ
   СМЕРТЬ НА ХОЛМЕ МОНТЕ-МАРИО

OCR & SpellCheck: Zmiy


Анонс

     Специальный агент Дронго тоже имеет право на отдых! Разумеется... Только что же делать, если во время безобидного отпуска в Италии он внезапно становится главным свидетелем в деле о двойном убийстве крупного бизнесмена и его жены - на вечеринке в самом узком кругу! Мотивы? Никаких. Или - слишком много? Подозреваемые? Никто. Или - все приглашенные? Дронго пытается найти разгадку случившегося - и постепенно начинает понимать, что подозрения его, совершенно верные, - слишком неправдоподобны для других...

     "С каждым месяцем вокруг все
     меньше оставалось такого, что могло
     его удивить".
     Торнтон Уайлдер
     "День восьмой"

Глава первая

     Когда человек начинает опасаться каких бы то ни было изменений в своей жизни, значит он стареет. Дронго помнил об этом и не любил, когда Джил напоминала ему собственное изречение. Он теперь довольно часто прилетал в Рим, чтобы встретиться с Джил и мальчиком, который был так похож на него, но изменить что-либо в их отношениях уже не хотел.
     В последние годы Дронго сильно изменился - похудел, стал более замкнут, молчалив, в глазах появилось выражение печальной мудрости, которая свойственна всем умным людям, с течением времени превращающимся в циников. Он стал замечать, что меньше смеется и больше усмехается. Это начинало его беспокоить.
     В отношениях с Джил тоже не все было ладно. И дело даже не в том, что он постоянно находился в разъездах, зарабатывая себе на жизнь аналитическими способностями, и даже не в его нежелании менять устоявшуюся жизнь. Некоторые привычки, приобретенные за долгие годы одиночества, уже становились частью его натуры. Несмотря на обиды Джил, он по-прежнему не мог спать в комнате, где находились посторонние. И хотя Джил трудно было назвать посторонней, он всегда уходил спать в другую комнату. Сказывались годы одиночества, за которые он привык к ощущению вибрирующей вокруг него тишины. Джил пыталась с этим бороться, но тщетно. Он не мог заснуть рядом с ней и реагировал на каждое ее движение или вздох. Очевидно, это была некая фобия, которую нужно и можно было преодолеть, но ни она, ни он не знали, как это сделать. И все попытки не обращать внимания на его состояние, заканчивались лишь тем, что он поднимался по утрам, так по-настоящему и не заснув.
     Он по-прежнему видел цветные сны, и в своих ночных размышлениях был не так одинок. Джил ему безусловно нравилась, но в его невероятной, бурной жизни были и другие женщины. Иногда он видел Натали, чей образ навсегда остался в его сердце. Она спасла ему жизнь, подставив себя под пули. Натали была первой и, кажется, единственной женщиной, которая могла стать его женой. Иногда он видел Марию и слышал ее голос. Его до сих пор мучила совесть за ее самоубийство, словно он был виноват в тех обстоятельствах, которые сложились столь роковым образом. Иногда ему снилась темнокожая Лона, и он, улыбаясь, вспоминал, как им было хорошо в те осенние дни начала девяностых, когда время казалось еще не таким потерянным. Иногда он видел женщину, с которой они были знакомы только пятнадцать или двадцать минут, оказавшись случайно вместе в кинотеатре заштатного американского городка, где между ними вспыхнула страсть, которая закончилась столь же внезапно, как и началась. Иногда ему снилась Лена Суслова, и он чувствовал себя виноватым, снова и снова пытаясь себе объяснить, почему он не звонит ей, когда возвращается в Москву. Иногда...
     Дронго редко оставался один, когда засыпал. Во сне ему являлись давно умершие люди и случайные знакомые, женщины, которых он любил, и мужчины, которые его ненавидели. Может, поэтому он подсознательно так боялся присутствия Джил. Ему казалось, что он разговаривает во сне, хотя знал, что это невозможно. Иногда Дронго даже оставлял включенным магнитофон, чтобы услышать, что именно он мог сказать, но запись фиксировала лишь его дыхание, иногда - прерывистый храп или громкие вздохи. И ничего больше. Но, в отличие от большинства людей, Дронго помнил свои сны. Может быть, это волновало его гораздо больше, чем близость женщины, словно Джил только своим присутствием невольно отгоняла тени посещавших его людей.
     Они провели месяц на Сардинии, и он твердо решил уехать в конце августа, как только они вернутся в Рим. Сказать об отъезде Джил было труднее всего. Ему самому не хотелось уезжать из этой удивительно прекрасной страны, от любимых людей, которых он не мог взять с собой ни при каких обстоятельствах, понимая, какой удобной мишенью для шантажа могли бы они стать. Однако разговор с Джил вопреки обыкновению получился достаточно спокойным. Она все хорошо понимала. И уже осознав характер их взаимоотношений, заранее просчитывала возможность его внезапных исчезновений.
     Джил осталась на Сардинии, а Дронго приехал в Рим, чтобы оттуда улететь в Москву. Билет он взял на девятнадцатое число и заказал себе номер в отеле "Кавалери Хилтон". Вечером Дронго поднялся на двенадцатый этаж в ресторан, откуда открывался изумительный вид на город. По вечерам здесь было принято появляться в вечерних костюмах, и он надел серый костюм, голубую сорочку, подобрал галстук. Дронго ужинал в одиночестве. Вдруг он услышал за спиной громкие голоса. Говорили по-русски.
     - Я ей пыталась все объяснить, - взволнованно сказала женщина. - Я просила ее подождать и не торопить нас. Но в нее словно бес вселился. Чем богаче она становится, тем больше проявляется ее сволочной характер. Я говорила ей, что мы можем вернуть деньги только через четыре месяца, но она требует, чтобы мы уплатили весь долг до конца месяца. Представляешь, какая мерзавка?
     - Мне она всегда не нравилась, - пробурчал мужчина. - И хотя она твоя сестра, я бы с удовольствием придушил эту гадину.
     - Мало того, что она дала нам в долг за такие проценты, она еще требует немедленно вернуть все деньги. Вы, говорит, уже дважды переносили срок возврата. Но ведь проценты мы платим аккуратно.
     - Ты же знаешь, что я не смогу вернуть ей эти деньги, - недовольно сказал мужчина. - Тебе нужно было ее уговорить, объяснить, что мы вложили их в дело, а оно начнет приносить прибыль только через несколько месяцев. Я же не могу сейчас вытащить оттуда деньги, неужели нельзя понять такой элементарной вещи?
     - Да она просто не хочет этого понимать, - зло сказала женщина. - Сегодня вечером они прилетают. Даже не знаю, как еще с ней говорить...
     Дронго оглянулся. Женщине было лет сорок пять, может, чуть больше; плохо уложенные волосы, резкие черты лица, большой, вытянутый нос, несколько выпученные глаза и полное отсутствие талии. Сидевшему рядом с ней крупному лысому мужчине было за пятьдесят. Они ужинали вдвоем за столиком, который был накрыт на четверых.
     - Как хочешь, так и говори. Торчинский тоже прилетит?
     - Как обычно. Ей даже не стыдно, что она принимает у себя в доме этого певчишку. Все знают, что он в нее влюблен, и...
     - Помолчи, - вдруг сказал мужчина. - Жураевы уже пришли.
     За спиной у Дронго раздались восторженные голоса и звуки поцелуев. Очевидно, вновь пришедшие несколько опоздали, так как Жураев все время извинялся.
     - Только постарайтесь не опаздывать завтра, Дима, - напомнил ему мужчина, сидевший за столом. - Иначе Марк и Катя на вас обидятся. Такой повод здесь собраться! Хорошо, что вы оказались в Риме.
     - Мы приехали с Капри, - послышался томный женский голосок, очевидно, принадлежавший супруге Жураева. - Вы знаете, сейчас все отдыхают на Капри или в Сардинии. Это стало так модно. Лазурный берег - уже вчерашний день. Там сейчас столько всякого сброда. Невозможно никуда выйти, повсюду наши бывшие соотечественники. Понаехали из разных республик, снимают себе номера-сюиты, отвратительно ведут себя...
     Дронго вспомнил, как несколько лет назад наблюдал за тремя дамочками, лежавшими на пляже отеля "Негреско". Они обучали стоявшего рядом официанта настоящему русскому мату. Они загорали топлесс, а он, стоя в униформе, вынужден был повторять за ними непристойные выражения, вызывая дружный хохот своих наглых клиенток.
     - Поэтому мы с Леонидом никогда не ездим на такие курорты, - сказала женщина, сидевшая за столом. - Мы вообще любим отдыхать у его родителей в Анапе. Там чудесные места. И девочке нашей там хорошо, да и мы славно отдыхаем от дел. Сейчас приехали сюда только из-за Марка и Катеньки. У них такое событие - пять лет совместной супружеской жизни.
     Дронго посмотрел на прибывших. Молодая женщина с нарисованными бровями все время посматривала на своего мужа, словно сверяя с ним свои высказывания. Мужчина был высокого роста, у него был большой выпуклый лоб, тонкие губы, прямой длинный нос. Очки придавали его лицу некий налет интеллигентности. Он был старше своей супруги лет на десять. И если ей на вид можно было дать лет тридцать пять, то ему соответственно - сорок пять.
     - Ваша Екатерина просто умница, - восторженно сказала супруга Жураева. - Ты даже не знаешь, Клава, как мой муж относится к твоей сестре и ее супругу. Они ведь молодцы, такая прекрасная пара. На них смотреть просто удовольствие. Мы видели их фотографии в журнале. Они так хорошо смотрелись. А вы где остановились?
     - Прямо тута, в "Хилтоне", - ответила Клавдия. - Зачем нам куда-то еще ехать? Все равно они сегодня вечером приедут сюда, и банкет будет завтра в отеле, прямо у бассейна.
     Дронго подумал, что речь Клавдии сразу выдает в ней не слишком давнего завсегдатая отелей "Хилтон". Скорее, они приобщились к "благам цивилизации" только в последние годы.
     - Кто-нибудь еще будет? - поинтересовалась Жураева.
     - Нет, Леночка. Насколько я знаю, будет узкий круг. Приглашены только самые близкие, пара итальянцев, вы и мы. Больше никого не будет. Да, еще из Вены обещал приехать сам Олег Торчинский, если, конечно, сможет вырваться.
     - Что вы говорите? - явно обрадовалась супруга Жураева. - Значит, прилетит сам Торчинский. Я даже не думала, что смогу увидеть его живьем.
     - Увидите, увидите, - засмеялась лающим смехом Клавдия. - Я его уже видела у Кати в прошлом году на именинах. Наверно, и сейчас приедет.
     Дронго чуть поморщился. За его спиной сидели нувориши, которые, очевидно, сделали деньги в безумные девяностые. Торчинский был популярным оперным певцом и обычно гастролировал за рубежом. Очевидно, на завтра намечался банкет, на котором он должен был присутствовать.
     - А где вы остановились? - спросила Клавдия. - Я думала, вам будет удобнее в "Хилтоне".
     - Сюда далеко добираться, - снисходительно объяснила ее собеседница. - Мы живем в "Эксельсиоре" на Виа Венетто. Сюда трудно добираться, Клавочка, а наш отель находится в самом центре. Говорят, сам Челлини любил бывать в этом отеле.
     - Не Челлини, а Феллини, - поправил жену Дмитрий Жураев.
     - Конечно, Феллини, - нервно дернулась его супруга. - Я просто оговорилась. А ты сразу должен меня поправить. Я ведь знаю, что Феллини был всемирно известным режиссером. А Челлини, кажется, художник. Нам рассказывали про него во Флоренции.
     Никто не стал уточнять, чем именно занимался Бенвенуто Челлини, и Дронго усмехнулся. Несоответствие между нажитыми капиталами и манерами этих нуворишей было столь разительным, что сразу бросалось в глаза. Их дети, отправленные в лучшие западные школы, уже пытались разобраться в итальянском искусстве и понять разницу между Феллини и Челлини. Правда, только те, кто хотел учиться. Тем, кто не хотел, не помогали даже лучшие западные университеты. Если человек хочет остаться кретином, то его переубедить почти невозможно. Некоторые умудрялись поменять несколько школ и вернуться домой, так и не получив достойного образования.
     Дронго жестом подозвал официанта и попросил принести счет. Отметив свой номер, он расписался, дал официанту на чай, спустился на первый этаж и вышел из ресторана.
     Отель "Кавалери Хилтон" считался одним из лучших отелей итальянской столицы. Расположенный на вершине холма Монте-Марио, он славился своими бассейнами, теннисными кортами и чудесным садом, окружавшим здание отеля. С любого этажа можно было любоваться прекрасным видом итальянской столицы. При входе в отель гостей поражало мастерство итальянских дизайнеров, офор