ек хотел перестраховаться и на территории собственной страны сделать все, чтобы исключить неприятности.
     Дронго оказался в одном купе с Харламовым и Мураевым. Перед тем как сесть в вагон, он увидел Планнинга, уже стоявшего на перроне вокзала с фотоаппаратом в руках. Дронго невежливо отвернулся, когда англичанин кивнул ему в знак приветствия. "Такое количество шпионов на один состав... - раздраженно подумал Дронго. - Наверно, я просто я нервничаю, что еще не сумел выяснить, кто именно убил Густафсона и выбросил Темелиса из вагона. Очевидно, у меня зависть к соперникам. И к Пацохе, и к Борисову, и к Планнингу. А еще в вагоне должны появиться российские журналисты, один из которых наверняка будет посланцем Потапова".
     Именно поэтому он прошел в купе, где находились представители России, чтобы журналисты не искали его по всему составу. Едва поезд тронулся, как в их купе вошли двое. Мужчина и женщина. Ему было лет тридцать пять. Открытое лицо, прямые волосы, упрямо спадавшие на большой чистый лоб, карие глаза, мужественный подбородок - он был похож, скорее, на популярного актера кино, чем на обычного журналиста. Женщина выглядела скромнее. Ей было лет тридцать - среднего роста, светлые волосы, мелкие ровные зубы, узкие плечи, небольшая грудь. Мужчина был одет в джинсовый костюм, как Пацоха, а на женщине были темные брюки и светлая майка.
     - Вячеслав Хоромин, - представился вошедший, - а это наша коллега с российского радио - Ольга Никольская. Вы, наверно, слушали ее репортажи.
     - Слушали, - сказал Алексей Харламов, - и, между прочим, не всегда соглашались.
     - Я вам говорил, Олечка, что здесь будут настоящие профессионалы, - рассмеялся Хоромин, - вот вам один. Лауреат первого Антибукера, доцент факультета филологии Московского государственного университета. Один из ваших яростных оппонентов. Я читал его выступления.
     - Не особенно яростных, - заметил Харламов, - но я не всегда соглашаюсь с вашими категорическими оценками, госпожа Никольская. Особенно когда вы даете оценки некоторым современным писателям. Среди них есть такие, которых никак нельзя отнести к настоящим писателям. Один из них заявил, что совестью нации писатели становятся в тех странах, где налицо дефицит совести. Эти слова звучат как издевательство по отношению к писателям и к обществу.
     - Я знаю, о ком вы говорите, - вздохнула Ольга, - но он высказывал только свою точку зрения.
     - Ничего себе точка зрения, - вмешался Мураев. - А в каком обществе и когда не было дефицита совести? Это, по-моему, на все времена. Или он может назвать конкретную страну и конкретную эпоху? По-моему, он просто издевается в своих словесных упражнениях над нашей литературой.
     Дронго, не принимавший участия в начавшемся споре, улыбнулся и, поднявшись, вышел в коридор. Хоромин почти сразу вышел следом за ним.
     - Вас предупреждали, что вы будете давать мне интервью? - спросил он, вставая рядом и глядя на мелькавшие за окном аккуратные домики Германии.
     В этот момент поезд выезжал из бывшей Западной зоны и въезжал в Восточную. И хотя прошло уже около десяти лет, разница в уровне жизни по-прежнему была ощутимой. Дронго наблюдал это каждый раз, приезжая в некогда разделенные части одной страны. Это не сказывалось на его убеждениях, он по-прежнему считал трагедией развал огромного государства, в котором он прожил тридцать лет. Но это сильно сказывалось на его отношении к социальной демагогии, когда группа людей присваивает себе право говорить и решать за миллионы людей. Дорога в ад вымощена благими намерениями. И самые благие намерения по построению общества, где все равны, терпели крах, вступая в противоречие с природой человека.
     - Предупреждали, - ответил Дронго, глядя на собеседника, отражавшегося в оконном стекле.
     - Я хотел передать вам привет от генерала Потапова, - сообщил Хоромин.
     - Я как-то сразу понял, что вы передадите мне привет именно от него, - усмехнулся Дронго. - Эта Никольская действительно журналист, или она с вами?
     - Нет, она действительно журналист. Я тоже журналист, у меня это "крыша" для нормальной работы.
     - Давно приехали в Германию?
     - Нет. Прилетел только вчера из Москвы. Меня командировали сюда для встречи с вами. У вас здесь, говорят, произошли уже два убийства. Меня оторвали ото всех дел и приказали лететь сюда.
     - Говорите тише, - попросил Дронго, - здесь многие знают русский язык, и нас могут услышать. Да, у нас уже двое убитых. Пьер Густафсон и Анастасис Темелис. Первого застрелили в Мадриде, второго выбросили из вагона на переезде в Германию.
     - Вы знаете, кто это сделал? - спросил Хоромин.
     - Нет, - ответил Дронго, - если бы знал, я бы его сам выбросил из вагона. Хочу вас предупредить. У нас в составе есть представитель польской разведки. Это Яцек Пацоха. А также секретный сотрудник английской разведки Джеймс Планнинг. И болгарин, работающий на французов, Павел Борисов.
     - Меня предупредили, - ухмыльнулся Хоромин, - что это, в общем, не "Литературный экспресс", а настоящий поезд шпионов.
     - Несколько агентов на сто писателей. Соотношение более чем положительное, - заметил Дронго, - на самом же деле это соотношение почти всегда бывает половина на половину. Писатели и журналисты слишком известные люди, чтобы оставлять их без надлежащего контроля. Во все времена осведомителей вербовали именно в этой среде. И самых лучших шпионов тоже находили среди них. У подобных людей развита фантазия, они способны на творческий поиск, на неожиданные решения. И конечно, они главные диссиденты при любой власти.
     - Убедили, - засмеялся Хоромин, - с завтрашнего дня стану писать книги.
     - Только не с завтрашнего, - предложил Дронго. - Завтра мы будем в Мальборке, а это последний город перед нашим въездом в Россию.
     - До Москвы еще далеко. - заметил Хоромин, - а из Калининграда они никуда не сбегут. Вам еще нужно проехать всю Прибалтику.
     - Вы хотите сказать, что у нас есть время?
     - Может быть. - Мимо них прошла Сильвия Треудел, и Дронго, улыбнувшись, поздоровался. - Может быть. - повторил Хоромин. - Руководство считает, что президенту целесообразнее отказаться от встречи с участниками "Экспресса", чем рисковать таким образом. Вы ведь не смогли вычислить убийцу.
     - Пока не смог, - согласился Дронго. - А почему мне никто не сообщил про эту женщину? Ведь вы знали, что она выходит замуж.
     - Она действительно выходит замуж. И ее жених попросил одноразовую визу в Москву на три дня. Мы рассмотрели ее дело. Он обычный студент, ему всего двадцать два года. У них разница в возрасте...
     - Я знаю, сколько ей лет, - быстро сказал Дронго. - Меня интересует сам факт появления незнакомца одновременно с нашим "Экспрессом" в Москве. Почему его скрыли от меня?
     - Не посчитали нужным сообщить, - пожал плечами Хоромин, - вообще-то я не знаю подробностей.
     - Вы вооружены?
     - Конечно. Я не собираюсь становиться очередной мишенью для вашего маньяка. Возможно, это кто-то из известных писателей, который решил прославиться таким мерзким способом, убирая своих коллег. Вам не приходила в голову подобная мысль?
     - Нет, не приходила. Темелис был слабым журналистом, а Густафсон - профессиональным наемником и мерзавцем, но уж никак не соперником кому-либо из здесь присутствующих.
     - Как вы смело говорите о мертвом, - удивился Хоромин, - обычно говорят или хорошее, или ничего.
     - Это не тот случай. Густафсон был не обычной жертвой. Он согласился на эту поездку в качестве пособника главного убийцы. Но с самого начала стало ясно, что у Густафсона, давно отвыкшего от подобной роли, начали сдавать нервы. И тогда убийца принял единственно верное решение - вычеркнуть ненужного помощника из нашей поездки. А мерзавцем Густафсон был, можете в этом не сомневаться.
     - Верю вам на слово, - кивнул Хоромин. - Что я должен делать? Чем могу вам помочь?
     - Для начала постараться стать своим человеком в "Экспрессе". Какими языками вы владеете?
     - Английским и испанским.
     - Прекрасно. Подружитесь с журналистами, пообщайтесь с писателями, в общем, проявляйте здоровую инициативу. Чтобы вас принимали за своего. Ни одного вопроса об убитых, ни одного вопроса о политике, здесь на это наложено негласное табу. Если понадобится, я вас позову. Вы меня понимаете?
     - Вполне. Прямо сейчас отправлюсь в бар.
     - И последний вопрос. Официальный представитель от России Кязим Оруджев - тоже ваш человек?
     - Нет, - ответил Хоромин, - он сотрудник министерства печати. Хотя не исключаю, что он тоже представляет несколько ведомств в нашей группе. Но от моей "конторы" я здесь единственный представитель, это абсолютно точно.
     - Спасибо. Встретимся после того, как пройдем немецко-польскую границу. Я бы посоветовал вам вернуться к этому времени в наше купе.
     - Почему?
     - Лучше, чтобы вы находились рядом с российскими писателями и журналистами. Не нужно слишком выделяться.
     - Понимаю. Кстати, мы можем все время встречаться, я действительно должен сделать с вами небольшое интервью.
     - Надеюсь, что наши беседы не появятся на страницах газет, - пошутил Дронго, отходя от своего собеседника. Тот громко засмеялся в ответ.
     Дронго направился в другой вагон. Там уже находились представители Украины и Грузии, оказавшиеся вместе в восьмиместном купе. Он открыл дверь. Здесь были все, кроме Вотановой.
     - Как у вас дела? - спросил Дронго. - Почему вы собрались в одном купе?
     - Других мест не нашли, - ответил Микола Зинчук. - А вы где устроились?
     - С российскими писателями, - ответил Дронго, - там интересный спор у Харламова с коллегами. Мне вообще кажется, что вы его немного недооцениваете. Он гораздо интереснее, чем вам кажется. И не столь одномерен.
     - Он дал новое интервью "Литературной газете", - заявил Андрей Бондаренко, - вы прочтите его высказывания. Разве можно делать подобные заявления?
     - Обязательно почитаю. Но я хочу, чтобы вы поняли и прочувствовали его боль, его сомнения. У каждого человека свое право на истину.
     - У убийцы тоже? - спросил Важа Бугадзе, и все вздрогнули.
     - Да, - ответил Дронго, - наверно, у него есть право и на свою истину.
     - Если убийца с нами, я его сам задушу, - пообещал Георгий Мдивани, - такие люди не имеют права жить. Как можно было убивать Темелиса? Он был такой спокойный, такой порядочный человек.
     - Надеюсь, вы пошутили, - сказал Дронго, - но в любом случае я с вами согласен. Вы очень порядочный человек, Георгий, и мне будет приятно с вами общаться и в дальнейшем. Глядя на вас, я понимаю, почему грузин называют нацией князей.
     - Не нужно так говорить, - растрогался Георгий, - давайте лучше пройдем в бар, и я вас угощу текилой.
     - Нет, - сказал Дронго, - это я пришел в ваше купе. Сейчас мне нужно закончить некоторые дела, а когда мы пройдем границу, я обязательно вас найду, и мы с вами выпьем.
     - Договорились, - кивнул Георгий.
     Дронго прошел еще несколько купе. В одном из них он обнаружил Сильвию Треудел, беседовавшую с Драганой Павич. Разговор шел на английском.
     - Извините, что вам помешал, - начал Дронго, показывая пуговицу, - вы не знаете, чья это пуговица?
     - Точно не помню, чья, - сказала Драгана. - Может, вы мне ее оставите, и я найду владельца.
     Он вспомнил разбитое лицо Темелиса. Если эта пуговица принадлежала убийце... Он сжал пуговицу в руке. Подставлять эту девочку он не имеет права.
     - Нет, - сказал Дронго. - я сам найду владельца. А вы, если вспомните, найдите меня и скажите, кому мне ее отдать. Только сначала найдите меня, договорились?
     - Я вспомню, - уверенно сказала Драгана, - обязательно вспомню.
     - Сильвия, вы все время были в коридоре, - напомнил Дронго, - говорили по мобильному телефону. Некоторые говорят, что Темелиса кто-то позвал. Вы не помните, кто именно его позвал?
     - Нет, не помню, - ответила она. Сильвии было под сорок. Она была среднего роста, имела довольно хорошую для такого возраста фигуру, заплетала свои длинные черные волосы в косы, употребляла специальную косметику для лица и вообще следила за собой.
     - А кто был в соседнем купе, вы не помните? - спросил Дронго. - Кто был в предпоследнем купе, рядом с вами? Югославы? Украинцы? Грузины?
     - Нет, испанцы, - уверенно ответила Сильвия, - точно, испанцы. Альберто Порлан все время стоял в коридоре и о чем-то говорил с французом Жаком Жуэ. Потом француз ушел, и Альберто вошел в купе. Там они были впятером.
     - Вчетвером, - поправил ее Дронго.
     - Нет, впятером. - упрямо ответила Сильвия, - там с ними был еще Мехмед Селимович. Он почему-то сидел в ними. Кажется, они говорили с Карлосом. И вместе пошли в вагон-ресторан.
     - А потом вместе вернулись?
     - Да, но Селимович ушел в соседний вагон. Там в первом купе были югославы. Он, Зоран Анджевски, Иван Джепаровски и, по-моему, еще кто-то, возможно, их аттендант. Но этого я точно не помню.
     - Почему вы знаете, кто находился в первом купе следующего вагона?
     - Я несколько раз выходила в другой вагон. Мы были с Мулаймой Сингх. Хотели договориться с немцами, чтобы нам разрешили перенести наши выступления в Ганновере. А штабной вагон был в начале состава, поэтому мы видели, кто сидел в первом купе. Во втором были Бискарги и Шпрингер. Мы к ним зашли и даже взяли у Шпрингера открытку с видами Лихтенштейна, которые он всем дарит на память.
     - Спасибо, Сильвия, извините меня за беспокойство. Надеюсь, вы не забудете позвать меня на свадьбу в Москве?
     - Не забуду, - рассмеялась Сильвия, чуть покраснев.
     Дронго прошел дальше. Навстречу шел Бискарги. Увидев Дронго, он остановился. На нем была спортивная майка фирмы "Адидас" и темно-коричневые брюки.
     - Я хотел взять у вас интервью для нашего журнала, - сообщил Бискарги.
     - На каком языке он выходит?
     - На испанском. Но я буду говорить с вами по-английски.
     - Конечно, - согласился Дронго, - а где ваше купе?
     - В другом вагоне. Вместе с представителями Испании. Там баск, каталонец и я. В общем, кроме Карлоса, все представители маленьких околоиспанских литератур, - рассмеялся Бискарги.
     - Я думал, что Галисия - это ближе к Португалии, - сказал Дронго.
     - Правильно, - согласился Альваро Бискарги, - поэтому наш Карлос всегда с португальцами. Мы договорились?
     - Конечно, - кивнул Дронго, - в любое время к вашим услугам.
     Он прошел дальше. Во всех купе, превращенных в своеобразные маленькие залы, шли дискуссии. Темы были самые разные. От постмодернизма в искусстве до интернетовской литературы, от классиков литературных жанров до новаторов, создающих свои произведения в виртуальных мирах. Это было настоящее пиршество духа, когда творческие люди стольких стран Европы могли общаться.
     Неожиданно он увидел темную спортивную рубашку, висевшую за дверцей купе. Дронго подошел ближе. Сомнений не было. На рубашке не хватало нижней пуговицы. Именно той самой, которая была у него. Дронго открыл дверцу купе. В этом поезде они были прозрачные. В купе сидел человек и читал газету. Это был Никкола Лекка, молодой итальянец, обычно ходивший в черных рубашках.
     - Извините, - сказал Дронго, обращаясь к итальянскому представителю, - это ваша рубашка?
     У итальянца была редкая черная бородка и немного всклокоченные волосы. Говорил он высоким голосом.
     - Нет, сеньор, - несколько испуганно сказал молодой итальянец, поправляя очки, - конечно, не моя. Она мне будет очень велика. Это рубашка нашего друга Стефана Шпрингера.

МОСКВА. 22 ИЮНЯ

     В это утро полковник Баширов привез последние схемы установки заряда у стены. Очевидно, вся расстановка трибун и палаток была уже согласована, и, передавая схемы своему пленнику, он сказал:
     - Это окончательная расстановка, уже утвержденная. Больше изменений не будет. Постарайся проверить все еще раз, чтобы у тебя не случилось прокола.
     - Ты ведь меня поэтому ловил в горах, чтобы я не прокололся, - огрызнулся Меликов.
     После того как он пересел в инвалидную коляску, с ним произошли разительные перемены. Он сильно похудел, его глаза лихорадочно блестели, а щетина на его лице, которую он раньше подстригал, превратилась в густую бороду, делая его похожим скорее на бандита, чем на интеллектуала-взрывника, бывшего офицера Советской Армии.
     Братья Изотовы, которые были теперь к нему приставлены, не оставляли его одного ни на минуту, сопровождая даже в туалет. Меликов молчал, никак не комментируя их постоянное присутствие. В отличие от погибшего Голубева, с которым у него сразу не сложились отношения, с этими двумя он старался держаться достаточно корректно. Да и трудно быть некорректным, когда не можешь ходить и сидишь в инвалидной коляске с перебитыми ногами. Но они пользовались любой возможностью, чтобы его унизить. Подолгу не позволяли ему направиться в туалет, и так же долго не помогали подняться с постели, словно испытывая его терпение. Но Меликов молчал, он понимал, что любое его недовольство будет воспринято как личное поражение.
     - Я все просчитаю еще раз, - хрипло сказал Меликов. - У тебя есть сигареты?
     Полковник достал пачку сигарет, протянул своему пленнику.
     Когда они разговаривали вдвоем, братья обычно оставляли их наедине. Полковник не любил сидеть, он разговаривал стоя, и этим как бы подчеркивал унизительное положение пленника.
     Меликов полез за спичками, но полковник дал ему прикурить. Тот жадно затянулся, затем неожиданно спросил:
     - Можно откровенно?
     - Давай, - у Баширова вместо лица была словно пергаментная маска.
     - Я уже понял, что должен сделать эту работу, для этого ты меня специально отловил и привез сюда. Я понял и другое. Никому из своих эту работу ты доверить не можешь. Одни, наверно, сидят в Чечне, другие тоже где-нибудь болтаются. Тебе нужен был взрывник, который никогда и нигде не проговорится. Верно?
     - Я тебя слушаю, - полковник смотрел на пленника, никак не комментируя его слова.
     - Ну вот, - выдохнул Меликов, - как только это случится, ты меня ликвидируешь. Верно?
     - Посмотрим, - Баширов вспомнил убитого Голубева, но промолчал.
     - Ликвидируешь, - уверенно сказал Меликов. - Поэтому я хочу знать, сколько мне осталось.
     - Какая тебе разница?
     - Большая. У меня дочь осталась под Киевом. Может, я хочу последний раз ей письмо написать.
     - Какая дочь? - не поверил полковник. - Не валяй дурака, Меликов, мы все проверили, нет у тебя никакой дочери на Украине.
     - Это ты так считаешь. Проверяльщики хреновы, - выдохнул Меликов, затягиваясь. - В общем, так. Мне нужно ей письмо написать и чтобы ты его отправил. Про свою судьбу ничего не стану писать, не дурак, понимаю, что нельзя. Напишу, будто я еще за кордоном. А ты обещай, что после моей смерти передашь.
     Баширов смотрел на пленника. Его холодные глаза не выражали ничего. Он смотрел и обдумывал предложение. Затем кивнул.
     - Укажешь адрес и дашь мне письмо. Учти, что если ты попытаешься как-то зашифровать свое послание... Сам понимаешь, мы эту девочку будем тоже проверять.
     - Только ноги ей не ломайте, - зло сказал Меликов, выбрасывая сигарету, - и вообще, не нужно больше ничего говорить. Сломал ты меня, полковник. Я ведь чего угодно от тебя ожидал, но не такой пакости. Кому я теперь нужен со сломанными ногами? Пока у меня был шанс, я еще мог мечтать о побеге, а сейчас...
     Он махнул рукой и развернулся, чтобы отправиться в свою комнату.
     - Мирза, - позвал его полковник.
     Он развернулся.
     - Ты только не переигрывай, - посоветовал Баширов, - я ведь тебя уже хорошо изучил. Даже если я сломаю тебе и руки, ты все равно не сдашься. И это хорошо, Меликов, это придает вкус жизни.
     - Иди ты... - выругался пленник, направляясь к себе в комнату.
     Полковник открыл дверь, впуская охранников.
     - Он должен закончить расчеты за два дня, - строго напомнил Баширов. - Кроме меня, никто не должен видеть ни одной его бумаги. Это первое. И второе. Если он попытается что-либо предпринять, сразу звоните мне.