В  соседнем  зале
находился Семенов, все время посматривающий в их сторону.
   - Вы опоздали, - сказал Савельев, -  или  на  вас  так  подействовала
смерть Виктора Николаевича?
   - Между прочим, он был вашим коллегой, - покачал головой Дронго.
   - В том-то и дело, что все в прошедшем времени. Наши дороги разошлись
еще в девяносто первом, когда  он  вернулся  в  Москву,  а  я  уехал  за
границу.
   - Вам никто не говорил, что у вас нет сердца?
   - А вам никто не рассказывал, как живут  без  родины?  -  в  тон  ему
ответил Савельев.
   - Перестаньте, господа, - вмешался Фрезер, - давайте займемся  делом.
Мы собрались по очень важному вопросу.
   - Мне нужно  знать,  кто  заплатит  за  документы  больше,  -  заявил
Савельев, - я жду предложений, господа шпионы.
   - И только? - спросил Иевлев.
   - Нет, не только. Мне нужно  знать,  кто  и  почему  отдал  приказ  о
ликвидации моего двоюродного брата. Это противоречит всякой логике, а  я
не верю в нецелесообразных агентов. Конечно, я  не  собираюсь  объявлять
войну вашим ведомствам. Просто хочу понять  смысл  этой  непонятной  для
меня акции.
   - Как вы сказали? - вдруг спросил Дронго. - Нецелесообразные  агенты?
Это интересное понятие.
   Иевлев и Фрезер молчали, подозревая друг друга.  За  соседним  столом
шла азартная  игра  в  покер.  Крупье  под  громкие  восклицания  сторон
раздавал карты.
   - Вы ничего не можете сказать, - неприятно усмехнулся Савельев,  -  я
так и думал. Очень жаль, господа, но кто-то из вашего руководства принял
такое глупое решение. Это лишь увеличивает цену моего залога. Я прошу за
документы два миллиона долларов. Наличными.
   - Вы шутите? - нервно спросил Иевлев.
   - Мы согласны, - быстро сказал Фрезер.
   Дронго молчал.
   - У вас нет других предложений? - обратился к нему Савельев. - Может,
вы хотите прибавить еще несколько тысяч?
   Дронго покачал головой.
   - Вы бывший офицер КГБ! - разозлился Иевлев. -  Неужели  вы  отдадите
документы англичанам?
   - Непременно отдам, - кивнул Савельев, - и с  большим  удовольствием.
Два миллиона - раз! Вы еще можете успеть, господа, торгуйтесь, совсем не
обязательно, чтобы победили англичане.
   - Эти документы принадлежат России! - патетически воскликнул  Иевлев.
- Вы обязаны передать их нам.
   Дронго молчал.
   - В таком случае вы можете заплатить ту же сумму и забрать  документы
себе, - резонно заметил Савельев. - Никаких других предложений нет?  Два
миллиона - два!
   - Не говорите глупостей! У нас нет таких  денег!  -  теряя  терпение,
закричал Иевлев.
   На них начали оборачиваться посетители казино.
   - У вас еще одна секунда, - презрительно сказал Савельев.
   Он не любил неудачников. Иевлев открыл рот, закрыл. И  ничего  больше
не сказал.
   - Два миллиона - три! - негромко вымолвил Савельев.
   Именно в тот момент, когда  он  произнес  слово  "три",  и  раздались
выстрелы.
   Фрезер упал  с  простреленной  головой.  Неизвестный  убийца  перевел
пистолет на подполковника российской разведки. Тот  хотел  броситься  на
пол, но выстрел уже прозвучал,  и  пуля  задела  плечо.  Иевлев  упал  и
застонал от сильной боли.
   Стрелявший молодой человек поднял пистолет, целясь в Савельева, когда
подскочивший  Семенов  выстрелил  ему  в  спину  и  отбросил   от   себя
покачнувшегося человека.
   Нападавший упал на стол. Послышались крики, началась паника. Савельев
стоял, закусив от бешенства губу. Семенов повернулся, чтобы  бежать,  но
полицейские уже перекрывали выход. Он выстрелил в одного из них, пытаясь
воспользоваться суматохой и выбраться из зала. Но по нему со всех сторон
открыли огонь охранники казино и полицейские. Он упал,  сраженный  сразу
несколькими пулями.
   Савельев, сделав несколько шагов, усилием воли  сдержался,  чтобы  не
наклониться к своему бывшему напарнику.
   Дронго подошел ближе. Бледный Савельев молча смотрел на него.  Дронго
наклонился над убитым террористом, пошарил у него в карманах. Паспорт на
имя Дитера Хоффе, немного денег. Ничего необычного.  В  кармане  пиджака
лежал билет.
   Дронго уже схватили, но он все же успел  бросить  билет  Савельеву  и
крикнуть по-русски:
   - Посмотрите дату, дату и время! Скажите мне дату!
   Савельев,   поняв,   что   происходит   нечто    необычное,    быстро
сориентировался.
   - Он прилетел из Берлина вчера утром! - крикнул он Дронго. - Утренним
рейсом!
   - Я знаю, кто его послал! Это он был в Ницце! Я его узнал, -  крикнул
Дронго, глядя на Савельева уже сквозь заслон людей. - Встретимся завтра,
и я вам все объясню.
   А потом его увели.

Глава 40

   Его держали в полиции не очень долго. Десятки свидетелей видели,  как
в них  стрелял  неизвестный.  И  еще  десятки  видели,  как  были  убиты
неизвестный и застреливший его Семенов. У Дронго  не  было  оружия,  все
документы оказались в порядке. Вечером этого же  дня  его  выпустили  из
полиции, приказав покинуть Монако в двадцать четыре часа.
   Он  вернулся  в  "Эрмитаж".  Документы  находились  теперь  в  камере
хранения парижского вокзала "Монпарнас". В них заключалось все:  горе  и
радость, страх и подлость, измена  и  предательство.  В  этих  чемоданах
находился  горючий  материал,  способный  взорвать   Литву,   опрокинуть
стабильность в маленьком прибалтийском  государстве,  граждане  которого
так хотели наконец обрести свою независимость.
   "Почему  я  отказываю  в  праве  на  независимость  этому  маленькому
народу?
   Почему я должен решать за них, как им жить, что им  делать,  в  каком
государстве находиться? - думал Дронго, сидя  в  кресле.  -  И  как  мне
поступить в таком случае? Господи, почему именно я должен  сделать  этот
нелегкий  выбор?  Отдать  документы  литовцам?   Но   тогда   разразится
грандиозный скандал на весь мир.
   Выяснится, что очень многие известные политические деятели  маленькой
страны - бывшие агенты КГБ,  "стукачи"  и  информаторы.  У  них  полетит
правительство, парламент, все выступят  против  всех.  Родятся  злоба  и
ненависть. И еще неизвестно, кому в руки  попадут  эти  документы.  Если
такому, как Хургинас, он добьет своих политических  противников,  сотрет
их в порошок. Если такому,  как  Стасюлявичюс,  тот  просто  предаст  их
гласности и опозорит своих  политических  оппонентов  на  весь  мир.  Но
вместе с ними он  автоматически  сметет  и  весь  правящий  класс  своей
республики. Ибо, получив подобные сведения, простой человек  разуверится
во всех политиках,  откажется  от  собственных  кумиров  и  выстраданных
идеалов.
   Отдать в Службу  внешней  разведки  России?  Все-таки  это  документы
бывшего КГБ. И Россия стала правопреемницей Советского Союза.  А  Служба
внешней разведки -  это  бывшее  Первое  главное  управление  КГБ  СССР.
Значит, это их документы.
   Логичнее  всего   отдать   документы   именно   им,   возвратить   их
первоначальному владельцу. И тогда десятки и  сотни  людей  в  маленькой
республике  услышат  телефонные   звонки   и   предложения   неизвестных
резидентов,  требующих  возобновить  сотрудничество.  Такова  цена  этих
документов. Цена жизни многих людей.
   Но это может приблизить воплощение той мечты о единственной стране, в
которую я все еще хочу верить, - убеждал он себя. - Но  почему  тогда  я
никак не решаюсь позвонить  в  Москву?  Почему?  Ведь  я  так  мечтал  о
единственной стране, я  проплакал  всю  ночь,  когда  узнал  о  крушении
Советского Союза, который я защищал и ради которого проливал свою кровь.
Почему тогда я не отдаю документы в Москву?"
   Дронго вспомнил разговор,  состоявшийся  у  него  перед  приездом  во
Францию, с известным писателем, который к тому же был не менее известным
общественным деятелем, председателем  Комитета  по  культуре  парламента
республики. Дронго мрачно доказывал ему, что не представляет  перспектив
развития, кроме как  посредством  слияния  в  единую  страну.  Не  видит
никаких шансов на выживание Грузии, не имеющей ничего и  никого  вокруг,
единственный шанс которой -  в  дружбе  с  Азербайджаном,  а  вернее,  с
бакинской нефтью. Еще существовала  Армения,  оказавшаяся  в  кольце  не
очень благожелательно настроенных соседей,  чьим  единственным  гарантом
самого существования нации выступала Россия. Азербайджан, раздираемый на
части национальными и региональными проблемами, клановыми  и  племенными
предрассудками,  не  способный  справиться  с  внешними  и   внутренними
проблемами. Он считал единственными гарантами относительной стабильности
в регионе лидеров этих государств, после ухода которых никакие  проблемы
уже  невозможно  будет  просчитывать  логическим   путем   естественного
развития.
   Он  не  находил  перспектив  развития  у   Казахстана,   Узбекистана,
Таджикистана, Туркмении, где правящие падишахи обреченно  понимали,  что
после  их  смерти  все  пойдет  прахом,  а   новые   президенты-падишахи
переименуют улицы и площади, названные в честь лидеров. Но до того,  как
новые владыки придут к власти, в этих республиках прольется кровь, реки,
моря крови. Дронго был аналитик, и беспощадный анализ указывал на  почти
неизбежные кровавые гражданские войны  и  междуусобные  раздоры  в  этих
республиках. Он боялся будущего. Он не верил в СНГ.
   Он не верил в новые демократии. Единственным шансом  на  спасение  он
считал собранную из отдельных республик единую  страну,  гарантировавшую
каждому право на жизнь.
   Но писатель с ним не соглашался. Он  говорил  о  свободе  как  высшем
благе для любого народа.  Рассказывал  об  обретении  независимости  как
выстраданной долгожданной мечте миллионов людей. Объяснял, что не  имеет
права занимать капитулянтские позиции  как  гражданин  и  писатель.  Он,
безусловно, по-своему прав. Но только по-своему. Ибо видел  мир  и  свой
народ исключительно со своей высоты, с позиции писателя,  любящего  свою
родину. А Дронго, по-прежнему упрямо считавший,  что  родиной  миллионов
людей  была  единая  страна,  канувшая   в   Лету,   не   соглашался   с
оптимистическими прогнозами на будущее,  просчитывая  варианты  грядущих
страшных потрясений, которые обещали взорвать весь мир.
   Но он не имел права решать за целый народ. Он вспомнил горькие  слова
Стасюлявичюса о будущем собственной страны. И три запомнившихся слова  -
"всегда вчерашнее завтра".
   Дронго вздохнул. Это был первый и единственный случай  в  его  жизни,
когда он не знал, как поступить. Не  мог  решить,  что  отвечает  высшим
канонам справедливости. Вернуть документы в республику, взорвать там мир
и согласие, помочь гражданам  Литвы  пройти  через  боль  и  очищение  к
правде. Или отдать документы в Москву, помогая российским спецслужбам  и
стоявшим за ними проимперским силам снова закабалить  маленькую  страну,
создавая то единое и могучее государство, о кончине которого  он  всегда
искренне сожалел.
   Но будет ли новое государство тем самым старым Союзом? Или  возникнет
новая страна со своим осмысленным опытом развала, где  уже  не  найдется
места маленьким народам  и  нациям?  И,  разделенная  на  губернии,  она
заживет уже другой жизнью, при  которой  прежняя  самостоятельная  жизнь
покажется сущим благом. Он не знал, что предпринять.
   И тогда он сделал то, чего не делал  никогда  в  жизни.  Нарушая  все
каноны конспирации и элементарной логики,  руководствуясь  лишь  здравым
смыслом и полагаясь на житейский  опыт,  он  позвонил  в  родной  город,
своему отцу, решив спросить у него совета.  Отец,  как  и  он,  выступал
суровым противником распада страны, строгим критиком нового мира. Но  он
был профессионалом, давшим сыну первые  уроки  жизни,  учившим  его  все
подвергать беспощадному анализу. Он набрал код, номер и услышал  близкий
голос отца.
   - Добрый вечер, - сказал Дронго.
   - У нас еще день, - заметил отец.  -  В  последнее  время  ты  вообще
перестал звонить. Как у тебя дела?
   - Неплохо. Я позвонил, чтобы посоветоваться.
   - У тебя проблемы?
   - Да, не могу решить, как мне поступить. Я получил  документы.  -  Он
говорил, понимая, что номер  может  прослушиваться.  Но  другого  выхода
сейчас он не видел. - Очень важные документы, касающиеся одной из бывших
республик. И я не знаю, что мне делать. Вернуть их в эту республику  или
отдать в Москву. Что предпринять?
   - А кому они нужнее?
   Дронго задумался.
   - Не знаю, - честно сказал он, - они нужны обеим странам. Может,  они
нужны и другим, третьим странам. Они нужны всем.
   - Что-нибудь секретное?
   - Агентурные данные, -  врать  почему-то  не  хотелось,  -  на  очень
больших людей, завербованных еще в советское время.
   Отец молчал. Долго. Секунды отсчитывали дорогое время  междугородного
разговора. Наконец Дронго услышал:
   - В любом случае эти  документы  принесут  только  боль  и  страдания
людям.
   Ничего хорошего они не дадут. Ни Москве, ни другой республике. Первые
должны понимать, что такие агенты ненадежны и несостоятельны.  А  вторые
должны закончить с "охотой на ведьм" и дать  каждому  своему  гражданину
возможность жить в своей стране так, как ему хочется.
   - Что мне делать?
   - Сожги их, - спокойно посоветовал отец, - это единственный достойный
выход в такой ситуации..
   - Спасибо.
   Он собирался положить трубку, когда отец вдруг спросил, уловив  новые
нотки в его голосе:
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Немного болит сердце. Но в общем ничего. Спасибо тебе за совет.
   - Подожди, - вдруг сказал отец. - Ты всегда знал мою позицию по таким
вопросам. Но сейчас, мне кажется, нельзя упрямо стоять на  своем.  Время
идет, и оно необратимо. Хватит оглядываться  на  вчерашний  день.  Нужно
думать о дне завтрашнем. До свидания!
   Дронго положил трубку. Каким он будет, этот завтрашний  день?  Может,
он все-таки совершает ошибку, не вернув  документы  в  Москву?  Зазвонил
телефон.
   - Простите, что беспокою вас, - участливым голосом сказала девушка, -
мы только что получили телеграмму.
   - Я занят, - устало ответил  Дронго,  -  вы  не  могли  бы  позвонить
позже?
   - Но это важная телеграмма, - настаивала она.
   Он вдруг осознал, что она говорит по-русски.
   - Откуда телеграмма? - спросил он. - Это вы, Люси?
   - Да, это я. Телеграмма из Москвы.
   - Вы можете прочитать ее? - спросил он, все еще надеясь на лучшее.
   - Конечно, могу.  Телеграмма  из  Москвы.  Срочная.  Для  вас.  Здесь
написано, что ваш друг Маир Касланлы погиб в  автомобильной  катастрофе.
Вы меня слушаете?
   Он опустил трубку. Закрыл глаза. Как же он мог  не  предвидеть  такой
элементарной вещи?
   Маира наверняка видели рядом с ним и  решили,  что  он  его  связной.
Наверное, они следили за ним и здесь, во Франции. Его убрал кто-то из...
Впрочем, какая разница, кто именно. Его не стало, вот  и  все.  Как  это
страшно...
   - Вы меня слышите? - звала девушка,  но  он  уже  опустил  трубку  на
рычаг.
   Он прошел в ванную комнату. Автоматически  стал  раздеваться,  словно
надеясь заглушить под горячим душем всю боль прошедших  событий.  Открыл
воду и встал под  горячие  струи,  бьющие  с  таким  напором,  что  кожу
неприятно покалывало.
   "Луи де Полиньяк, - почему-то вспомнил он надпись на соседней  двери,
- Луи де Полиньяк", - повторил он, словно в этом  слове  заключался  еще
какой-то неведомый,  третий  смысл.  Он  потянулся  за  мылом,  лежавшим
справа. Мыло в этом отеле оставляли в изогнутых  красных  коробочках  от
"Нины Риччи". Он потянулся за коробочкой, но она вылетела  из  его  рук,
мыло вывалилось на пол, и он перегнулся через край ванны, чтобы  поднять
его. Но правая нога поскользнулась, он поднял левую и выпал на пол,  при
этом больно ударившись. Мыло он видел, но подниматься не спешил.  Просто
лежал  на  полу  ванной.  Сильно  болело  ушибленное  колено.  Он  вдруг
заплакал, беззвучно, без слез, страшно и глухо, как плачут только  очень
сильные мужчины. Вся боль и все сомнения последних дней  словно  сошлись
сейчас в болевой точке осмысления слов той страшной телеграммы,  которую
он получил из Москвы. Жуир  и  стиляга,  добродушный  и  мягкий  любимец
женщин, Маир меньше всего походил  на  разведчика  или  связного.  Но  в
данном случае, очевидно, в расчет не принимали ничего.
   "Луи  де   Полиньяк",   -   как   заведенный   повторял   Дронго,   и
аристократическая фамилия  наполнялась  другим  смыслом,  обретая  нечто
страшное.
   Где-то далеко, в глубинах  души,  еще  один  человек,  другой,  более
отстраненный и холодный, следил за  ним,  осуждающе  покачивая  головой.
Этот второй, наклонившись над первым, холодно  рассуждал  о  возможности
жертв в такой борьбе, о логичном исходе его  командировки,  о  не  менее
логичной смерти Маира Касланлы. Но  первый,  лежавший  на  полу,  упорно
отмахивался  от  рассуждений  второго,  продолжая   плакать   с   широко
раскрытыми глазами, кусая губы в непонятном гневе.
   Он еще долго лежал на полу в этой неловкой,  страшной  позе  раненого
человека. Затем поднялся и встал под душ. Сильно болело сердце, но он не
обращал на  него  внимания,  как  не  обращают  внимания  на  назойливое
насекомое. Но  отмахнуться  все  же  не  удавалось.  Сердце  болело  все
сильнее, и он, закрыв воду, достал полотенце и махровый халат.
   - Луи де Полиньяк, - в последний раз  громко  сказал  он,  выходя  из
ванной.
   Уже в постели, куда он лег прямо в халате, не раздеваясь, он вспомнил
о цветке, подаренном Марианной. Вскочил, рванул дверцу зеркального шкафа
и с ужасом увидел пустую полку. Побывавшая здесь  горничная  уже  убрала
засохшее растение, видимо, решив, что это очередная  причуда  забывчивых
богатых клиентов Монте-Карло.
   Он закрыл дверцу шкафа и снова улегся в кровать, закрыл глаза. Теперь
эта женщина будет жить только  в  его  воспоминаниях,  которые  обладают
неприятным свойством -  тускнеть  со  временем,  превращаясь  из  живого
образа в полустертые наброски, воспринимаемые уже без прежнего волнения.
   "Можно подумать, что ты не знал, чем  все  это  может  кончиться",  -
сказал сухой рационалист, сидевший в Дронго.
   "Знал, - согласился еще не умерший романтик, - все прекрасно знал. Но
рассчитывал на чудо".
   "Тебе  казалось,  что  Мари  сумеет  понять,  правильно  оценит  твое
положение.
   Ты надеялся, что они пощадят  Маира,  безобидного  человека,  который
никому ничего плохого не сделал. Ты знал обо всем  с  самого  начала,  -
безжалостно давил рационалист, - и не нужно так  сентиментальничать.  Мы
оба с тобой понимали, чем все может кончиться".
   Дронго вздохнул. Оба образа,  ведущие  непрерывный  спор,  слились  в
единого человека. Он встал, снял с себя халат. Подошел к двери  балкона.
В заливе покачивались белоснежные яхты, даже сюда доносились  счастливые
голоса отдыхающих.
   "Рай на земле, - горько подумал Дронго, возвращаясь в комнату, -  рай
на земле".
   У него не осталось  больше  иллюзий.  Партия  закончилась.  Осталось,
нанести главный, решающий удар. И он точно знал, что  именно  ему  нужно
делать.

Глава 41

   Через час в дверь постучали. Он открыл. В номер вошел Савельев.
   Осунувшийся, бледный. Его тоже выпустили,  взяв  обещание  в  течение
суток покинуть Монако. Теперь, придя  к  Дронго,  он  хотел  знать,  что
происходит.  Дронго  уже  собрался  объяснить  ему,  но  в  дверь  снова
постучали.
   - Это литовцы, - сказал Дронго, - спрячьтесь и послушайте.
   В комнату вошли Хургинас и Стасюлявичюс.
   -  Мы  думали,  что  вас  не  отпустят,  -   обрадованно   воскликнул
Стасюлявичюс, - но теперь все позади. Вы нашли документы?
   - Я вычислил,  кто  убил  вашего  дипломата  и  полковника  Лякутиса.
Вернее, кто отдал приказ об их ликвидации, - сказал Дронго.
   - И кто это сделал?
   - Обернитесь на вашего напарника, - посоветовал Дронго.
   Стасюлявичюе обернулся. Хургинас побледнел.
   - Вы ненормальный, - прошипел он.
   - Вы проиграли, - сказал Дронго, глядя в глаза Хургинасу,  -  вы  все
равно проиграли.
   - Что вы несете? -  наконец  спросил  Хургинас,  глядя  на  Дронго