онго, -  это  ведь  не  случайные  люди.  Это
циничные и расчетливые убийцы, бывшие рецидивисты, которые хорошо знают ваши
приемы, знают подходы милиции. На подполковника Волнова  можно  было  как-то
воздействовать, на опытного рецидиста воздействовать практически невозможно.
Они замкнутся в себе и не захотят давать показаний.
   - Вчера вечером хромой Дима, кстати, его фамилия Полухин, ушел от  нашего
наблюдения, - возразил генерал. - Вы хотите, чтобы мы рискнули и второй  раз
разрешили  кому-то  из  них  уйти  от  нас?   Нет.   Я   очень   ценю   вашу
наблюдательность и ваши аналитические способности, но считаю, что мы обязаны
их арестовать. Хотя бы для того, чтобы ускорить розыск второго ЯЗОРДа.
   - Суровцева была на даче?
   - Да, она прилетела вместе с Хорьковым из Хельсинки. Кажется, они  вместе
живут.
   - У меня к вам просьба, - попросил  Дронго.  -  Когда  вы  ее  арестуете,
разрешите мне с ней побеседовать.
   - Разумеется. Не вижу в этом ничего плохо. В результате  вашей  беседы  с
Волновым мы узнали много нового. Вообще, если беседы наших  экспертов  будут
каждый раз приводить к таким результатам, я соглашусь, чтобы  вы  беседовали
по очереди с каждым нашим заключенным, - пошутил Земсков.
   - Как Волнов?
   - Мерзавец со вчерашнего дня ничего не ел. Сейчас он находится на допросе
у следователя.
   - Скажите, чтобы они не пережимали. Он и так морально уже сломлен.
   - Мне нет дела до  его  душевных  переживаний.  Он  предатель  и  убийца.
Офицер,  нарушивший  присягу.  В  любой  стране  мира  с  ним  не  стали  бы
церемониться.
   - И все-таки передайте следователю мою  просьбу,  -  настойчиво  повторил
Дронго, - он не обязан ничего рассказывать. Я вызвал его  на  откровенность,
но ему пришлось тяжело, учтите это, генерал.  Он  ведь  не  профессиональный
убийца.  Он  был  порядочным  человеком,  которого  сделали  убийцей  слабый
характер и дурное стечение обстоятельств.
   - По-вашему,  стечение  обстоятельств  может  сделать  человека  убийцей?
По-моему, это должно быть заложено в нем самом.
   - Может быть. Но, может, в нем было заложено и что-то хорошее. Не  давите
на него,  генерал.  Это  очень  важно.  Он  может  еще  многое  вспомнить  и
рассказать.
   - Я передам следователю вашу просьбу, - холодно кивнул  Земсков,  и,  уже
обращаясь к Левитину и Машкову, приказал:
   - Сегодня в два часа дня  произведете  одновременный  арест  и  обыск  на
квартирах Хорькова и Полухина. Полковник Машков  возглавит  группу,  которая
поедет на дачу Хорькова. Подполковник Левитин, вы поедете со своими людьми к
Полухину. Действовать максимально  четко  и  жестко,  не  давая  им  времени
опомниться. У Хорькова  на  даче,  по  оперативным  данным,  есть  несколько
вооруженных охранников, которые могут оказать сопротивление. Прошу иметь это
в виду.
   Он посмотрел на Дронго. Какая-то мысль мелькнула  у  него  в  голове.  Он
вдруг улыбнулся и спросил:
   - Не хотите  сами  поехать  за  Хорьковым?  Одновременно  увидите  и  эту
Суровцеву, которая так вас интересует.
   - Да, - кивнул Дронго. - Я и не думал, что вы мне разрешите.
   - Какие глупости, - улыбнулся Земсков, - вы теперь почти  наш  сотрудник.
Думаете, мы пускаем кого попало в  Чогунаш?  Поедете  вместе  с  полковником
Машковым. У вас есть еще какие-нибудь просьбы или пожелания?
   - Есть. Нужна более полная информация о  случившемся  в  Финляндии.  Там,
очевидно, у бандитов произошло нечто  неожиданное,  какая-то  неувязка.  Мне
нужно конкретно знать, что именно.
   - Мы сейчас как раз этим занимаемся, -  нахмурился  Земсков.  За  финский
заряд он уже получил обещание директора влепить ему строгий выговор. Правда,
это не отставка, но все равно очень неприятно. - Не думайте, что  вы  должны
везде помогать. Не берите на себя слишком много, - посоветовал генерал. - Мы
занимаемся этими проблемами, а вы можете считать, что основное уже  сделали.
Вы нам помогли в Чогунаше, и мы вам благодарны. Только не заблуждайтесь, что
мы не сможем без вас довести до конца расследование. Я понимаю,  что  у  вас
своебразная  эйфория  от  успеха,  но  не  стоит  так   переоценивать   свои
возможности.
   "Самодовольный индюк", - подумал Дронго. Он взглянул на  сидевшего  рядом
Машкова и понял, что тот думает примерно то же  самое.  И  незаметно  кивнул
ему. Всегда приятно, когда у тебя есть единомышленники, даже в такой сложной
организации, как ФСБ.

Москва. 15 августа

   Еще вчера, направляясь на  дачу,  он  почувствовал  что-то  неладное.  Не
заметил, а именно почувствовал. За годы, проведенные в  лагерях,  за  долгие
десятилетия связей с разными людьми, когда он
   Служил посредником у многих матерых рецидивистов,  хромой  Дима  научился
распознавать опасность. Вот и тогда он ее почувствовал.  Именно  поэтому  он
ушел вчера с дачи Хорькова не через обычный ход и не через  заднюю  калитку.
Он  попросил,  чтобы  привезший  его  автомобиль  выехал,  как  обычно,   из
центральных ворот, а сам, приставив лестницу к сараю, перемахнул через  него
и направился в лес. Сидя затем в рейсовом  автобусе,  он  почувствовал  себя
спокойнее. Опасности не было никакой, и он решил, что ему все показалось.
   Он не стал откладывать свое свидание с нужными ему людьми, а прямо с дачи
поехал  туда,  где  его  ждали.  Разговор  получился  недолгий.  Паспорта  и
документы у них были в порядке, визы уже проставлены. Это  делалось  на  тот
случай, если бы пришлось кого-либо сопровождать. Они знали адрес в Берлине и
знали, к кому обращаться, чтобы  получить  оружие  после  въезда  в  пределы
Шенгенской зоны. Оставалось выплатить им часть гонорара  и  передать  аванс.
Правда, он не стал платить им половину  полученного,  но  достаточно  честно
выделил каждому из них по десять тысяч долларов, пообещав заплатить  столько
же по возвращении и  вдобавок  оплатить  все  их  расходы.  Это  была  почти
максимальная сумма, но Дима Полухин привык к тому, что ему  доверяют,  и  не
обманывал ни своих заказчиков, ни киллеров, с которыми работал уже несколько
лет. Этот человек знал немало страшных  секретов,  но  предпочитал  молчать,
понимая,  что  стоит  ему  однажды  заговорить,  как  следующая  цена  будет
назначена уже за его голову.
   Один из них переписал адрес нужного человека и его телефоны,  после  чего
Полухин убрал свою  бумагу  в  карман.  Он  решил  сжечь  ее  дома,  еще  не
предполагая, как она ему пригодится. Теперь он был спокоен. Эти ребята  были
его золотым резервом, его особой гордостью. Один из  них  раньше  работал  в
Главном разведывательном управлении, был военным разведчиком. Он хорошо знал
английский и арабский языки, а также еще много такого, что требовалось знать
убийце. Его напарник обычно обеспечивал ему связь и прикрытие. Они уже давно
работали необычной парой, и Дима держал их всегда на случай самых сложных  и
серьезных заказов. И  теперь  как  раз  был  такой  случай.  Он  передал  им
пожелание заказчика сделать  все  как  можно  быстрее  и  попрощался.  Долго
задерживаться было нельзя, иначе возникало нечто похожее на  дружбу,  а  это
было опаснее всего. Дружбы между ними быть не могло. Друг всегда  оказывался
предателем, и даже более страшным предателем, чем  все  остальные,  так  как
узнавал гораздо больше. Именно поэтому Дима всегда говорил  только  то,  что
требовалось для дела, и не допускал излишней лирики.
   Вернувшись домой, он снова почувствовал неладное. Все было  как  будто  в
порядке, на прежних местах, но он шестым чувством чуял опасность, как  волки
загодя чуют приближающегося охотника. Он кружил  по  дому,  пытаясь  понять,
почему он так нервничает. Полухин жил один, его профессия не  позволяла  ему
никому доверять. Женщины не интересовали его уже давно, после  перенесенного
в молодости сифилиса, а друзей  у  него  не  было.  Были  только  заказчики,
компаньоны, киллеры и жертвы. Друзей не было, и он считал это правильным.
   Он жил в одном из тех старых одноэтажных домов, которые еще сохранились в
столице. Раньше это была окраина, но с течением  времени  город  разрастался
все больше и больше,  а  дома  так  и  оставались  между  центром  и  новыми
районами. Разумеется, он был в состоянии приобрести себе приличную квартиру,
но он привык к своей избушке, как он ее  ласково  называл,  и  не  собирался
переезжать в каменные многоэтажки.
   Он кружил по дому, пытаясь  понять,  что  именно  происходит,  почему  он
чувствует себя столь неспокойно. Все было на местах, но тревога усиливалась.
И вдруг  он  увидел  висевшую  на  вешалке  шляпу.  Полухин  подошел  ближе,
внимательно посмотрел. Он не мог ошибиться. Он  всегда  вешал  ее  с  правой
стороны. Правым боком и с правой стороны. Она и сейчас висела правым  боком,
но с левой стороны. Он снова осмотрел шляпу, не трогая ее,  словно  это  был
музейный экспонат. Никаких сомнений не было - шляпа висела не там, где он ее
оставил, уезжая на дачу.
   Хромая сильнее обычного, он прошел к телевизору, включил его и  уселся  в
кресло. Следовало исходить из того, что в доме у него кто-то успел побывать.
Причем сделал это таким образом, чтобы он не заметил.  Если  это  кто-то  из
компаньонов или заказчиков, то он не стал бы скрывать своего  появления,  а,
наоборот, постарался  бы  подчеркнуть  свой  приход.  Если  к  нему  послали
киллеров, то они ждали бы его внутри дома и не разрешили так спокойно сидеть
у телевизора. Следовательно... следовательно, оставалось предположить  самое
худшее, что могло быть, а это было очень неприятно. И очень опасно.
   Телевизор продолжал работать, и он сидел неподвижно в  кресле.  Когда  он
поехал на дачу, за ним уже следили. Они, вероятно,  ждали  его  там,  но  он
обманул их, уйдя с другой стороны. А  сейчас  наверняка  за  ним  наблюдают.
Может, даже установили внутри дома свои  приборы,  чтобы  слышать  и  видеть
каждое его движение, каждое его слово.
   Он тяжело поднялся, прошел на кухню,  выпил  стакан  воды  и  вернулся  в
кресло. Если они начали ставить "красные флажки", то не успокоятся, пока  не
загонят его под пули, это он твердо знал. И  видимо,  это  не  милиция.  Это
гораздо хуже, если он не сумел заметить наблюдения. Значит, ребята из другой
конторы. Как раз той, которая и занимается киллерами. Тогда ему будет  очень
сложно уходить. Очень сложно.
   Теперь следовало продумать всю ситуацию до конца. Ошибиться  тут  нельзя.
Если он не сумеет правильно все просчитать, то это будет его последняя ночь,
проведенная на воле.  За  его  "подвиги"  ему  пять  раз  дадут  пожизненное
заключение и еще столько же раз смертную казнь. Надеяться  на  их  неведение
глупо. Раз они сумели его найти, раз сумели его вычислить, значит, уже знали
о нем нечто такое, что привело их к его  дому.  И  они  не  уйдут,  пока  их
предположения не перерастут в уверенность. Ждать, когда за ним  придут,  ему
не хотелось.
   Он потушил свет во всех комнатах, проверил ставни и  двери  и  отправился
спать, словно больше его ничего не интересовало. Лежа в  постели,  он  чутко
прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. В эту ночь он почти не спал. У
него имелось несколько вариантов отхода, и он выбирал самый надежный,  самый
верный из них, чтобы наверняка оторваться от тех, кто сейчас наблюдал за его
домом.

***

   Утром, поднявшись, как всегда, очень рано, он с  привычной  аккуратностью
убрал постель. Холостяцкая жизнь имела свои преимущества и свои  недостатки.
Он никогда и никого  не  пускал  в  свой  дом.  Даже  уборку  он  производил
собственноручно, хотя делал ее не всегда тщательно и хорошо. Поэтому в  доме
в самых разных местах годами накапливалась пыль, которая  затем  попадала  в
его легкие. Именно поэтому он всегда был немного раздражителен  и  чуть-чуть
подкашливал, словно заразился туберкулезом во время своих  "командировок"  в
северные лагеря.
   В шестидесятые годы одним из самых изощренных издевательств  и  пыток  со
стороны лагерного начальства было следующее. Здорового парня сажали  в  одну
камеру с двумя-тремя другими заключенными, у которых  была  открытая  стадия
туберкулеза. Они постоянно харкали, в  камере  стоял  невыносимый  смрад,  и
здоровый человек в течение недели, от силы двух, сам заболевал туберкулезом.
Внешне все было чисто, никого не били, не применяли пыток. Но на самом  деле
это была самая страшная пытка, так как заболевший  становился  "хроником"  и
его участь отныне была решена раз и навсегда. В лучшем случае  он  оставался
тяжело больным инвалидом. В худшем его отправляли на самые тяжелые работы, и
он погибал там, надорвавшись от собственной болезни, уже  начинавшей  грызть
его изнутри, и непосильного труда, который был ему противопоказан.
   Полухин дважды чудом избежал заражения. Впрочем, случайности тут  никакой
не было. Он пообещал своим сокамерникам, что если он заразится,  то  порешит
обоих, и оба несчастных туберкулезника  харкали  и  кашляли  только  в  свои
подушки, опасаясь поворачиваться в его сторону.
   Он ходил по дому,  все  еще  прикидывая,  как  ему  поступить.  Было  уже
достаточно светло, солнце поднялось над горизонтом, а он все  еще  бесцельно
ходил по дому. У него была только одна попытка, и он это отчетливо  понимал.
Сделать вторую ему уже не дадут. Значит, у него должно было все получиться с
первого раза.

Москва. 15 августа

   Дачу Хорькова оцепили со всех сторон. Оперативники  помнили  о  вчерашней
неудаче, когда Полухину  удалось  непонятным  образом  уйти  от  наблюдения.
Второй  раз  такого  не  должно  было  случиться.  Около  тридцати   человек
рассредоточились вокруг дачи. По данным  наблюдавших  за  дачей  сотрудников
ФСБ, кроме самого хозяина и  его  спутницы,  на  даче  находилось  не  менее
пяти-шести охранников. И это не считая еще нескольких человек обслуживающего
персонала - повара, домработницы, сторожа, садовника.
   Машков подъехал к даче вместе с Дронго. Они терпеливо ждали  условленного
сигнала. Сотрудники исходили из того, что  боевики  Хорькова  могут  оказать
вооруженное сопротивление. Машков ждал, когда все займут свои  места.  Кроме
того, было известно, что по утрам двое боевиков ездят за  газетами,  которые
приходили на ближайшую почту в дачном поселке.
   Дронго сидел молча. Он смотрел в окно. Несмотря  на  летний  месяц,  было
прохладно, сказывалась близость реки и леса.  Он,  как  и  Машков,  понимал,
почему  именно  Машкову  было  поручено  руководство  этой   операцией.   На
задержание хромого Полухина, который жил  один  в  своем  доме,  был  послан
подполковник Левитин с пятью сотрудниками. Земсков отправил своего любимчика
для оформления формальностей и ареста одного  человека,  тогда  как  Машкову
досталось настоящее гнездо бандитов, где половина из них  могла  оказать  не
просто вооруженное сопротивление, но и дать самый настоящий бой  сотрудникам
ФСБ. В любом случае все шишки должны были достаться  Машкову,  руководившему
этой   операцией.   Злопамятный   Земсков   не   простил   полковнику    его
демонстративной поддержки Дронго в Чогунаше. Кроме того, он разрешил  самому
Дронго присутствовать во время ареста Хорькова, чтобы в случае необходимости
подставить не только Машкова, но  и  эксперта.  Конечно,  Земсков  испытывал
чувство благодарности к непонятному человеку, сумевшему неизвестным для него
образом  раскрыть  преступление  в  Чогунаше.  Но   он   считал,   что   его
благодарность имеет свои пределы и эксперт уже получил свою долю.
   - Они начнут отстреливаться,  -  задумчиво  сказал  Дронго,  обращаясь  к
Машкову, - при этом может погибнуть много людей.
   - А что нам делать? Мы оцепили дачу со всех  сторон.  Даже  если  считать
всех, кто находится на даче, их там не больше десяти-двенадцати человек. Нас
тридцать. Со мной группа захвата.  В  любом  случае  мы  обязаны  арестовать
Хорькова и его спутницу. Я  же  не  могу  предлагать  им  сдаться  и  вообще
посылать к ним парламентеров.
   - Конечно, нет. Ваше руководство не одобряет таких действий.
   - А если пойду я? - вдруг предложил Дронго.
   - Вы? - изумился Машков. - Нет, так нельзя.
   - Почему? Никто же  не  говорил,  что  вы  обязательно  должны  рисковать
головами своих парней. Это неразумно, полковник. Мне кажется,  что  я  смогу
убедить Хорькова и его спутницу не оказывать нам ненужного сопротивления.
   - Вы слишком серьезно к ним относитесь, - сказал Машков. - По-вашему,  мы
должны всерьез считать их своими противниками?
   - По-моему, да. Не забывайте о том, что они  придумали  в  Чогунаше.  Это
хитрые и опасные люди.
   - Мы их возьмем, - сжал губы Машков. Дронго не  стал  спорить.  Полковник
был умным человеком, но и его подводило чисто служебное  отношение  в  этому
аресту. Как и другие офицеры ФСБ, Машков считал уголовников шпаной,  которую
нельзя рассматривать  в  качестве  равного  противника.  Если  в  милиции  к
уголовникам относились как к равным врагам, то в ФСБ на эту публику смотрели
с некоторым пренебрежением.
   Два телохранителя Хорькова выехали в автомобиле, и после этого был  подан
условный сигнал. Машине дали возможность проехать  около  пятисот  метров  и
только тогда остановили. Без лишнего шума и без  всякого  промедления  обоих
бандитов вытащили из  автомобиля  и  обезоружили.  Операция  была  проведена
молниеносно. Машкову доложили об этом через минуту.
   - Хорошо, - сказал полковник и повернулся к Дронго, - двоих уже взяли.  И
как видите, без особого шума.
   - Дай Бог, - Дронго грузно повернулся к полковнику, - они ведь ездили  за
газетами. Боюсь, что для этого посылают не самых лучших телохранителей.
   - Вам не кажется, что вы относитесь к ним  слишком  серьезно?  -  спросил
Машков.
   - Наоборот. Мне кажется, что это вы их недооцениваете.
   В автомобиль сели двое бойцов группы захвата. Трое спрятались  на  заднем
сиденье. Еще двое укрылись в багажнике. Нужно было подождать  минут  десять,
после чего вернуться обратно на дачу. У задней  калитки  уже  стояли  другие
сотрудники ФСБ, ожидая сигнала.
   У Хорькова в этот  день  было  особенно  хорошее  настроение.  Он  плотно
позавтракал, позвонил в Санкт-Петербург Законнику, сообщив,  что  попытается
уладить  дела  с  итальянскими  компаньонами.  Правда,  он  объяснил  своему
собеседнику, что тому придется заплатить пятьсот тысяч долларов неустойки, и
Законник, понимавший, что он виноват, согласился на все.  Следовательно,  за
вычетом  ста  тысяч  долларов,  которые  Хорьков  заплатит  Полухину  и  его
киллерам, у него  оставалось  еще  четыреста;  он  считал  их  гонораром  за
полученное беспокойство.
   Он сидел в кабинете у телевизора, когда к нему вошла Маша. По  утрам  она
обычно надевала халаты из белого шелка. Вообще  она  любила  шелк  и,  кроме
халатов из этого  материала,  так  красиво  облегавших  ее  плотную  фигуру,
требовала стелить ей постельное белье только  из  этого  материала.  Хорьков
иногда посмеивался над этой странностью молодой женщины,  даже  дразнил  ее,
уточняя, где именно в Чогунаше  она  приучилась  к  шелковым  простыням,  но
охотно поощрял подобные прихоти.
   На этот раз она вышла к нему с веселой улыбкой, хотя обычно  по  утрам  у
нее бывало не очень хорошее настроение.
   - Давай поедем в Италию, - предложила она. - Мне так  хочется  посмотреть
на твою виллу.
   - Сейчас нельзя, - рассудительно возразил Хорьков, - там могут  появиться
люди Ревелли. Когда мы разрешим эту проблему, тогда и полетим.
   - Как все глупо получилось со вторым ящиком, - вздохнула она.
   - Да. - Воспоминание о втором ящике было неприятным, и он  нахмурился.  -
Но мы решим и эту проблему. Сейчас главное - разобраться с  Ревелли.  А  про
второй ящик ты забудь, его не было.
   - Я думала позвонить в Чогунаш, узнать, как там Волнов.
   - Зачем тебе этот вояка? Мавр сделал свое дело... - Он привлек ее к себе.
Шелковое белье приятно возбуждало. Он раскрыл халат и провел ладонью  по  ее
бедру.
   - Все равно нужно узнать, как там дела. - Она вырвалась из его рук.  -  Я
вед