нялся своего короткого халата и всего встрепанного вида.
   - У меня, кажется, не работает замок, - пробормотал Дронго.
   - Я пришлю мастеров, - сказала она, чувствуя свое  превосходство  над
этим растрепой.
   - И возьмите мои вещи, - скрывая неловкость, попросил он.
   Когда горничная ушла, он лег на постель, обдумывая ситуацию. Внезапно
появившаяся красотка несколько нарушила  привычный  ход  мыслей.  Должно
быть, студентка, подрабатывает  здесь  горничной,  подумал  Дронго.  Для
обычной горничной у нее слишком независимый и гордый вид.  В  отеле  она
выглядит чужеродным телом.
   Пришла и смутила его - он не  ожидал  увидеть  здесь  такую  женщину.
Почему смутила? От неожиданности.
   Начнем  снова,  подумал  он.  Забудем  женщину,  вспомним  о  Дмитрии
Труфилове. Итак, две группы в Москве пытаются разыграть карту Труфилова,
как сказал ему генерал Потапов.  Есть  две  группы.  Группа  Кочиевского
прислала в  Амстердам  бывшего  подполковника  КГБ  Эдгара  Вейдеманиса.
Подполковник подошел им тем, что он обречен, его  болезнь  не  оставляет
ему шансов на жизнь. Вместе с ним полковник  Кочиевский  отправил  двоих
своих боевиков - Харченко и Кокотина. Все трое летели в Амстердам, когда
в самолете убили Коропова. Если бы Коропов  был  человеком  Кочиевского,
его бы не убили в самолете. Следовательно, Коропов - человек  из  другой
команды. Он чужеродное тело, как эта горничная.
   Человек из другой команды, повторил  для  себя  Дронго.  Поэтому  его
убили, и это мог сделать  кто-то  из  людей  Кочиевского.  Первая  кровь
пролилась. Затем убирают Кребберса. Ясно,  что  его  смерть  нужна  была
людям Кочиевского. Тут логика такая: они выехали в Хайзен, и  кто-то  по
пути убрал Кребберса. Кто из троих - не имеет значения, но это, конечно,
не сам Вейдеманис. Для этого не присылают в Европу. Его задача  -  найти
Дмитрия Труфилова.
   Затем  последовало  убийство  Игоря  Ржевкина.  Оно  укладывается   в
привычные рамки. Кочиевский точно знал,  где  находится  офис  Ржевкина.
Пока все понятно.
   Вейдеманису дали задание  навестить  бизнесмена,  поговорить  с  ним,
дождались, пока он ушел, и взорвали автомобиль Ржевкина.
   До этого момента все идет  правильно.  Но  в  Схетоне  убивают  двоих
незнакомцев. Кто они такие? И почему их убивают?
   Он встал с постели.  Когда  предстояло  принять  важное  решение,  он
начинал даже нервничать,  не  мог  спокойно  лежать.  В  момент  особого
напряжения у него начинали подергиваться мышцы ноги или руки.  Он  мерил
шагами комнату. Двое неизвестных  прилетели  десятого  апреля.  Десятого
апреля - за два дня  до  прибытия  группы  Кочиевского.  Если  они  люди
Кочиевского, то почему не прилетели все вместе двенадцатого?..
   Эти двое прилетели десятого. Их поймали в Схетоне и пытали, перед тем
как убить. Их пытали,  а  они  молчали.  Если  они  знали,  где  Дмитрий
Труфилов, и молчали под пытками, то это должны быть по меньшей мере  его
отец или брат. Во всех остальных случаях  нормальные  люди  говорят.  Их
зверски пытали, но они не выдали тайну. Какую тайну они могли знать? Еще
раз - заново. Двое незнакомцев оказались чужеродными телами. Их никто не
ждал. Они были захвачены и... Их  пистолеты.  Дронго  остановился.  Черт
возьми! У них были пистолеты с глушителями.
   Убийцы выбросили  пистолеты.  Значит,  это  не  их  пистолеты!  Таким
оружием не разбрасываются. Кто-то захватил этих двоих, начал их  пытать,
застрелил обоих и выбросил пистолеты. В заброшенном доме? Что делали эти
двое в заброшенном доме?
   Их же не  могли  насильно  привезти  в  город.  Судя  по  всему,  они
прилетели с определенной целью на несколько дней.
   Покупка машины - это формальный повод для получения визы.
   Они  прилетели  раньше  группы  Кочиевского.  Предположим,  что   они
представители второй группы. Если они действуют не с Кочиевским,  значит
- они против него.  Тогда  все  сходится.  Их  убили  люди  Кочиевского,
которым мешали конкуренты. Конкуренты. Они представители второй  группы,
которые тоже охотятся на Труфилова. Но, в  отличие  от  группы,  которую
послал Кочиевский, они  имеют  совсем  другие  цели.  И  им  тоже  нужен
Труфилов. Кажется, все начинает сходиться.
   Неясно лишь, почему их пытали.
   От напряжения болела голова. Он взглянул на часы. Был уже восьмой час
вечера. Странно, что  Галина  не  звонит.  Он  вдруг  почувствовал,  как
голоден.
   Поднял телефон и заказал обед в номер. И снова  принялся  размышлять.
Если Вейдеманис знает о своей болезни, то ему все равно, что будет потом
с ним, а тем более - с Труфиловым. Для него  самое  главное  -  получить
деньги. Получить деньги, чтобы обеспечить оставшихся  в  Москве  мать  и
дочь.
   Он должен понимать, что его в живых не оставят.  Шансов  очень  мало,
вернее - их почти нет. Дронго принесли обед, скорее ужин. Это хорошо, не
надо тратить время на кофе. Он  еще  не  успел  доесть,  когда  принесли
готовую одежду.
   Теперь это была другая горничная, что его немного разочаровало.
   Он оделся и вышел в город. Внизу он попросил портье  переадресовывать
телефонные звонки с  номера  на  его  мобильный  телефон.  Ему  нравился
Антверпен.
   Это был один из тех городов, в которых сохранялось очарование  старых
европейских центров культуры. Дронго задумчиво шагал по  улицам  города,
хранящим очарование старины. И вдруг он  вспомнил,  что  именно  в  этом
городе живет одна его дальняя  родственница.  Несколько  лет  назад  она
вышла замуж за бельгийца и теперь жила с семьей - мужем и двумя детьми -
в Антверпене. Он даже остановился, замедляя  шаг.  Можно  позвонить  ей,
только надо найти ее телефон.
   Дронго посмотрел на  часы.  Поздновато  -  одиннадцатый  час  вечера.
Звонить уже нельзя.
   А вот почему ему не звонит  комиссар  -  это  странно.  Странно,  что
поиски приехавших туристов так  затянулись.  Неужели  он  ошибся  и  они
проживали не в Антверпене? Или комиссар решил позвонить ему  уже  утром?
Он достал телефон, набирая номер отеля.
   - Мне не звонили? - спросил Дронго.
   - Звонили, - любезно сообщил портье, - и оставили номер телефона.  Но
они сказали, что вы можете перезвонить и утром.
   - Дайте мне этот телефон, - крикнул так громко, что от него в  испуге
шарахнулась парочка стариков, прогуливающих свою собачку.
   Портье продиктовал номер. Это оказался комиссариат полиции. Верье был
еще на месте.
   - Добрый вечер,  комиссар,  вернее,  уже  доброй  ночи.  У  вас  есть
новости?
   -  Кажется,  мы  напали  на  след,  -  сообщил  комиссар  удивительно
спокойным голосом.
   - Вы нашли, где они жили? - спросил он, едва сдерживая нетерпение.
   -  Они  останавливались  в  отеле  "Софитель  Антверпен",  -  сообщил
комиссар, - мы проверили. Все трое жили в этом отеле.
   - Жили, - огорченно пробормотал Дронго, - они все трое уехали?
   - Да, уехали. Но мы нашли главное. В номере, где останавливались двое
приехавших - мистер Харченко и мистер Кокотин,  -  наши  эксперты  нашли
грязь на  полотенце,  идентичную  следам  ног  в  Схетоне.  Нет  никаких
сомнений, что мы вышли на убийц. Благодаря вам, мистер...  простите,  но
вас все называют мистер Дронго.
   - Они уехали? - Это было единственное, что его интересовало.
   - Да, - сухо подтвердил комиссар, - но вы можете не волноваться.
   Спокойно оставайтесь в отеле до утра. Утром их все равно арестуют.
   - Каким образом?
   - Мы передали сообщение в Интерпол, дали номера  паспортов,  фамилии,
фотографии. Их арест - дело нескольких часов. Поверьте мне.
   Он ничего  не  понимает,  подумал  Дронго.  Человек  живет  в  сытой,
спокойной, нормальной стране. Для него событие в  Схетоне  -  это  нечто
невероятное. Он абсолютно  уверен,  что  преступников  рано  или  поздно
схватят.
   Только он не знает, что это будет уже поздно. Он даже не представляет
себе - насколько поздно. Если они  найдут  и  уберут  Труфилова,  искать
Вейдеманиса бесполезно. Тот не вернется домой. А остальные двое появятся
в Москве под другими именами, с другими документами.
   И все. Дело кончено.
   Комиссар считает, что он может спокойно спать до утра. Дронго  достал
телефон, набирая номер Галины. Та словно ждала его звонка.
   - Я была у Вейдеманисов, - с ходу сообщила Галина, -  их  девочка  до
сих пор не пришла домой. Бабушка мне ничего не говорит.  Она  вообще  не
хочет со мной разговаривать. Но девочки дома нет.  И  мать  Вейдеманиса,
кажется мне, чем-то очень напугана. Вы меня понимаете?
   - Позвоните Романенко, пусть установит у дома дежурство. Я вас  очень
прошу, Гала, быть вместе с ними. Но ни в коем случае  не  демонстрируйте
своего присутствия. Вы меня поняли? Ваша задача только  наблюдать.  Если
девочки  нет  дома,  значит,  что-то  произошло.  Тут  нужна  предельная
осторожность.
   - Я все поняла, - сказала Галина, - и сделаю  все,  как  вы  сказали,
можете не беспокоиться.
   - Несчастный, - подумал Дронго,  -  неужели  они  решили,  что  таким
образом можно  гарантировать  верность  Вейдеманиса?  Но  нужно  ли  это
Кочиевскому? Он решил, что  болезнь  Вейдеманиса  и  деньги  -  гарантии
слишком  ненадежные.  Нет,   Кочиевский   зря   так   нервирует   Эдгара
Вейдеманиса. Ведь тот будет  сходить  с  ума  из-за  дочери.  Он  вполне
добровольно пошел на эту командировку.
   Если Кочиевский похитил его дочь, то получается, что  он  вредит  сам
себе, заставляя  нервничать  своего  человека.  В  таком  случае  задача
Вейдеманиса ни поскорее найти Труфилова, а тянуть время,  пока  отпустят
его дочь. Значит,  это  не  Кочиевский.  Значит,  вторая  группа  сумела
вычислить Вейдеманиса и решила похитить его дочь.
   От неожиданности Дронго остановился. Какая страшная  судьба  у  этого
бывшего  подполковника.  Он  почувствовал  невольную  симпатию  к  этому
человеку.  Но  ждать  до  утра  нельзя.  Утром  события  могут   принять
неожиданный оборот. Он больше не имеет права опаздывать.  Дронго  поднял
руку, останавливая такси, поправляя, тронул пальцами поля шляпы.
   -  "Отель  Антверпен",  -  коротко  бросил  водителю.   Тот   кивнул,
разворачивая машину.

Париж. 15 апреля

   Уже начало светать, а я все еще сижу перед  трупами.  Нужно  уезжать,
принимать какое-то решение. А я не в  силах  определиться.  И  оставлять
Сибиллу в таком состоянии  невозможно.  Она  может  тронуться  умом  или
покончить  жизнь  самоубийством.  Вызвать  полицию?  Но  для  меня  это,
наверное, самый худший вариант.
   - Нам надо идти, - говорю я ей, - мы должны идти.
   Она смотрит на меня безумными глазами. Честно говоря, я  ее  понимаю.
Тут любой повредится умом. Но нам нужно поскорее убираться отсюда.  Хотя
куда ей идти из собственной квартиры? Ко мне? Но я не могу  везти  ее  в
свой  отель,  подставляя  своим  соглядатаям.  Но  и  торчать  здесь   в
бесцельном ожидании я не могу - это означало бы не только мое поражение,
это верная гибель для моих близких. Только не это!
   Я поднимаюсь и подхожу к окну. Стекло разбилось, но, к счастью, упало
внутрь. Осторожно вынимаю куски и смотрю  по  сторонам.  Может  быть,  с
улицы это не очень заметно, но надеяться на это не стоит.  Я  задергиваю
занавесками окно - пусть некоторое время на него не  обращают  внимания.
Да, Сибилла. Как же мне увести ее?
   - Нам нужно идти, Сибилла. Ты понимаешь меня?
   Но она смотрит на меня ничего не понимающими глазами. Господи, что же
с ней делать! Я пытаюсь ее поднять, но она оседает на пол, даже не делая
попыток мне помочь.
   - Сибилла, - шепчу я ей, - вставай. Нам нужно немедленно уходить.
   Вставай же. Уже четыре часа утра.
   Мне удалось поднять ее и положить на диван. Она все еще в прострации.
Я нахожу ее туфли, надеваю на  ноги.  Юбка  у  нее  порвана,  но  ничего
страшного, под плащом не будет видно. Сейчас носят  длинные  плащи.  Где
тут стенной шкаф? ? Плащ,  наверное,  там.  Ага,  вот  спальня,  за  ней
небольшая гардеробная. Не выбирая, снимаю несколько платьев и кладу их в
сумку. А вот и довольно длинный  плащ.  Беру  с  полки  две  простыни  и
накрываю ими тела убитых. После этого подхожу к Сибилле  и  тяну  ее  за
руку. Она качает головой.
   - Пристрелите меня здесь, - вдруг просит она.
   - Нет, - устало говорю я ей, - я не буду  никого  убивать.  Пойми  ты
меня наконец!
   - Вы меня убьете? - снова тупо спрашивает она.
   У меня нет другого выхода: я размахиваюсь и бью ее по лицу  изо  всех
сил.  Она  вскрикивает,  падает  на  диван  и  начинает  громко  рыдать.
Наконец-то!
   Слава тебе господи. Больше всего на свете боюсь, когда  плачут  тихо.
Больше всего на свете боюсь беззвучного плача.
   Я сижу рядом и глажу ее по голове. Я даже сам  не  заметил,  как  это
получилось. Она плакала минут двадцать, не меньше. А  я  двадцать  минут
сидел и гладил ее волосы. Даже ни разу не закашлявшись. Наверное,  таким
образом я успокаивал и себя. Говорят, что нужно  гладить  кошку,  снимая
напряжение. Я гладил ее по волосам, снимая собственное напряжение.
   Наконец, выплакавшись, Сибилла подняла голову.
   - Кто ты такой? - спросила она.
   - Я же тебе объяснял, - после всего случившегося мы перешли на  "ты",
словно родственники. Хотя в английском языке нет этого  местоимения,  но
подсознательно я чувствую, что мы именно так обращаемся друг к другу.
   - Зачем он убил Марселя?
   - Ему не нужны свидетели. Он готов был убить и меня, и тебя.
   - Ты его знал? - Она смотрит на  меня,  и  я  понимаю,  что  наступил
момент истины. В такие мгновения не врут. Похоже, что она  почувствовала
мое состояние.
   - Немногой Он мне казался нормальным человеком. Теперь я знаю, что он
убийца.
   - Потому, что он убил Марселя?
   - Нет. До Марселя он убивал  и  других  людей...  Он  совершил  много
подлых поступков.
   - Ты тоже убивал?
   - Это - первый, - сказал я, кивая на труп Виктора.
   Она снова надолго замолкает. Потом говорит:
   - Ты можешь рассказать мне,  что  тут  произошло?  Почему  ты  здесь?
Почему он стрелял? Почему ты так страшно кашляешь? Почему ты  его  убил?
Ты можешь мне все объяснить?
   В этот момент я не смотрю на часы. Я даже не смотрю, как  светает  за
окном. В этот момент я понимаю, что обязан  ей  все  рассказать.  Что  я
должен с кем-то  поделиться  своей  болью,  своими  страхами.  Я  обязан
сделать так, чтобы меня понял хотя бы один человек в мире. Возможно, это
мой последний рассвет в жизни, а завтрашнего я уже никогда не увижу. Все
возможно в этот день, пятнадцатого апреля, в Париже.  И  сам  толком  не
зная почему, я откинулся на спинку дивана и,  продолжая  гладить  ее  по
волосам, начал свой рассказ. Я начал его с того  самого  момента,  когда
родился в селе Старые Галки. Я говорил ей про отца и про  мой  неудачный
выбор, про мать и развал некогда  единой  страны.  Я  рассказал  ей  про
плевок старухи, которого никогда не забывал. Рассказал об изменах Вилмы.
О своей болезни.  Об  Илзе,  моей  дочери.  Я  рассказал  ей  о  поисках
неизвестного мне  Труфилова,  о  "наблюдателях",  которые  шли  за  мной
следом. О Хашимове, который тоже кружил надо  мной,  как  стервятник.  Я
рассказал  о  похищении  моей  девочки,  о  событиях  в   Амстердаме   и
Антверпене. Я рассказал все, что имело отношение к этой истории. А к ней
имела отношение вся моя неудавшаяся жизнь. Я  говорил  около  часа.  Или
чуть больше. Это был длинный монолог, прерываемый кашлем.
   Она слушала молча, ни разу не прервав. За час. моего рассказа она  не
задала ни единого вопроса. Она все понимала, а если и  не  понимала,  то
догадалась. Я словно был на  исповеди.  На  последней  исповеди  в  моей
жизни, когда итог уже подведен  и  врать  нельзя.  Скоро,  совсем  скоро
предстанешь перед Создателем, и каждое слово лжи будет  обращено  против
тебя. Я сказал ей всю правду, ничего не прибавив и не утаив.  И  за  все
время ни разу не закашлялся, не выпил ни глотка воды,  так  был  увлечен
желанием высказаться, надеждой разделить мою  боль  с  ее  болью,  найти
понимание у этой молодой женщины.
   Когда я закончил рассказ, был шестой час  утра.  Она  уже  сидела  на
диване, подняв колени и положив на них  голову.  Иногда  она  хмурилась,
иногда ее глаза лучились сочувствием, а на глаза  наворачивались  слезы.
Мои последние слова потонули в приступе кашля. Она вскочила  и  побежала
куда-то. Я даже растерялся. Она могла  выбежать  за  дверь,  позвать  на
помощь, позвонить в полицию. Но она  появилась,  протягивая  мне  стакан
воды.
   Я благодарно кивнул, сделав первый глоток. Она снова села  на  диван,
взглянула на меня, потом на мертвого Марселя, затем - на Виктора.
   - Как страшно устроена жизнь, - вдруг сказала Сибилла.
   - Нам нельзя  здесь  оставаться,  -  устало  сказал  я,  не  в  силах
прибавить больше ни слова.
   - Нельзя, - вдруг согласилась Сибилла, - скажи, я могу тебе помочь?
   - Не знаю. - Она смущает меня  своим  вопросом,  я  действительно  не
знаю, как ответить на этот вопрос. - Может быть, - неопределенно  говорю
я.
   - Что мне делать?
   Я сижу, закрыв глаза. Может быть, это и есть один шанс из ста. Может,
мне стоит попробовать. Может быть, я могу ей поверить.
   - Мне нужна твоя помощь, - твердо  сказал  я  Сибилле.  -  Только  ты
можешь мне помочь.
   - Хорошо, - соглашается она, - что я должна сделать?
   - Для начала - уйти вместе со мной. И я расскажу тебе свой план.
   - А как они? - спрашивает Сибилла. Меня не зря учили  столько  лет  в
разведшколах. Меня научили принимать решения в экстремальных  ситуациях.
Если я все рассчитаю правильно, можно даже надеяться на  спасение  Илзе.
Но только если я все точно рассчитаю.
   - Мы должны  уехать  отсюда  на  несколько  часов.  Потом  ты  можешь
вернуться. Я тебе объясню свой план.
   У меня почти не осталось времени. За окном  совсем  светло.  Я  очень
коротко излагаю ей свой план. Мне важно, чтобы она со мной пошла.
   - Я поняла, - говорит Сибилла, - если тебе нужно, я помогу. И  отомщу
за Марселя.
   Это уже польская кровь.  Благовоспитанная  француженка  согласна  мне
помочь, но полька будет еще и мстить. Она встает,  чтобы  переодеться  в
спальне.
   Как только она уходит, я начинаю действовать. Я раскрываю  чемоданчик
Виктора и быстро собираю его винтовку. У меня ушло  на  это  около  двух
минут. Даже если бы он сам собирал ее еще быстрее, то и тогда  не  успел
бы уйти раньше меня.
   Рассчитано все правильно.
   Собранную винтовку я бросил у окна. Туда же перенес и тело Виктора.
   Именно  перенес,  завернув  в  простыню,  а  не  перетащил.   Марселя
намеренно оттащил так, чтобы остались видны следы крови. Простыню с него
я тоже сдернул, но перевернул на бок, чтобы Сибилла не видела его  лица.
Обе простыни и пистолет я положил в чемоданчик Виктора, который унесу  с
собой. Чуть не забыл про свой паспорт и билет.  Теперь  все  в  порядке.
Ловушка расставлена. Остается ждать, когда она захлопнется.
   Через минуту из спальни вышла Сибилла. Увидев, что я снял простыни  с
убитых, она замирает, затем все-таки  пересиливает  себя  и  подходит  к
Марселю. Я этого боялся, с ней опять может случиться  припадок.  Но  она
закрывает глаза, наклоняется, целует его в голову и,  резко  поднявшись,
говорит мне неестественно громко:
   - А теперь поехали.
   Она все-таки согласилась. Через пять минут мы уже внизу. Кое-где  уже
появились машины. Ее автомобиль в переулке,  недалеко.  Она  садится  за
руль, и мы едем, едем к отелю  "Меридиан",  который  находится  рядом  с
вокзалом Монпарнас.
   - Я буду ждать твоего звонка, - твердо говорит мне Сибилла.
   - В десять часов утра, - напоминаю я ей, - ровно в  десять  утра.  Ты
все помнишь?
   - Все. - Видя, что я хочу уйти, она вдруг останавливает  меня.  Потом
смотрит, не отводя глаз, и глухим голосом произносит по-русски:
   - Ни пуха ни пера.
   - К черту, - я улыбаюсь ей. Она тоже слабо улыбается мне. Это  первые
улыбки за столько часов, проведенных  вместе.  Откуда  ей  известны  эти
русские слова, я узнаю потом. Если вообще узнаю.