в  каждом
городе. Так менее опасно и для дела, и для меня, хотя я и смертник.
   Сегодня тринадцатое апреля. Сегодня я начинаю поиски. В Европе  13  -
счастливое число, в России - наоборот. Для меня это не имеет  такого  уж
принципиального  значения.  А  для   Труфилова?   Или   для   полковника
Кочиевского, который так хочет его ликвидации? Или для Чиряева, который,
конечно, не собирается возвращаться в Москву под конвоем? Для кого как.
   Итак, что же произошло  со  мной?  Почему  я  добровольно  согласился
выступать в качестве "идеальной мишени"?
   Все  кончилось  в  августе  девяносто  первого.   После   того,   как
застрелился Пуго, один  из  самых  честных  и  самых  порядочных  людей,
которых я знал в своей жизни. Для меня  он  был  воплощением  чести  тех
самых "латышских стрелков", о которых  так  много  рассказывал  мне  мой
отец.
   Я часто встречался с Пуго, когда он работал в Риге. Мы вспомнили  его
принципиальные,  смелые  выступления.  Он  никогда  не  был  ни  наивным
дурачком,  ни  прямолинейным  кретином,   способным   лишь   произносить
пламенные речи и искренне верить в то, что говорят с высоких трибун. Это
был умный, начитанный, грамотный и смелый человек. Он искренне  полагал,
что счастливая историческая судьба  нашего  народа  связана  с  Москвой.
Может быть, он ошибался, но в любом случае он говорил то, что  думал.  И
всегда поступал в полном согласии со своей совестью.
   Он искренне считал, что прав, поддерживая путчистов, спасающих  столь
наивным образом Советский Союз. Но после провала путча, перестав  верить
президенту,  Пуго  вернулся  домой,  отпустил  свою  охрану,  не   забыв
поблагодарить их за службу, а потом, приняв последнее  решение,  сначала
выстрелил в жену, потом в себя.
   Уже позже мне рассказал один из бывших наших сотрудников о  последних
минутах жизни семьи Пуго. Он погиб сразу. Его жена  какое-то  время  еще
жила. Она сидела на полу и просила дать ей платок, чтобы вытереть кровь.
А по квартире  уже  сновали  прибывшие  туда  "сотрудники".  Потом  Пуго
кремировали и похоронили. А в Верховном Совете  известие  об  их  смерти
встретили  аплодисментами.  Интересно,  как   сложилась   потом   судьба
аплодировавших депутатов?
   Через несколько дней независимость  Латвии  признала  Москва.  А  еще
через два месяца я уволился из  КГБ.  Следующие  два  года  были  самыми
трудными в моей жизни. Мать болела, нужны были лекарства, наши отношения
с Вилмой испортились окончательно. А новые испытания и  вовсе  разорвали
наш непрочный союз.
   У нее появился друг. Модный рижский художник. К тому времени  мы  уже
только формально считались мужем и женой. Просто у меня не было ни  сил,
ни  возможностей  разменять  нашу  квартиру.  Она,  не  стесняясь,   уже
несколько раз ночевала у него, и мне  приходилось  думать  не  только  о
матери, но и о нашей дочери. К тому времени Илзе пошла в школу и  многое
начала понимать. Я опасался,  что  в  школе  может  появиться  та  самая
старушка в белом пальто или ее дочь, которая плюнет в лицо  моей  дочери
за то, что ее отец служил "оккупационному  режиму".  В  Латвии  нас  уже
открыто называли "оккупантами". Дошло до того, что  людей,  служивших  в
эсэсовских частях, стали называть героями, а нас  предателями.  Я  долго
терпел, долгих два с половиной года. Но потом понял, что терпеть  больше
не стоит.
   Латвия достаточно маленькая страна, здесь все друг  друга  знают.  Ни
устроиться на постоянную работу, ни даже мечтать о сносном существовании
я к тому времени уже не мог. Я был узким профессионалом. Ничего  другого
делать не  умел.  Правда,  довольно  сносно  владел  двумя  иностранными
языками, и это  меня  как-то  спасало,  поддерживало  на  плаву.  Весной
девяносто четвертого  Вилма  предложила  мне  развестись.  Она  даже  не
возражала, чтобы я оставил девочку себе.
   Нас развели довольно быстро. А через  месяц  в  Риге  появился  Федор
Гаско, с которым я познакомился еще в Африке. Он работал в торгпредстве.
Встретились мы с ним случайно, но я  узнал,  что  он  президент  большой
фирмы и дела у него идут неплохо. В свое время я ему очень помог,  и  он
об этом помнил. У него тогда пропали важные документы, а я подписал акт,
что они сгорели во время пожара в его офисе. После нашей встречи в  Риге
он побывал у меня дома, увидел мою мать, дочь, которой было  уже  девять
лет. И сразу  предложил  мне  переехать  в  Москву,  руководить  службой
безопасности в его фирме.
   В Риге к  тому  времени  меня  уже  ничто  не  держало.  Но  я  долго
колебался.
   Здесь был наш дом, могилы моих предков,  отца.  Но  весной  девяносто
четвертого мать снова легла в больницу. У  сестры,  с  трудом  сводившей
концы с концами, денег на ее лечение не  было.  Врачи  посоветовали  мне
везти мать в Германию. Или в Россию. Это и решило в конечном итоге  нашу
дальнейшую судьбу. Мы переехали в Москву. Сначала снимали квартиру. Илзе
пошла в школу. Спасибо Федору, он дал  мне  под  честное  слово  большую
сумму денег. И сразу взял на довольно высокую зарплату, и вскоре  я  уже
отработал свой долг.
   Матери сделали операцию, все прошло благополучно, хотя ей было уже за
семьдесят. Мы купили небольшую двухкомнатную квартиру. Я  даже  приобрел
старый автомобиль "девятку" с пятилетним пробегом. В общем, жизнь как-то
налаживалась.
   Но в роковой день двадцать четвертого сентября девяносто шестого года
на пороге своего дома был убит Федор Гаско. Отпустив водителя, он  вошел
в подъезд своего дома, где киллер и настиг его тремя выстрелами.  И  еще
был один выстрел - контрольный.
   После этого все наши дела пошли наперекосяк. Меня  вскоре  выгнали  с
фирмы, мол, это я отвечал за безопасность Феди. Не желали и слушать, что
я  был  не  личным  телохранителем  президента,  а   отвечал   лишь   за
безопасность поставок.
   Кое-какие связи у меня к тому времени были, и я все же  устроился  на
работу.
   Следующие два года выдались довольно тяжелыми, но кое-как жили.  Илзе
превратилась в высокую  красивую  девушку,  на  нее  уже  засматривались
молодые люди. Мама немного окрепла. Но я  ночами  стал  сильно  кашлять.
Сначала не обращал на это внимания и пил элементарные таблетки от кашля.
Потом показался врачам - у меня пошла кровь. Это случилось в конце  июля
девяносто восьмого года.
   Последующие консультации были более основательными.  А  как-то  врач,
строгий мужчина лет сорока, человек с добрыми глазами, пригласил меня  в
свой кабинет и, пристально глядя на меня, сказал:
   - Вы серьезно больны, Эдгар Эдгарович. Вам нужно серьезно лечиться.
   Необходима срочная госпитализация.
   - Не смогу, - улыбнулся я, - у меня семья - мать и дочь. Кто их будет
кормить? Они без меня пропадут. Нет, доктор, ничего не  выйдет.  Я  могу
согласиться на что угодно,  но  только  не  на  больницу.  Выпишите  мне
таблетки, и я буду честно исполнять все ваши предписания.
   Он еще раз посмотрел на рентгеновские снимки и поморщился:
   - Поймите  меня,  вам  просто  необходимо  срочно  лечь  в  больницу.
Иначе...
   - Мои дела так плохи? - растерянно спросил я.
   - У нас есть очень серьезные подозрения,  -  сказал  он,  но  по  его
глазам я видел, что он лукавит,  -  пока  только  подозрения...  Короче,
нужно лечь в больницу.
   - Вы не говорите, какие подозрения.  Это  из-за  того,  что  я  много
курю?
   - Прежде всего из-за этого, - признался  врач,  -  вам  нужно  срочно
бросить курить.
   - С этим я попробую справиться, - жалко улыбнулся я.
   Врач снова взялся изучать снимки.
   - Я дам вам направление в другую клинику. Стоит еще раз  провериться,
- не очень решительно проговорил он.
   Он взял бланк, начал что-то писать, но я остановил его руку.
   - Не нужно, - тихо сказал я, - не думайте, что я ничего не понимаю. У
меня ночью иногда идет горлом кровь. Что у меня, доктор?  Это  кишечник,
легкие?
   Что? Только  не  скрывайте,  скажите  правду.  Я  достаточно  сильный
человек и обязан знать всю правду, до конца.
   Доктор молчал. Лживая  советская  этика  не  позволяла  врачу  честно
говорить с больным. На Западе, напротив, считают, что пациент обязан все
знать.
   И рассчитывать немного на себя, а больше на Бога. Во  всяком  случае,
чтобы иметь возможность перед смертью  распорядиться  своим  имуществом.
Завершить все земные дела. У нас же в Бога никто давно не  верит,  а  на
себя никто рассчитывать не может. Значит, наши  врачи  в  чем-то  правы.
Зачем знать о страшном  диагнозе  среднестатистическому  гражданину?  Он
немедленно грохнется в обморок, или у него лопнет сердце.
   - Я даю вам направление в онкологический центр, - проговорил  наконец
врач. - Уберите вашу руку. Я напишу направление.
   Я медленно убираю руку. Случилось то, чего я боялся больше  всего  на
свете. Отец умер от этой страшной болезни. И тоже в относительно молодом
возрасте. Мне только сорок девять.
   - Вы не ошиблись? - спрашиваю  я  только  для  того,  чтобы  нарушить
гнетущее молчание.
   -  Вам  нужно  провериться,  -  уже  сердито  сказал  он,   дописывая
направление, - и послушайтесь моего совета - ложитесь в больницу.
   Я киваю ему, лихорадочно соображая, что же мне делать. Сбережений  не
так много, кроме квартиры и машины, нет ничего ценного. Если понадобится
операция, я не смогу найти денег. А продавать квартиру не  стану  ни  за
что. Мать и Илзе будут жить в этой квартире даже после моей смерти.  Она
досталась мне так непросто. К этому времени я наконец получил российское
гражданство. Хотя должен был получить его почти  автоматически.  Ведь  я
родился в России, в  Сибири,  и  место  рождения  зафиксировано  в  моем
паспорте. Но к прибалтам в России отношение настороженное. Я их не виню.
Зная, что сорок процентов населения  Латвии,  которые  жили  в  Риге  до
августа  девяносто  первого  года,  до  сих  пор  не  имеют  латвийского
гражданства, на некоторые вещи смотришь совсем по-другому.
   Я возвращался домой в крайне подавленном настроении. Врач  выдал  мне
мои рентгеновские снимки и приказал передать их в центр. Он даже написал
- кому.
   Уже у дома я решил узнать все побыстрее. Развернул машину и поехал  в
онкологический центр. Нашел там врача, к  которому  меня  направляли,  и
сказал ему, протягивая снимки:
   - Это снимки моего брата, доктор. Я бы хотел,  чтобы  вы  посмотрели.
Брат придет завтра сдавать анализы.
   Это был пожилой врач, какой-то весь помятый жизнью, в  мятом  халате,
шапочке, съехавшей набок. Потом я узнал, что в этот день он  принял  два
десятка больных. Конечно, все реакции у  него  притупились.  Если  бы  я
приехал утром, он никогда не допустил бы такой ошибки. Взяв  снимки,  он
машинально поднес их к свету и тут же вернул.
   - Сколько лет вашему брату?
   - Пятьдесят.
   - Жаль, - сказал он, - впрочем, привозите  его  к  нам.  Химиотерапия
здесь уже бессильна. Только  оперативное  лечение,  вплоть  до  удаления
легкого.
   - Все так серьезно? - выдавил я из себя.
   - Очень. У вашего родственника запущенная форма. Поражено легкое.
   Сильно поражено. Уже есть метастазы.
   Впервые в жизни я напился до одурения. И в угаре готов был  покончить
с  собой.  Все  казалось  мне  таким  несправедливым.  Зачем  мне  такая
неустроенная жизнь? Вспомнились наши страдания в Сибири,  ранняя  смерть
отца, мой непонятный выбор будущей  профессии,  мои  мучения  в  Африке,
разрыв с Вилмой, болезни матери, распад Союза, измена Вилмы, увольнение,
бегство из Латвии, убийство Федора. И еще  -  плевок  старухи...  Честно
говоря, нужно было удивляться не запущенной форме болезни, а  тому,  как
долго я сопротивлялся. Дома я ничего не сказал.
   Думал, что смогу сам  решить  свои  проблемы.  Все  пытался  оттянуть
решение.
   Это было в конце июля.  А  семнадцатого  августа  разразился  кризис,
которого никто не ждал. Доллар за несколько дней подскочил в  три  раза.
Все подорожало. И в сентябре закрылась фирма, где я работал. Тут уже  не
до операции. И вообще я больше стал думать о будущем Илзе, чем  о  своей
собственной жизни.
   Кажется,  понятно  теперь,  почему  меня   смешило   обещание   моего
амстердамского доброхота спасти меня? Я смертник. И  не  только  потому,
что согласился стать мишенью. Может быть, с убийцами я бы еще справился.
Но с болезнью, которая гложет меня изнутри, не совладаю. Месяцем раньше,
месяцем позже. Что изменится? Именно на это  и  рассчитывал  Кочиевский,
когда делал мне свое предложение.
   ...Пять человек. Пять человек, которым я должен нанести визит.  Визит
в сопровождении ангелов смерти, которых послали следить  за  мной.  И  я
обязан все время помнить об их интересах. Но делать  вид,  что  даже  не
подозреваю об их присутствии. Дурацкая затея полковника Кочиевского.
   Первый из пятерых живет в Хайзене. Это совсем недалеко от Амстердама.
   Говорят, полтора часа езды. Конечно, лучше  взять  такси,  но  не  на
такой случай.
   Я заказал для себя  машину  для  поездки.  Адрес  у  меня  уже  есть.
Надеюсь, что он окажется точным.
   Закончив завтракать, я встаю, чтобы отправиться в холл.  Широкомордый
кивает. Сидящий напротив него человек,  тот,  кого  я  про  себя  назвал
Мертвец, поднимается и идет следом за мной.  Игра  в  прятки  с  заранее
известным результатом. Впрочем, черт с ними. Мне нужно дотянуть до конца
поисков и получить свои деньги. Каждый лишний день, который я проживу на
этом свете,  прибавит  денег  моим  близким  в  Москве.  Если,  конечно,
Кочиевский не обманет. Но обмануть себя я не дам.  Буду  звонить  каждый
вечер в банк, узнавая об  этих  деньгах.  Пусть  только  попробуют  меня
обмануть. Деньги для моих близких - это единственная причина, по которой
я согласился на эту чудовищную "экскурсию".
   Наверняка зная, что она  будет  последней  в  моей  жизни.  Даже  при
идеальном стечении обстоятельств повезти мне не может. Я могу  вернуться
домой уже смертельно больным и умереть на  руках  матери  и  дочери.  Не
знаю, может, действительно лучше чтобы меня  убили?  Мне  казалось,  что
приговоренный человек бывает более  отчаянным,  зная,  что  ничего  хуже
смерти  с  ним  не  случится.  Но  оказывается,  что  все  это   вранье:
приговоренный чувствует лишь апатию, он психически готов  примириться  с
неотвратимостью гибели  и  поэтому  постоянно  пребывает  в  подавленном
настроении.
   Теперь я знаю, почему не сопротивляются смертники, которых  ведут  на
казнь. Настоящая храбрость - это не безумие  и  не  отчаяние  смертника.
Настоящая храбрость - всегда преодоление страха и вызов  смерти.  Кураж,
который необходим мужчине. Впрочем, мне всегда не хватало этого  куража.
Мы,  прибалты,   наверное,   слишком   флегматичны.   Нам   не   хватает
эмоциональности. Но в любом случае я начал игру в прятки со  смертью.  И
не могу знать, чем она закончится.
   В Хайзен я выехал через полчаса на "Ситроене", который  ждал  меня  у
отеля. Следом за мной тут же ринулся темно-зеленый "Фольксваген". Я  мог
даже не смотреть, кто сидит в салоне, - оба типа, которые завтракали  со
мной в "Гранд-отеле". Это первый акт нашей  драмы.  Будем  считать,  что
случай в самолете был всего лишь прелюдией...

ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

Москва. 5 апреля

   На часах было около восьми часов вечера. Галина Сиренко,  отказавшись
от чая, выпила чашечку кофе и уселась смотреть телевизор.  Дронго  читал
газету, когда ему позвонил Лукин.
   - Я установил, где находится абонент Артемьева, -  сообщил  Захар,  -
сказать по телефону или приехать?
   - Приезжай. Только не поднимайся наверх,  я  спущусь  к  тебе,  и  мы
побеседуем в автомобиле.
   - Что-нибудь случилось? - спросила Галина, отрываясь от телевизора.
   - Мой помощник установил, кто звонил Артемьеву.
   - А почему вы не хотите, чтобы он поднялся сюда? - спросила она. - Вы
мне не доверяете?
   - Доверяю. Но  не  хочу  подвергать  вас  лишним  испытаниям.  В  тех
дурацких играх, в которые я играю, бывают потери  с  обеих  сторон.  Вас
могут захватить и потребовать, чтобы вы назвали имя моего  помощника.  И
тогда у вас будет возможность сказать, что вы его не знаете.
   - И вы думаете, что я так  просто  выложу  им  все,  что  знаю?  -  с
недоумением спросила Галина.
   - Не думаю. Но обязан предполагать самое худшее. Кстати, вы  напрасно
думаете, что я только вас оберегаю таким образом. Ведь он тоже не знает,
кто именно вытащил меня  из  сегодняшней  передряги.  Вы  не  допускаете
мысль, что захватить могут его, и тогда он провалит вас?
   - У вас железная логика, - улыбнулась Галина, - мне говорили, что  вы
супераналитик. Но почему у вас такая странная  кличка...  Почему  вы  не
любите, когда вас называют по имени-отчеству?
   - В таком случае число желающих убрать меня вырастет  на  порядок,  -
пояснил Дронго, - даже сейчас мои противники довольно  легко  вычисляют,
где я живу в Москве. А тогда будут просто находить по справочному  бюро.
Согласитесь, что это излишняя роскошь для моих противников.
   - Убедили, - кивнула Галина. - Если будут звонить в ваше  отсутствие,
отвечать на телефонные звонки?
   - Кроме Всеволода Борисовича и  моего  второго  помощника,  никто  не
знает этого телефона. А они звонить просто так не станут. Поэтому можете
отвечать на любые звонки. Возможно, кто-то спросит хозяев квартиры.
   - Артемьев нам не простит сегодняшнего налета, - пробормотала Галина,
- он наверняка поручит  своим  людям  найти  мою  машину  и  нас  обоих.
Машину-то он не найдет. Это вообще невозможно: ее  уже  перекрашивают  в
нашем бюро и меняют номер. А вот нас он  захочет  достать.  И  в  первую
очередь вас.
   - Наверняка, - согласился Дронго, - но у меня нет другого выхода. Мне
необходимо было вызвать огонь на себя, чтобы попытаться  выяснить,  кому
позвонит  Артемьев.  Его  телохранитель,   открывший   огонь,   невольно
спровоцировал Артемьева на моментальную реакцию. А мой расчет как раз  и
строился на двух вещах. Первая - возмущенный  Артемьев  не  говорит  мне
правды. И вторая - сообщает заказчику о  наезде  на  него.  Это  принцип
самбо: падая, подтолкни своего соперника. Но, кажется, мне пора.
   Он оделся и вышел из квартиры. Спустившись вниз, прошел  к  соседнему
дому, чтобы встретить автомобиль с Лукиным. Тот уже ждал его  в  бежевом
"Москвиче". Дронго уселся рядом.
   - Я вычислил, куда он позвонил, -  устало  сообщил  Лукин,  -  хотите
послушать их разговор?
   - Конечно. Ты все записал на пленку?
   - Записал. Но до этого я хочу, чтобы вы прослушали два его разговора,
касающиеся лично вас. Он звонил своим людям полчаса назад. Я так  понял,
что это наблюдающие за вашим домом сотрудники Артемьева. Сначала,  часов
в  шесть,  они  позвонили  ему.  А  полчаса  назад  он  им   перезвонил.
Послушайте, вам  будет  интересно.  Лукин  включил  магнитофон.  "Филипп
Григорьевич, здравствуйте". "Что случилось?  -  Дронго  сразу  же  узнал
грубый голос Артемьева. - Почему ты  звонишь  в  это  время?  Что-нибудь
случилось?"
   "Мы сидим с ребятами уже несколько дней. По-моему, он  водит  нас  за
нос.
   Никто здесь не появлялся. И он сам никуда не выходит. Ребята  дежурят
попарно, все время находятся у его дома. Но никто  похожий  из  дома  не
выходил".
   "Свет у него горит?"
   "Мы не знаем. На окнах темные шторы, не пропускающие света.  Что  там
происходит, узнать невозможно. Один из наших ребят  сумел  проникнуть  в
дом, постоял минут десять и послушал у его  двери.  Все  тихо,  никакого
шума. Нам кажется, что в квартире никого нет".
   "Кажется или точно?"
   "Мы так думаем".
   Дронго слушал, закрыв глаза. Странное ощущение, когда  слушаешь,  что
говорят о тебе твои "наблюдатели", подумал он,  хотя  для  него  это  не
ново.
   "За несколько дней ни разу не появился..."
   Когда "наблюдатель" сообщил, что они хотели  отключить  свет,  Дронго
удовлетворенно кивнул. Он предусмотрел такую ситуацию и уже давно  запер
свой ящик со щитком на хороший английский замок. И  поставил  на  всякий
случай автономное питани