ескую карьеру. Как видишь, все довольны, и скандал никому не нужен. Баширова и Хоромина, наверное, уволят из органов, если, конечно, захотят. Городцова отправят в отставку или куда-нибудь послом. И все забудут о случившемся. А разборки с центром, пославшим Бискарги, поручат Службе внешней разведки, это их прерогатива.
     - А этот бывший спецназовец, которого нашел Баширов? Что с ним? Его убрали?
     - Представь, не успели. Он жив и дал интересные показания. В общем-то он почти герой. С переломанными ногами сумел бежать из тюрьмы, ну не совсем из тюрьмы, этого я не знаю точно. Но сбежал и продержался целый день. На его счету несколько убийств. Теперь он получит пожизненное заключение, но он, кажется, рад и такому подарку судьбы. Потапов считает, что ты можешь уехать, но я сразу сказал, что ты останешься.
     - Правильно сказал, - кивнул Дронго. - Я должен найти помощника Бискарги. Именно он спрятал оружие Бискарги и выбросил щетку, которой орудовал убийца. Он-то и выманил Темелиса в тамбур, точно рассчитав время. Я обязан его найти.
     - Когда ты разоблачал Бискарги, в списке было семеро, - вспомнил Вейдеманис, - семеро мужчин. Сейчас их меньше?
     - Думаю, да. Из той семерки уже нет Бискарги, не нужно считать Георгия Мдивани, который был со мной, Шпрингера, против которого Бискарги устроил провокацию. Вряд ли Стефан был его помощником, иначе он не стал бы его так подставлять. И, наконец, Павел Борисов. Он все время вертелся около убитого.
     - Тогда остаются трое, - подвел итог Эдгар, - Анджевски, Джепаровски и Селимович. Кто из них?
     - Все трое знают греческий язык, - заметил Дронго, - причем, Джепаровски знает его очень хорошо. А это важно для понимания преступления. Я думаю, нужно проверить каждого.
     - Завтра прием у президента Эстонии, - напомнил Эдгар.
     - Да, - кивнул Дронго. - Счастливые люди эти эстонцы. Ничего не боятся, не ищут возможных убийц по всему миру. И их президент готов встретиться с гостями, которые приехали в его маленькую страну. Может, так и нужно. Может, идеальное состояние - это быть гражданином вот такой чистой, ухоженной маленькой страны.
     - Я, между прочим, из соседней страны, - сухо напомнил Вейдеманис, - но меня там не ждут с распростертыми объятиями.
     - Не нужно было работать в КГБ, - сразу ответил Дронго. - Ты знаешь, Эдгар, сколько ужасов мне рассказывали прибалты о твоей бывшей организации. У них нет семьи, не пострадавший от твоих коллег.
     - Между прочим, и наша семья была выслана в Сибирь, - сухо напомнил Эдгар. - Но я не стал ни националистом, ни русофобом, как видишь.
     У тебя была такая замечательная прививка, как твой отец, Эдгар, а у других ее не было. Могу сообщить тебе новость: многие писатели готовят обращение к президенту России с просьбой прекратить войну в Чечне. Мне отвратительны бандитизм и терроризм в любом виде, и ты прекрасно знаешь, как я всю жизнь с этим боролся. Но я подпишу письмо, мой дорогой друг. И сделаю это обязательно, хотя бы из уважения к самому себе. Иначе я не смогу объяснить моим молодым коллегам, почему, протестуя против войны в Югославии, я молчаливо соглашаюсь с войной в Чечне.
     - Ты еще об этом расскажи Потапову, - развел руками Вейдеманис. - Ну как ты можешь подписать такое письмо? Ты ведь знаешь, что произошло в Москве, какие там были взрывы, трагедии.
     - Знаю. И, безусловно, осуждаю это варварство, которому нет прощения. Если есть Бог, он не должен молчать. Если есть закон, он должен быть применен, как бы то ни было, нужно найти нелюдей, совершивших это. Не должно быть прощения за такие преступления! Но точно такое же варварство - бомбить дом, в котором кроме тех, кто сражается сегодня с федеральными войсками, живут женщины, старики, дети. Думаю, ты поймешь мои мотивы.
     - Ты удивительный человек, Дронго, - остановился Вейдеманис, - всю свою жизнь ты потратил на борьбу с персонифицированным злом. Ты искал негодяев по всему миру, ты боролся с ними на всех континентах, ты был беспощаден к виновным. А сейчас ты хочешь сделаться пацифистом.
     - Ты не находишь, что немного поздно становиться в такую позу? Ты ведь знаешь истинные причины чеченской войны. Это всегда большие деньги. Кто и когда "сядет" на транскаспийскую трубу, кто будет контролировать перекачиваемую оттуда нефть, получая за это огромные прибыли, - вот и вся причина.
     - И именно поэтому я подпишу письмо, - твердо сказал Дронго.
     - Тебя трудно переубедить. Скажи, когда ты уедешь домой?
     - Шестнадцатое июля - последний день, - напомнил Дронго, - а утром семнадцатого я вылечу из Берлина.
     - Я спросил не об этом. Я думал, ты хочешь найти нужного человека и сразу уехать.
     - И я говорю об этом же. Даже если я успею что-нибудь сделать, то и тогда останусь. Мне здесь хорошо. Эдгар, и я не намерен никуда уезжать. И передай Потапову, что пособника Бискарги я обязательно найду, если даже они мне за это ничего не заплатят. С сегодняшнего дня это мое личное дело. Так и передай.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 3 ИЮЛЯ

     Они прибыли в северную столицу России в воскресенье, второго июля. Большинство участников группы заранее предвкушали восторг от встречи с городом, который они знали лишь по произведениям Достоевского. Многие хотели посетить места, связанные с Пушкиным, увидеть знаменитый "Эрмитаж", побывать в пригородных музеях, известных на весь мир. И, наконец, увидеть белые ночи, про которые столько слышали. Но действительность Санкт-Петербурга ошеломила участников "Литературного экспресса". Город оказался тусклым, как выцветшая картинка. Здания были грязные, неухоженные, с отвалившейся штукатуркой. Тротуары и улицы в центре разбиты, повсюду лежал налет беспросветной нищеты, словно этот город не был двести лет столицей великой империи, словно о его блеске и величии не слагалось столько песен, не писалось столько книг.
     Санкт-Петербург, словно в насмешку вернувший свое гордое имя, выглядел так, будто о нем забыли. Столичный город с некогда великой культурой и красивейшими дворцами напоминал провинциальный заштатный городок с обветшалыми зданиями. Альберто Порлан, влюбленный в Петербург по произведениям русских классиков, увидев его в подобном состоянии, отказался от экскурсий и заперся в номере, чтобы писать стихи о некогда прекрасной "северной Пальмире", превратившейся в место, куда не хотелось приезжать.
     В последний момент гостям заменили отель "Москва", в котором они должны были остановиться, на другую гостиницу. Возможно, когда-то эта гостиница, носившая гордое имя "Октябрьская", была неплохой. Возможно, раньше так и было. Но теперь все изменилось. Все худшее, что было характерно для советских отелей, здесь присутствовало и даже было как бы возведено в степень. Грязные, заляпанные стены коридоров, скрипящие половицы, почти черный от долгого употребления ковролит. В небольших номерах стояли покосившиеся шкафы и поломанные стулья. Постели иногда не менялись по несколько дней, а с вечера постояльцев осаждали проститутки, впрочем, милостиво соглашавшиеся не вламываться в номера. Дежурные спали прямо на своих рабочих местах, на этажах, а гости обязаны были, уходя, сдавать ключи.
     Ошеломленные подобным "сервисом", многие отказывались понимать, что происходит. Дронго, приехавший со всеми, с удивлением, смешанным с жалостью, смотрел на чудовищное здание и его посетителей. Кафкианское впечатление от города усиливала эта гостиница. После сюитов Дортмунда, пятизвездочных отелей Западной Европы, после чистого и ухоженного Таллина, увидеть этот город было шоком для всех. Дронго, по привычке взяв ключи от своего номера, сразу заказал по телефону для себя номер в отеле "Невский палас", который находился на Невском проспекте рядом с их гостиницей.
     Он выходил из отеля с чемоданам в руках, когда увидел спешившую к нему Мэрриет. Голландка, всю поездку предвкушавшая возможность оказаться в городе Достоевского, не совсем понимала, куда они попали.
     - Это ужас, - сказала она Дронго. - Я не видела такого даже в кино.
     - Ну вы же читали про ночлежные дома, - напомнил Дронго. - Представьте, что вы в одном из них.
     - Я скорее представлю, что превращаюсь в паука, - ответила Мэрриет, - в большого паука, как у Кафки. А куда вы несете свой чемодан?
     - Здесь у меня книги, отвезу их другу, - соврал он, чтобы не говорить про свой переезд.
     - Все время книги, - засмеялась Мэрриет. - Мы с Мулаймой отправили целую коробку книг домой. И даже два раза просили Нелли принять наши вещи, чтобы отправить в Берлин.
     - Я тоже передал ей часть своих книг, - улыбнулся Дронго, - я накупил их здесь довольно много.
     - Мулайма даже выписала себе книги по почте, - вспомнила Мэрриет. - И получила посылку в Ганновере.
     В каждом городе участникам поездки дарили огромное количество журналов и книг. Именно поэтому им было разрешено сдавать вещи в немецкий оргкомитет, чтобы отправлять их в Берлин, где их можно было бы получить по завершении путешествия. Но многие отправляли книги домой.
     Он приехал в "Невский палас" и не успел принять душ, как ему позвонил Вейдеманис.
     - Можно я к тебе поднимусь? - спросил Эдгар.
     - Я начинаю тебя бояться, - пошутил Дронго, стоя в ванной комнате. - Откуда ты узнал, что я здесь?
     - С кем поведешься, - парировал Вейдеманис. - Ваша первая гостиница находится на Литовском проспекте, а отель "Невский палас" буквально за углом, на Невском. Я подумал, что ты обязательно переедешь. И позвонил, чтобы узнать, в каком ты номере. Вот и весь секрет. Тебе ведь нужно быть поближе к ним. И вряд ли ты стал бы переезжать куда-нибудь далеко.
     - Да, - согласился Дронго, - ты меня убедил. Поднимайся, я как раз вылезаю из ванной.
     Через несколько минут они с Эдгаром сидели в баре. Дронго, как всегда, заказал себе чай, Вейдеманис такой же привычный кофе.
     - У меня остались трое подозреваемых, - напомнил Дронго, - и сегодня все трое будут на пресс-конференции в манеже. Значит, есть возможность поговорить с каждым. Я тебя прошу быть там в четыре часа дня. Только не опаздывай. Сумеешь пройти без пригласительного билета?
     - Конечно, - кивнул Вейдеманис. - Значит, ты думаешь, что подозреваемый в числе этих троих?
     - Остались только они. Двое немного понимают по-гречески, а Иван Джепаровски вообще хорошо говорит на этом языке, а ведь Темелиса кто-то позвал в тамбур. Сильвия не помнит, кто, хотя Темелис прошел мимо нее. И это понятно, ведь она говорила с женихом. Но, кроме нее, этот же разговор слышала из своего купе Виржиния Захарьева. Кто-то позвал Темелиса. И я попытаюсь выяснить, кто именно. Вот и вся логика. Сегодня в четыре часа мы постараемся найти преступника.
     - Будь осторожен, - предупредил Эдгар, - он может быть вооружен.
     - Не думаю. Этот человек не убийца, зачем ему так подставляться?
     - В любом случае возьми пистолет. Бискарги ведь хотел тебя убрать.
     - Ты лучше позвони Потапову и попроси, чтобы прислал туда официальных представителей ФСБ. Желательно двоих или троих. Надеюсь, они не пошлют к нам Хоромина.
     - Нет, - засмеялся Вейдеманис, - можешь быть уверен. Я позвоню Потапову и постараюсь его убедить. Ты убежден в своих силах?
     - Не до конца. Меня что-то смущает. Но я постараюсь преодолеть в себе это чувство.
     - Увидимся в манеже, - сказал Эдгар, поднимаясь со стула.
     Дронго, допив свой чай, вышел на улицу. Город действительно был неухоженным и блеклым. Перестройка, начатая столько лет назад, отразилась на Ленинграде-Санкт-Петербурге явно не лучшим образом. Бывший мэр, уже умерший к этому времени, был больше политиком и демагогом, чем хозяином города. А нынешний успел отличиться только гибкостью спины и умением предавать своих хозяев, сдав поочередно сначала бывшего мэра, потом бывшего президента, затем бывшего премьера, ставшего лидером движения, в котором далеко не последняя роль отводилась нынешнему главе Санкт-Петербурга. Он сдавал всех, чтобы уцелеть, и добился своего, сумев остаться на своем посту. Но городу, великому городу, которому так недоставало внимания и заботы рачительного хозяина, не стало от этого лучше.
     Дронго шел по улицам и мрачно замечал покосившиеся оконные рамы, давно не чищенные памятники, выбоины на тротуарах. Но он умел видеть и другое. Он видел лица горожан. Он намеренно разговаривал с ними, едва предоставлялась такая возможность. И он чувствовал, как несколько отходит. Это были те самые ленинградцы, которые в массе своей составляли оппозицию режиму Сталина в тридцатые годы, которые умирали в голодном блокадном городе, но не помышляли о его сдаче во время войны, которых уничтожали в конце сороковых за их вольнолюбивый дух, которые сделали свой город настоящей культурной столицей страны, где подлинная интеллигентность была не признаком слабости, а проявлением силы. Горожане не изменились. Словно они жили в другом времени и в другом городе. Люди не разучились улыбаться, они говорили на неповторимом русском языке, не коверкая слова, как в других регионах страны. Они уступали дорогу женщинам, вежливо извинялись и снисходительно прощали приехавшим их странности и слабости. Это был город, в котором не было агрессивной энергетики, словно культурная аура, копившаяся в его воздухе столетиями, все еще оказывала магическое воздействие на его жителей.
     К манежу он подошел в прекрасном настроении. Он успел пройтись по Невскому и выйти к Неве. Почему-то вспомнились слова Бродского: "На Васильевский остров я приду умирать". Умирать не хотелось. После прогулки он почувствовал прилив сил. У здания Исаакиевского собора он встретил Ивана Джепаровского. Тот стоял у ограды, молча разглядывая величественное сооружение.
     - Удивительный город, - вздохнул Джепаровски, - я здесь часто бывал раньше. Я редко вижу сны, но если вижу, в них всегда присутствует частичка этого города.
     - Я его тоже люблю, - признался Дронго. - Очень люблю. И жаль, что он сейчас в таком состоянии.
     - Это пройдет, - отмахнулся Джепаровски, - главный капитал - это его люди. Если они любят свой город и верят в него, все будет хорошо, поверьте мне, я знаю, что говорю.
     - Вы идете на пресс-конференцию?
     - Конечно. Осталось десять минут.
     - А другие участники будут?
     - Все будут. А как же иначе? Я успел вколоть себе дозу инсулина сегодня утром, чтобы не отвлекаться на разные пустяки.
     - Вы каждый день делаете себе укол?
     - Каждый день. Вообще-то нужно два раза в день, но у меня не такая запущенная форма диабета, и я делаю один укол, обычно днем. А почему вы спрашиваете?
     - Днем, - повторил Дронго. - А в поезде вы тоже делаете себе уколы?
     - Разумеется. Обычно мне помогает Селимович, он умеет это делать. Он ведь был на войне, видел такие ужасы. Я ему очень благодарен за помощь.
     - Темелис погиб как раз во время обеда, вернее, сразу после него. Вы сделали себе укол до этого?
     - Нет, не успел. Мы ведь обедали во вторую смену. Мы договорились с Мехмедом, что он сделает мне укол, как только мы пообедаем. И вдруг такая трагедия. Я очень нервничал, Темелис был хорошим человеком.
     - Вы были с Зораном в первом купе, рядом с тамбуром, где произошло убийство. Вы ничего не слышали?
     - Нет, ничего. Мы вернулись все трое в свое купе - Зоран, я и Селимович.
     - Вы не выходили из вагона?
     - Нет, конечно. Селимович сделал мне укол. Он молодец, такой внимательный. А Зоран, кажется, взял свою записную книжку и пошел к вам. Вот, собственно, и все. Вернее, он ушел к вам еще до убийства. А потом поезд остановился и мы узнали страшную новость.
     - У вас одноразовые шприцы? - уточнил Дронго.
     - Да, конечно. Слава Богу, с этим сейчас проблем нет.
     - Спасибо, - кивнул Дронго, протягивая ему руку, - вы мне очень помогли. Идемте быстрее, там нас уже ждут.
     Пресс-конференция прошла довольно вяло, было человек двадцать журналистов, которые почти не задавали вопросов. В заднем ряду сидел Вейдеманис. Дронго пытался понять, кто из журналистов представлял ведомство Потапова. За большим столом вместе с тремя представителями Балкан сидели Павел Борисов, Яцек Пацоха, Мураев, Харламов и две женщины - Виржиния Захарьева и Драгана Павич. Когда пресс-конференция закончилась и журналисты потянулись к выходу, Пацоха попросил участников "Экспресса" остаться, сказав, что у Дронго есть короткое сообщение.
     Журналисты вышли, и в небольшом зале не осталось никого из чужих, если не считать Эдгара, сидевшего в последнем ряду, и высокой рыжеволосой девицы, возившейся со своим фотоаппаратом в первом ряду.
     - Я буду говорить по-русски, - сказал Дронго, выходя к участникам пресс-конференции, - ведь все вы знаете русский язык. Некоторые из вас знают и греческий. И уж конечно, английский.
     На него смотрели девять пар глаз. Он подумал, что все еще не уверен в своих предположениях.
     - В тот день, когда погиб Темелис, убийца был не один, - сказал Дронго, - мы с Яцеком Пацохой уже тогда думали, что у Бискарги должен быть помощник. Этот человек позвал Темелиса в тамбур, где его уже ждал убийца. Но вычислить человека, оказавшегося в тот самый момент у тамбура, было практически невозможно. Любой посторонний мог пройти через вагон. Любой. Но нам был интересен только один.
     Он снова посмотрел на сидевших за столом. Трое подозреваемых сидели ближе к выходу - Анджевски, Селимович и Джепаровски.
     - Я попросил тогда принести ваши записные книжки, - продолжал Дронго. - Как вы помните, некоторые даже возмутились, особенно наш уважаемый болгарский друг Павел Борисов...
     - И правильно сделал, - хрипло сказал Борисов.
     - Возможно, - не стал спорить Дронго. - Но некоторые согласились дать их мне. И я хорошо помню, что первым появился в вагоне-ресторане Зоран Анджевски. А за ним все остальные. Постепенно картина происходящего стала проясняться. Оказалось, что Зоран, который обещал принести свою книжку, прошел дальше по вагону и вышел из него вместе с другими македонцами.
     - Да, - сказал Зоран, - кажется, так и было. Ну и что?
     - Это хорошо, что вы подтверждаете мои слова, - кивнул Дронго, - а наш друг Мехмед Селимович в этот момент делал укол Ивану Джепаровскому.
     - Вы считаете, что мне нужно было бежать к вам со своей записной книжкой вместо того, чтобы помочь больному? - гневно спросил Селимович.
     - Конечно, нет. Вы поступили очень благородно, помогая товарищу. Но есть только один момент, который мне не совсем ясен. Дело в том, что вы делали Ивану Джепаровскому укол одноразовым шприцом, который обычно выбрасывают. До того как пойти на обед, вы сначала были в купе с испанцами, а затем - в купе Джепаровского. Так вот, когда поезд остановился, я проверил тамбур и никакого шприца с иглой в ящике для мусора не обнаружил. А вы ведь должны были выбросить его туда, если сделали укол до того, как произошло убийство.
     - Нет, - вставил Иван Джепаровски, - это было после того, как остановился поезд. Я услышал крики, начал нервничать и попросил Селимовича мне помочь.
     - Он вам и помог, - сказал Дронго, глядя на мрачного Мехмеда Селимовича, - а потом вышел с использованным шприцем в туалет. И нашел там щетку со сломанной ручкой. Он выбросил шприц и забрал эту щетку, чтобы скрыть главную улику, которую я намеренно оставил под умывальником, чтобы ее нашли сотрудники немецкой полиции.
     - А ты не думаешь, что убийца сам вспомнил про эту щетку и, вернувшись, забрал ее? - спросил Борисов.
     - Бискарги не успел бы вернуться, - возразил Дронго, - он в этот момент стоял возле тела убитого, я его там видел. И если даже он каким-то образом успел добежать до вагона, забрать и выбросить щетку, то остается предположить, что он был идиотом, который оставил на месте преступления главную улику со своими отпечатками пальцев. Но я уверен, что его отпечатков там не было. И именно поэтому я утверждаю, что щетку, с помощью который была сломана дверь, забрал другой человек. А именно - Мехмед Селимович.
     Все посмотрели на Селимовича. Тот сидел мрачный. Правая рука его вздрагивала. Он молча слушал Дронго, никак его не опровергая.
     - Вернувшись