в спальню, не говоря больше ни слова.
   Кремень - не женщина.
   - Мама, - окликнул я ее.
   - Да, - обернулась она ко мне. В темноте мне трудно было  рассмотреть
выражение ее лица.
   - У меня на самом деле нет ничего серьезного.
   - Слава богу. - Она снова направилась в спальню.
   - Мама, - позвал я снова.
   - Я здесь, - произнесла она так, как говорила в  детстве,  когда  мне
снились страшные сны и она успокаивала меня, укладывая рядом с  собой  в
постель.
   - Все будет хорошо, - сказал я ей. Но мои слова, наверное, звучали не
очень убедительно.
   - Я могу тебе чем-нибудь помочь? - спросила она.
   - Нет. - Мне не хотелось так отвечать ей, но  мне  действительно  уже
ничем нельзя помочь.
   Почти сразу же  после  этого  разговора  меня  позвали  к  полковнику
Кочиевскому. Десятого апреля я  поговорил  с  ним,  а  потом  весь  день
знакомился с личными делами "связных" Труфилова. Затем я получил  деньги
и позвонил агенту по недвижимости.  Следующий  день  заняли  хлопоты  по
оформлению квартиры. Я взял такси, заехал за матерью и дочкой.  А  через
несколько часов - переезд на новую квартиру.
   Мы подъехали к многоэтажному дому. Нужно было видеть восторг Илзе. Мы
прошли к подъезду. Я набрал код, открыл дверь, и мы вошли в шикарный, по
нашим понятиям, подъезд. Поднялись на четвертый этаж, и я  открыл  дверь
ключом.
   - Это наша новая квартира, -  сказал  я  торжественно  и  закашлялся,
смазывая эффект. Мать посмотрела на меня. Она теперь часто  смотрела  на
меня таким вот вопрошающим взглядом. Илзе первая ворвалась в квартиру  и
замерла на пороге. Потом подошла к окну. Отсюда открывался вид на  реку.
Я снова закашлялся, подходя к ней.
   - Тебе нравится здесь? - спросил я ее.
   - Да, - прошептала она и почему-то помрачнела. - Это наша квартира? -
с сомнением спросила она.
   - Я купил ее на имя твоей бабушки, - ответил я, отводя глаза.
   - У тебя появились такие деньги? - Илзе была уже взрослой. Я даже  не
заметил, как она выросла.
   - Появились. Я раньше вкладывал  деньги  в  акции  одной  компании  и
теперь, продав их, получил неплохую сумму.
   - Это действительно наша квартира? - переспросила Илзе.
   - Конечно. Я могу показать документы.
   - Не нужно. - Дочь снова подошла  к  окну,  посмотрела  на  панораму,
открывавшуюся из окна. И отвернулась.
   - Так тебе нравится, дочь?
   Илзе промолчала. И я отправился по делам. Вечером я сам  позвал  мать
для  последнего  разговора.  Возможно,  вообще  последнего  разговора  с
матерью в моей жизни.
   - Мы должны поговорить, - сказал я, когда мы расположились  на  кухне
после общего ужина. Я выложил на стол оставшиеся деньги - четыре  тысячи
долларов.
   - Откуда у тебя столько денег? - спросила мать.
   - Мне заплатили, - в эту ночь мне не хотелось ей врать.
   - Заплатили? Такие деньги? Квартиру ты тоже купил на эти деньги? Я не
видела у тебя никаких акций.
   - Да. И квартиру - тоже.
   - Я могу быть уверена, что ты не сделал ничего такого, о чем мне даже
страшно подумать?
   - Можешь. Я не сделал ничего плохо. Я завтра улечу в Европу.
   - Это срочно, - поняла мать.
   - Очень. - Я не стал ей говорить, куда именно я собираюсь лететь.  Ей
не нужно этого знать, а мне будет спокойнее, что она ничего не знает.
   - Когда ты вернешься?
   - Я не знаю. -  Лицо  матери  стало  каменной  маской.  Она  понимала
гораздо больше, чем я думал. - Я действительно не знаю,  -  сказал  я  и
мучительно закашлялся.
   - Ты серьезно болен, - она уже не спрашивала, она утверждала.
   - Да, - честно признался я, - может быть, мне удастся там  показаться
врачам.
   - Зачем ты хочешь уехать? Это как-то связано с теми деньгами, которые
ты получил?
   - С ними тоже. Послушай, мама,  когда  мы  сюда  переезжали,  я  тебе
говорил,  что  у  нас  могут  быть  некоторые  трудности,  а  потом  все
нормализуется.
   Но все получилось немного по-другому. Я  тебе  ничего  не  говорил  о
своей болезни.
   Сегодня я тебе могу сказать. Я болен. Очень серьезно болен.
   - Я знаю, - сказала она, глядя мне в глаза, - я уже давно все знаю. И
не только от друга Илзе.
   - Врачи считают, что мне уже нельзя помочь. - В эту  ночь  мне  нужно
было забыть о жалости, забыть о своих чувствах, иначе я не  смог  бы  ей
ничего рассказать.
   Она молчала. Я не представляю себе, как она смогла это  выдержать.  Я
понимал, какую боль я ей причиняю. Но я обязан был сказать все. В  нашем
последнем разговоре.
   - Может быть, лучше отдать эти деньги на твою  операцию?  -  спросила
она.
   -  Нет.  Во-первых,  их  не  хватит.  А  во-вторых,  уже  поздно,   -
безжалостно ответил я, - ничем помочь уже невозможно. И поэтому я  купил
квартиру на твое имя. Можешь ее сдавать и жить на эти деньги. В немецком
банке я открою счет на имя Илзе. И сообщу вам номер счета. Ты будешь  ее
доверителем. Я думаю, туда тоже поступят деньги. Пока не знаю,  сколько.
Пять тысяч. Или десять.
   - Когда ты вернешься? - снова спросила она.
   - Не знаю. Я могу не вернуться вообще. Обещаю тебе, что я  не  сделаю
ничего плохого. Но боюсь, что меня могут использовать. И поэтому не могу
сказать тебе ничего определенного. Поэтому я и купил для  вас  квартиру.
Извини, что не могу больше ничего для вас сделать.  Илзе  уже  взрослая,
она сама о себе позаботится, и о тебе, если понадобится.
   И тут моя мама заплакала. Беззвучно, горестно. Первый раз в жизни.  Я
не видел ее плачущей даже тогда, когда умер отец. Тогда  она  держалась,
чтобы не показать нам своего горя. Сейчас она сидела передо мной и молча
плакала. Будь проклята моя жизнь! Что я мог ей  сказать?  И  что  я  мог
сделать? Победить свою проклятую  болезнь?  Вернуть  деньги  и  остаться
умирать с голоду вместе с матерью и дочерью? Что я должен был делать?
   Нас все время учили, что социализм лучше  капитализма.  Но  это  были
одни слова. Дешевая пропаганда.  И  как  мы  смеялись  над  собственными
идеологическими лозунгами. Как мы над ними издевались.  Мы  выезжали  на
Запад и видели, что там люди живут гораздо лучше. Там  было  изобилие  в
магазинах, там ходили счастливые, улыбающиеся люди, там было  все,  а  у
нас - масло и водка по талонам и в парткомах - кретины и карьеристы.
   Нам тогда казалось, что стоит убрать эту дурацкую систему,  унижающую
человека, и мы заживем прекрасно. Откуда  нам  было  знать,  что  власть
грязных  денег  ничуть  не  лучше  власти  любого  государства.  Но  при
социализме я мог все же надеяться, что после моей  смерти  мать  и  дочь
будут получать приличную пенсию, а дочь  закончит  школу  и  поступит  в
институт. Конечно, им пришлось бы нелегко, но они бы жили. Сносно  жили.
А  сейчас?  Не  будь  этих  чертовых  денег,  их  бы   ждало   нищенское
существование на пенсию моей матери.
   Да, "постсоветский" капитализм не принес нам никакого облегчения.
   Кто-то сказал великую фразу: "Все, что нам  говорили  про  социализм,
было ложью, все, что нам говорили про капитализм, оказалось правдой".  С
другой стороны, никто не виноват, что все так случилось в  нашей  семье.
Моя болезнь,  моя  неудачная  судьба,  исковерканная  личная  жизнь.  По
большому счету, мне в конце жизни даже повезло. Удалось найти полковника
Кочиевского, моего "благодетеля", давшего неожиданный шанс решить как-то
наши проблемы. Я смотрел, как плачет моя мать, и молчал. Мы оба  боялись
разбудить Илзе.
   - Ты можешь продать обе квартиры и вернуться  в  Ригу,  к  сестре,  -
предложил я матери, - только не доверяй маклерам. Лучше переведи  деньги
через солидную фирму или банк. Они помогут тебе  купить  домик  в  Риге.
Этих денег хватит на неплохой дом.
   Она вытерла слезы. Посмотрела мне в глаза.
   - Когда ты родился, Эдгар, - сказала она, - я чуть не умерла. Сегодня
я первый раз в жизни пожалела, что тогда осталась жива.
   - Не говори так, мама.
   - Я очень переживала тогда из-за твоего отца. От него не было никаких
вестей. Может, это сказалось на твоей нервной системе?
   - Нет, - улыбнулся я,  -  врачи  считают,  что  я  много  курил.  Это
наказание за мое легкомыслие и несдержанность.
   - Ты очень похож на отца, - вздохнула мать. - Мне  казалось,  что  ты
будешь его продолжением. Я так хотела, чтобы у тебя  тоже  был  сын.  Но
Илзе похожа на вас обоих.
   - Ты ей ничего не говори,  -  попросил  я  мать,  -  может,  еще  все
кончится хорошо и я вернусь.
   Она всегда чувствовала малейшую  фальшивую  ноту  в  моих  словах.  И
теперь она медленно покачала головой:
   - Ты говоришь мне не правду. Я наклоняю голову, беру ее руки в свои и
замечаю, как сам начинаю плакать. Что мне ей сказать?
   Как мне ее утешить?
   - Прости, прости меня, - шепчу я  ей,  словно  сам  виноват  в  своей
болезни. Она кладет мне руку на голову.
   - Будь сильным, - говорит она чуть дрогнувшим голосом, - я знаю,  как
это страшно. Твой отец умер от похожей болезни. Будь сильным, Эдгар.  Он
держался до  самого  конца.  Только  об  одном  тебя  прошу:  постарайся
вернуться. Я хочу еще раз увидеть тебя. Ты мне обещаешь?
   - Да, - шептал я, уткнувшись в ее ладони и сам не веря в свои  слова,
- да, да...
   Вот  уже  четыре  дня  я  вспоминаю  наш  разговор.  Деньги  исправно
поступают на счет, а я все не решаюсь еще раз  позвонить  домой.  Поймав
такси, которое везет меня на авеню  генерала  Леклерка,  в  южную  часть
города, я прошу остановиться  у  телефонной  будки.  Достаю  карточку  и
быстро  набираю  номер  телефона.   Со   своего   телефонного   аппарата
спутниковой связи я не хочу звонить.
   Если Хашимову удалось подсоединиться к моему мобильному телефону,  то
вполне  вероятно,  что  Кочиевский  может  прослушивать  и  мой  телефон
спутниковой связи.
   Лучше  позвонить  с  обычного  автомата.  Наш  домашний  телефон   не
отвечает.
   Странно, сейчас в Москве уже вечер. Куда они могли пойти? Отправились
в гости к знакомой мамы? Позвоню попозже. Я снова сажусь в такси,  и  мы
едем к нужному мне дому.  Здесь  установлены  диктофоны.  Я  нажимаю  на
кнопку под табличкой с фамилией "Дюверже" и долго  жду.  Но  в  ответ  -
молчание. Я снова нажимаю кнопку.
   Кажется, в доме никого нет. Очень плохо.
   Большой семиэтажный дом с мансардами.  Куда  могла  уйти  мадемуазель
Дюверже? Хотя по парижским меркам сейчас совсем  не  поздно.  Она  может
явиться домой и за полночь. Я нажимаю кнопку еще раз. Снова молчание. Не
получилось! От досады хочется кусать губы. Я еще  не  знаю,  что,  когда
приеду сюда еще раз, все будет еще хуже для меня. Перед глазами  всплыла
сцена, увиденная по телевизору.
   Мои спутники не только пристрелили посланцев Хашимова - "они их еще и
пытали, перед тем как убить", сказал диктор. Интересно, что  они  хотели
узнать у несчастных?
   Погуляв полчаса, я возвращаюсь к дому. Опять никого. Глупо и  обидно.
У меня в запасе была всего одна ночь. Я  все  еще  надеялся,  что  смогу
уговорить  Труфилова  уехать  куда-нибудь  и  потянуть  несколько  дней,
увеличивая свой счет в банке. Мне все еще казалось, что можно оставаться
порядочным человеком, начав игру на стороне отъявленных негодяев.
   Похоже, что сегодня мне уже не дождаться мадемуазель Дюверже. Я снова
иду к телефону-автомату и звоню домой. И  сразу  слышу  тревожный  голос
матери.
   - Алло, - кричит она, - алло, я вас слушаю. Кто это говорит?.
   Она никогда раньше не кричала. Мне сразу не понравился этот  крик,  в
нем слышалось предчувствие большой беды.
   - Это я, мама, что случилось?
   - Илзе пропала,  -  сообщает  мне  мама  убитым  голосом,  -  она  не
вернулась из школы. Я весь день бегала  по  городу,  искала  ее.  Только
сейчас вернулась, и мне позвонили.  Они  сказали,  что  девочка  у  них.
Сказали, чтобы я не беспокоилась. И еще у меня была какая-то женщина  от
них.
   - Кто позвонил? - У меня от волнения задрожали руки. Даже если  бы  в
меня сейчас выстрелил убийца, я бы оставался спокойнее.  Если  это  дело
рук Кочиевского, я прямо сейчас возьму билет обратно в  Москву  и  найду
этого мерзавца, чтобы убить его. - Какая женщина? - заорал я.
   - Они просили передать, что будут ждать твоего звонка, - сообщает мне
мама, - я записала их телефон. Они будут ждать твоего  звонка.  Ты  меня
слышишь, Эдгар?
   - Конечно, слышу. Ты не волнуйся, мама. Ты только  не  волнуйся.  Дай
мне номер телефона,  -  говорю  я,  чувствуя,  как  начинаю  дрожать  от
ненависти. Кто бы это ни сделал -  он  покойник.  Но  почему  Кочиевский
пошел на такую авантюру?
   Зачем ему моя дочь? Ведь я исправно выполнял все его приказы.
   Мама диктует мне номер телефона в Москве.
   Я запоминаю номер и еще раз говорю:
   - Ты. только  не  волнуйся.  И  не  нужно  никуда  звонить.  Ты  меня
понимаешь.
   Не нужно сообщать в милицию. Мы сами  во  всем  разберемся.  Ты  меня
поняла?
   - Да, да. Я очень боюсь, Эдгар. Она уже взрослая девочка,  они  могут
ее обидеть.
   - Не обидят. Закрой двери  и  никому  не  открывай.  Я  тебе  попозже
перезвоню. Какая женщина к тебе приходила?
   - Я не знаю. Она расспрашивала про Илзе. Может, она из милиции.  Она,
кажется, что-то знает.
   - Главное - ничего не бойся. Ничего не бойся! кричу я ей.
   Я быстро набираю московский номер, который дала мама. Кто мог сыграть
со мной такую  шутку?  Кому  понадобилась  моя  дочь?  Наконец  я  слышу
знакомый голос, от которого судорога сводит мое тело.
   - Здравствуйте, Вейдеманис. Я очень рад, что  вы  позвонили.  Мы  уже
думали, что вы пропали. После того как вы так здорово  подставили  наших
людей, мы очень на вас обиделись. Мы даже не думали, что вы способны  на
такую подлость.
   Это Самар Хашимов. Значит, он остался жив. Значит, сам  не  поехал  в
Схетон и там убили его боевиков. Более того, он вычислил, что это с моей
помощью были подставлены его люди. Вычислил и сделал единственно  верный
ход.
   Похитил мою дочь, чтобы заставить меня снова позвонить ему.
   - Что вы хотите? - спрашиваю я с дрожью в голосе.
   - Вы прекрасно знаете, кто нас интересует, - говорит он. - И я  знаю,
что вы в Париже. Я сейчас нахожусь в машине, еду из Амстердама в  Париж.
Боюсь, что Амстердам стал ненадежным  убежищем.  Вы  видели  новости  из
Схетона? Их крутят по всем каналам. Какие-то негодяи убили двух туристов
из России. И представляете, они даже пытали их перед смертью.  Очевидно,
хотели узнать, кто их туда послал. Ужасно, вы не находите?
   Я крепко сжимаю трубку. Они нашли мое самое Уязвимое место. У  них  в
руках моя Илзе, моя девочка,  из-за  которой  я  решился  отправиться  в
командировку.
   - Где моя дочь? - спрашиваю я Хашимова.
   - Она у наших людей в Москве.
   - Если с ней что-то случится...
   - Не нужно нам угрожать, - перебивает меня Хашимов. -  В  отличие  от
вас мы не ведем двойной  игры.  С  головы  девочки  не  упадет  ни  один
волосок, пока вы будете выполнять  наши  указания.  Вы  меня  понимаете,
Вейдеманис?

Москва. 10 апреля

   Утром десятого апреля в квартире,  которую  снимал  Дронго,  раздался
телефонный звонок. Он нахмурился, посмотрел на  часы.  После  встречи  с
Кочиевским Дронго назначил встречу своим помощникам во  второй  половине
дня, решив до этого еще раз проанализировать ситуацию. И  вот  звонок  в
одиннадцать утра. Может,  Романенко?  Неужели  опять  что-то  случилось?
Кроме Всеволода Борисовича и двух помощников, которых он выделил,  никто
не знал этого телефона. А может, ошиблись номером? Дронго, с  сожалением
вспомнив о телефоне с автоответчиком,  который  остался  дома,  протянул
руку к аппарату.
   - Доброе утро, Дронго, - послышался знакомый голос,  заставивший  его
вскочить с постели. - Вы, наверно, еще спите?
   - Уже нет, - проговорил он. - Значит, вы меня нашли?
   - А вы сомневались? - рассмеялись на  том  конце  провода.  -  Искать
людей - моя обязанность. Тем более таких специалистов, как вы, Дронго.
   В трубке снова раздался смех. Да, конечно...  Он  все  равно  бы  его
нашел, например, узнал бы номер телефона у Романенко. Всеволод Борисович
не отказал бы этому человеку, генералу Федеральной  службы  безопасности
Леониду  Потапову.  Они  познакомились  два  года  назад,  когда  Дронго
поручили  расследовать  убийство  известного  тележурналиста.   Убийство
популярного ведущего потрясло страну.
   Дронго же сумел довольно  быстро  вычислить  заказчика  убийства,  но
Потапов тогда приказал закрыть расследование  и  не  сообщать  никому  о
своих подозрениях.
   Спустя несколько месяцев они встретились еще раз  -  тогда  в  глухом
сибирском поселке Чогунаше произошло убийство двух сотрудников  научного
центра, раскрытое Дронго. В  общем,  генерал  Потапов  знал  возможности
человека, которому сейчас звонил.  Дронго  же,  в  свою  очередь,  знал:
генерал, безусловно, порядочный человек, пусть и слишком высокого о себе
мнения.  Более  того,  Потапов  умел  сохранять  хорошие   отношения   с
вышестоящими  чиновниками  и  при  этом  не  терять  лицо  перед  своими
подчиненными.  Будучи  мастером  компромиссов,  он  почти   никогда   не
действовал против упреков собственной совести.
   -  Не  сомневался  в  ваших  способностях,  Леонид  Владимирович,   -
усмехнулся Дронго. - Позвонили из-за вчерашней встречи в ресторане?
   - С вами неинтересно разговаривать, - сухо заметил Потапов. - Вы  все
знаете наперед. Мне нужно с вами встретиться.
   - Это я уже понял. Когда?
   - Сегодня. Отмените все встречи и приезжайте ко мне.
   - Неужели вы хотите, чтобы я приехал в ваше ведомство?
   - Нет, не хочу. После каждого вашего визита мне приходится объяснять,
зачем я вас вызывал. По управлению ползут разные слухи.  Вы  становитесь
популярной личностью. Некоторые наши  офицеры  уже  знают  вас  в  лицо.
Давайте встретимся в нашем обычном  месте,  -  Я  думал,  вы  уже  давно
поменяли квартиру.
   - У нас сложности с финансированием, - пробурчал Потапов. - Во всяком
случае,  мы  не  имеем  возможности  постоянно  менять  квартиры.  Адрес
помните?
   - Конечно, помню. В какое время?
   - В шесть. - Генерал усмехнулся. -  Только  отнимите  от  этой  цифры
номер автобуса, который туда идет. Помните номер автобуса?
   - Помню. - Пятый номер, подумал  Дронго.  Значит,  встреча  состоится
ровно в час дня.
   - Договорились. - Потапов положил трубку.
   - Мог бы позвонить и через час, -  пробормотал  Дронго,  взглянув  на
часы.
   Заснуть уже все равно не удастся. Он поднялся и пошел в ванную.
   В семь минут второго Дронго  звонил  в  дверь  квартиры,  где  обычно
встречался с генералом.  Открыли  сразу  же.  На  пороге  стоял  молодой
человек с невыразительным лицом. Он молча кивнул и  указал  на  вешалку,
куда можно было повесить плащ. Затем -  по-прежнему  молча  -  кивнул  в
сторону комнаты, где уже  ждал  Потапов.  Дронго  нисколько  не  удивило
присутствие постороннего. К тому же офицер  ФСБ,  каковым,  вне  всякого
сомнения, являлся молодой человек, никак не мог им помешать.
   - Здравствуйте, - сказал  Потапов,  когда  Дронго  вошел  в  комнату.
Внешне они чем-то походили друг на друга. Дронго был чуть крупнее и шире
в плечах. Но оба - с залысинами, с тонкими губами, с сократовским  лбом.
Правда, Потапов был курносый, а у  Дронго  -  нос  с  горбинкой.  И  оба
темноглазые, с проницательным взглядом.
   Во внешности  каждого  человека  есть  нечто  сугубо  индивидуальное,
присущее только ему. Можно,  например,  пересадить  на  плешь  волосы  с
другой части тела, можно изменить форму носа, можно убрать с  подбородка
жировые складки, даже изменить цвет лица. Но останутся  глаза,  "зеркало
души", как писали в старых романах. Ни один офтальмолог в  мире  еще  не
научился придавать . пустым глазам глубокомысленное выражение.
   - Добрый день, Леонид Владимирович. - Дронго протянул генералу  руку.
- Рад отметить, что вы не изменились. - Я немного  поправился,  -  криво
усмехнулся Потапов. - А вы, кажется, умеете сохранять форму.
   - Не уверен, - улыбнулся Дронго. - Я недавно застрял  в  тоннеле  под
Ла-Маншем, и это, очев