ого я не знаю, ответил Сарычев, - я  просто  пришел  на  встречу,
чтобы  организовать  беседу  Лозинского  с  этим  резидентом.  Их  очень
интересовали пропавшие документы, они готовы заплатить  за  них  большие
деньги.
   - Как вы с ним связывались? - поинтересовался Иевлев.  -  У  вас  был
свой источник связи?
   - Они просто бросали мне письма в почтовый ящик, - улыбнулся Сарычев.
   - Действительно, как просто, - пробормотал Иевлев, - мы сходим с ума,
требуем дорогостоящую аппаратуру, организуем непрерывное  наблюдение  за
объектом, а кто-то в это время спокойно заходит в  подъезд  и  оставляет
там письмо.
   - У вас есть какие-то соображения насчет личности этого резидента?  -
спросил Алексеев.
   - Нет. Я даже не думал, что мой поход  в  этот  бар  окончится  такой
кровью.
   - Ясно. - Алексеев взглянул на Иевлева.
   Поиск теперь оборачивался не просто его  личным  делом  и  не  только
расследованием обстоятельств гибели полковника Лякутиса. Дело  принимало
новый, более  серьезный  оборот.  Речь  шла  о  деятельности  зарубежных
спецслужб на территории самой России.
   - Где мы можем найти Савельева? - в упор спросил Алексеев, не обращая
внимания на Иевлева, который покачал головой, не ожидая ответа  на  этот
пустой вопрос. - Где Игнат Савельев?
   - Я действительно не знаю, - пробормотал Сарычев, - мне кажется, он в
Германии. Он часто звонил мне оттуда. Но где именно  находится,  никогда
не говорил. Он ведь был ранен в девяносто первом, почти два  года  лежал
по разным больницам.
   - Как ранен? - удивился Алексеев.
   - Поэтому мы их тогда и не искали, - кивнул  Сарычев,  -  считали  их
убитыми.
   Осталось два трупа. Мы решили, что это трупы  Савельева  и  Семенова.
Так показали и Лозинский с Потапчуком. Никто не  мог  предположить,  что
они остались в живых.
   - Как найти Савельева? - вскочил Алексеев, уже теряя терпение.
   - Мне только известно, где живет его брат, - сказал наконец  Сарычев.
- Это рядом с Берлином, совсем недалеко.

Глава 21

   В  этот  день  они  вышли  из  отеля  рано  утром,  спеша  успеть   к
пригородному поезду, отходившему в Луккенвальд. На вокзал  они  приехали
несколько раньше, чем полагали.
   Сидя в вагоне  пригородного  поезда,  Потапчук  обратил  внимание  на
поведение немцев - как они проходят мимо друг друга, стараясь не  задеть
соседа, как извиняются при  встрече  и  дежурно  улыбаются.  Он  толкнул
Дронго в бок и прошептал:
   - Небось  здесь  вы  такой  компании,  как  в  нашей  электричке,  не
встретите.
   - Это плохо или хорошо? - улыбнулся Дронго.
   - А шут его знает! - честно ответил  Потапчук.  -  С  одной  стороны,
наверное, хорошо, можно спокойно ездить в любой город. Хоть  днем,  хоть
ночью. А с другой - плохо: пресно живут, скучно, неинтересно.
   - Вы это расскажите кому-нибудь из пассажиров того вагона, в  котором
мы с вами  ехали,  -  напомнил  Дронго.  -  Думаю,  они  бы  с  вами  не
согласились. В  тоталитаризме  есть  своя  прелесть.  Он  дает  простому
гражданину  ощущение  безопасности.  Правда,  тоталитарное   государство
делает человека полностью беззащитным перед  самим  государством  и  его
представителями, но, как правило, защищает от всей  остальной  шпаны.  А
это уже само по себе нравится маленькому человеку. Не секрет, что только
Гитлеру  и  Сталину  удалось  справиться  с  мафией  внутри   страны   и
практически  разгромить  все  криминальные  группировки.  Хотя,   честно
говоря, мне очень не нравится, когда сравнивают фашистов и коммунистов.
   Все это разные вещи.
   - А вы все еще идеалист, - усмехнулся Потапчук, - я давно уже  в  эти
игры не играю. Какая разница, кто фашист, социалист, коммунист, либерал,
анархист!
   Все умирают одинаково быстро и  одинаково  страшно.  Когда  постоянно
видишь перед собой на мушке  живую  мишень,  как-то  некогда  думать  об
"измах". Нужно конкретно поразить цель, и потому я уже давно ни  во  что
не верю.
   - Вы циник, Потапчук. Это обычная  черта  профессиональных  убийц,  -
поморщился Дронго. - Интересно,  сколько  за  вами  числится  трупов?  Я
когда-то слышал о  существовании  "ликвидаторов",  ведущих  личный  счет
уничтоженных ими людей. В вас есть что-то от палача, вам никто этого  не
говорил?
   Потапчук обиделся и отвернулся, уставившись в окно.
   Дронго дотронулся до его руки.
   - Ладно, не дуйтесь, я  не  хотел  вас  обидеть.  Ваше  дело  тоже  в
какой-то мере нужное и важное, особенно в те времена, когда мир разделен
на два противоборствующих лагеря. Вы, можно сказать, взяли на себя самую
грязную и неблагодарную работу.
   - Знаете, кто  учил  меня  стрелять?  -  вдруг  обернулся  .  к  нему
Потапчук. - Никогда никому не говорил,  а  вам  скажу.  Женщина.  Да-да,
самая настоящая баба.
   Герой Советского Союза. Она во время войны была снайпером.  Имела  на
своем личном счету более восьмидесяти  убитых  человек.  Когда  она  мне
первый раз сказала, я не поверил. Да и кто бы  поверил,  что  эта  худая
старая  женщина  застрелила  столько  мужиков?  Но  она  заставила  меня
поверить. Рассказала, как однажды во время войны,  уже  на  Украине,  их
дивизия брала какой-то город, сейчас не вспомню, какой. И она тогда весь
день продежурила  в  старом  доме,  убрав  одного  солдата,  пытавшегося
восстановить связь его окруженного батальона с другой частью. Она сидела
долго, очень долго. И потом увидела, как вместо первого  убитого  ползет
второй связист. Связист пробирался совсем недалеко от нее. И  она  через
прицел своей снайперской  винтовки  разглядела,  что  это  был  мальчик,
совсем пацан, не больше семнадцати-восемнадцати лет.  И  ему  предстояло
восстановить  линию  связи  окруженного   батальона.   Она   промучилась
полминуты, прежде чем  решилась.  Не  стрелять  нельзя,  немцы,  наладив
связь, могли скоординированно ударить с двух  сторон  по  их  дивизии  и
вызволить окруженный батальон. А стрелять в мальчика она тоже  никак  не
могла. Мучилась, не зная,  как  поступить.  А  потом  подняла  винтовку,
выстрелила прямо в сердце этому мальчику, бросила винтовку в снег,  села
на пол и целый час проплакала. Понимаете? Она застрелила этого солдатика
и потом плакала.
   Теперь молчал Дронго. Он понимал, почему  Потапчук  поведал  ему  эту
историю.
   - Я спросил тогда, - продолжал Потапчук, - зачем она  рассказала  мне
все это. И она  объяснила  очень  просто.  Мы  были  на  войне.  Я  тоже
находился пусть на "холодной", но все-таки войне, и  от  моего  выстрела
часто зависела жизнь десятков, если не сотен и тысяч людей.  Я  не  имел
права на жалость, на личные чувства. "Ликвидатор" обязан  видеть  только
цель. Только свою жертву, которую  ему  необходимо  уничтожить.  Никакие
личные чувства в расчет не  принимались,  никакие  оправдания  не  могли
извинить невыполнения приказа. А вы говорите, что я циник.
   - Это разные вещи, Потапчук, - возразил Дронго, - я тоже не  цветы  в
оранжереях выращивал. Но убийство человека - слишком страшное и  слишком
грязное дело. Ваш преподаватель запомнила этого убитого мальчика на  всю
жизнь. Думаю, он ей снился даже ночью. Конечно, война многое  объясняет.
Но когда перед тобой живой человек и ты понимаешь, что сейчас  он  умрет
из-за  того,  что  ты  просто  обязан  выполнить  чей-то,  очень   часто
преступный приказ, ну не знаю... Трудно предположить,  как  поступишь  в
такой ситуации. Я на ее месте, возможно, и не стрелял бы.
   - И позволили бы  ему  восстановить  связь  и  ударить  в  тыл  вашим
товарищам? - недобро усмехнулся Потапчук.
   - Нет, конечно. Я, может быть, постарался бы перебить  провод,  легко
ранить мальчика. Но я бы его не убивал, это  наверняка.  Даже  на  войне
должен сохраняться какой-то критерий порядочности. Даже в самых  сложных
ситуациях. И не пытайтесь меня переубедить, Виктор Николаевич, у вас все
равно ничего не получится.
   - Странный вы человек, - покачал головой Потапчук, - можно  подумать,
вы никогда не стреляли и на вашей совести нет убитых людей. Согласитесь,
это не так.
   - Стрелял, - серьезно согласился Дронго, - но только в исключительных
случаях. Я все время об этом вам говорю. У  вас  убийство  стало  второй
привычкой.
   Только не нужно сразу на меня обижаться и отворачиваться к  окну.  Вы
просто привыкли решать все свои проблемы с помощью оружия. Это ведь ваша
группа перебила литовских пограничников летом  девяносто  первого  года.
Какая возникла необходимость в столь страшных действиях? Или  тоже  была
война? Или  вы  получили  приказ?  Ничего  подобного.  Я  примерно  могу
сказать, как  это  произошло.  Вас,  очевидно,  задержали  и  попытались
проверить, что вы везете. В ответ вы  открыли  огонь.  У  вас  в  группе
находились два "ликвидатора", а  такие  люди  не  умеют  договариваться.
Поэтому вы просто перебили всю заставу.  Два  "ликвидатора"  и  еще  два
подготовленных   офицера   КГБ   против   шести-семи   плохо   обученных
энтузиастов-пограничников. Если бы даже их было вдвое больше, то и тогда
у  них  не  оставалось  бы  никаких  шансов  выстоять.  Все  равно   что
легковооруженные пехотинцы против двух танков. И вы еще говорите мне  об
ответственности!
   - С вами невозможно спорить, -  нахмурился  Потапчук.  -  Они,  между
прочим, были не дети и  тоже  стреляли.  И,  кстати,  убили  двух  наших
водителей.
   - Которые наверняка случайно попали под их пули, - кивнул Дронго, - и
чьи трупы вы потом так блистательно использовали,  выдав  их  за  убитых
Семенова и Савельева. Правильно?
   Потапчук молчал.
   - Вы не ответили на мой вопрос, - заметил Дронго.
   - Идите к черту! - грубо огрызнулся Потапчук.
   -   Дискуссия   завершилась   к   обоюдному   согласию   сторон,    -
прокомментировал Дронго. - Только учтите, Потапчук, в этом деле вам свое
пристрастие к оружию придется немного попридержать.  Сначала  мы  начнем
разговаривать с нужными нам людьми, потом снова разговаривать и  наконец
договариваться. А про стрельбу забудьте. Она нам не понадобится.
   Потапчук  удивленно  посмотрел  на  него.  Потом  вдруг  улыбнулся  и
спросил:
   - А вы сами, видимо, никогда в КГБ не работали?
   - Я аналитик и сотрудничал с КГБ и с ООН, - признался  Дронго,  -  но
непосредственно офицером никогда не был и на службе в КГБ не состоял.  А
почему вы спрашиваете?
   - Наверное, вы большой профессионал в своем деле, -  криво  улыбаясь,
сказал Потапчук, - я даже думаю,  вы  действительно  лучший  аналитик  в
нашем деле. Но в моем деле вы ни черта  не  смыслите.  Вы  действительно
думаете, что можно убивать только с  помощью  оружия,  когда  держишь  в
руках снайперскую винтовку последнего образца?
   Дронго   посмотрел   на   его   руки.   Толстые,   узловатые   пальцы
профессионального убийцы казались не менее страшным  оружием.  Он  очень
серьезно кивнул головой и сказал:
   - Я понимаю, Потапчук. Кажется, я действительно выразился  не  совсем
удачно. Ведь вам, чтобы убить человека, совсем необязательно стрелять.
   - Вот именно, - проскрипел  Потапчук,  -  нас  учили  убивать  сотней
разных способов. Мы  просто  орудия  убийствa,  а  как  именно  убить  -
способов существует много, очень много. И среди них есть такие,  которые
не сумеет понять или раскрыть ни один следователь.
   - Вы специально меня запугиваете, чтобы я пожалел о нашей  совместной
поездке? - усмехнулся Дронго. - Ничего не выйдет,  Потапчук.  Во-первых,
вы всегда будете отставать от меня в своем  мышлении  ровно  на  два-три
хода.
   Во-вторых, вы меня никогда не  тронете,  наоборот,  будете  охранять.
Даже когда мы найдем Савельева и документы. Ведь их еще нужно продать, а
как поведут себя ваши коллеги, неизвестно. Уже  по  вашему  разговору  я
понял: вы  не  очень  боитесь  Семенова,  хотя  опасения  есть.  Но  вот
Савельева и Игната Савельева вы действительно боитесь. И готовы  терпеть
мое присутствие, потому что подсознательно  чувствуете:  только  я  могу
сыграть с ними на равных.
   - И откуда вы только все знаете? - пробормотал Потапчук. -  Наверное,
у вас голова все время болит. Нельзя быть слишком умным.
   Обменявшись подобного рода  любезностями,  они  надолго  замолчали  и
оживились,  лишь  когда  поезд  подошел  к  станции  небольшого  городка
Луккенвальд, где в  настоящее  время  проживал  двоюродный  брат  Игната
Савельева.
   Адрес дома они помнили. Но, сидя в такси, чувствовали себя  несколько
напряженно, памятуя  об  убийствах,  с  которыми  столкнулись  во  время
поисков.
   Теперь они, возможно, узнают все об исчезнувшем  Игнате  Савельеве  и
его  документах,  постараются   понять,   кому   понадобилось   убийство
литовского дипломата в Вильнюсе, бывшего полковника-КГБ Литвы в  Москве.
И наконец, кто мог убить Лозинского и зачем его пытали перед смертью.
   - Никогда не волновался, - признался Потапчук, - а  сейчас  волнуюсь.
Боюсь, опять опоздаем.
   - Кажется, теперь вы  излишне  пессимистичны,  -  заметил  Дронго,  -
надеюсь, с этим Савельевым ничего страшного не случится.
   - Вы не знали Игната, - вдруг сказал Потапчук, - а я  его  знал.  Это
самый настоящий иезуит, поэтому он  и  заслужил  такую  кличку.  Хитрый,
умный, коварный.
   Когда девятнадцатого числа мы готовились везти документы  и  услышали
про ГКЧП, у нас был самый настоящий праздник.  Мы  решили:  теперь  все,
баста.  Наконец  восстановится  порядок.  А  вместо   этого   двадцатого
сообщают, что Ельцин на танке перед Белым  домом  выступает.  Уже  тогда
Савельев предсказал, что это добром не кончится. И верно,  уже  двадцать
первого все в тартарары полетело. И Крючкова арестовали. Как  только  об
этом сообщили, мы сразу сообразили, что первым  делом  всю  нашу  группу
валить начнут. Это и Савельев понял. Первым среди нас всех. И уже  тогда
решил не возвращаться в  Москву.  Мы  думали,  они  с  Семеновым  просто
боятся. Это я, дурак, потом смекнул, что они сразу же собрались,  забрав
документы, на Запад сбежать и там эти самые документики выгодно продать.
И свою смерть придумали. - Он вздохнул. -  И  меня  подставили.  Я  даже
подумать не мог, что он сделает.
   Автомобиль подъехал к двухэтажному дому, и водитель, показав на него,
сказал что-то по-немецки.
   - Говорит, что приехали, - перевел Потапчук.
   Дронго достал деньги, расплатился. Спросил, выходя из машины:
   - Вы так хорошо знаете немецкий?
   -  Приходилось  учиться,  -  мрачно  ответил  Потапчук,  вылезая   из
автомобиля следом.
   Двухэтажный дом стоял несколько в стороне, словно построенный  не  по
генеральному проекту застройки города,  а  перенесенный  сюда  неведомой
силой.
   Потапчук подошел к дверям, оглянулся и позвонил. Прислушался. Тишина.
Он нахмурился  и  позвонил  более  настойчиво.  Через  несколько  секунд
послышались  шаги.  Дверь  открылась.  На  пороге  стоял  незнакомец   в
спортивной форме. Ему можно было дать и сорок пять, и пятьдесят пять,  и
даже шестьдесят. Подтянутый, достаточно  стройный,  волосы  лишь  слегка
тронуты сединой. Хмуро прищуриваясь, он смотрел на  незваных  гостей.  И
вдруг  сказал  по-русски,  словно  они  находились  где-то  в  маленьком
провинциальном городке России:
   - Явились наконец. Ну, а я вас уже заждался...

Глава 22

   Все было ясно с первых шагов. В последние годы  общая  нестабильность
нарастала буквально с каждым днем. Начала, в восемьдесят девятом, легкий
успех  польской  "Солидарности"  на  первых  демократических  выборах  в
странах восточного блока. Затем нарастание напряженности в соседней ГДР,
вызванное  неустойчивым  состоянием  в  стране.   Ситуацию   во   многом
спровоцировал и Михаил Горбачев, прибывший на  празднование  сорокалетия
страны и выразивший серьезное недовольство "замедлением темпов  реформ".
Он еще не знал, что это его последний визит в страну, вскоре исчезнувшую
с политической карты мира.
   Недовольство "старшего брата"  моментально  отразилось  на  положении
самого  Хонеккера,  которого  убрали  буквально  сразу   после   отъезда
Горбачева из страны.
   Сменивший его Эгон Кренц, пустомеля  и  болтун,  не  сумел  исправить
положения.
   Правящий режим  в  ГДР  мог  удержаться  только  благодаря  советским
войскам,  но  Горбачев  запретил  им  вмешиваться  во  внутренние   дела
Германии. Стена пала под напором с обеих сторон, и весь мир увидел,  как
пляшут люди на ее обломках, отчетливо символизирующих раздел мира.
   Затем сработал знаменитый "принцип домино",  некогда  изобретенный  в
недрах ЦРУ. После выпадения одной костяшки домино рушатся  и  остальные,
соединенные с ней одной цепью. В Румынии, где царил самый одиозный режим
личной диктатуры семьи Чаушеску,  произошел  настоящий  взрыв  народного
недовольства, который смел с лица земли  этот  ненавистный  строй.  Ради
справедливости стоит отметить, что за быстрым падением  государственного
устройства ГДР и Румынии стояли объединенные усилия спецслужб  Запада  и
КГБ, парадоксальным образом устранившегося  от  контроля  за  ситуацией.
Никто не мог даже предположить, что таким образом новый председатель КГБ
Крючков доказывал свою личную преданность генсеку, полагая в будущем все
поставить на свои места.
   Но ситуация явно выходила из-под контроля  безвозвратно.  В  Болгарии
вынудили уйти Тодора Живкова, в Венгрии к власти приходят правые партии,
в ГДР  стремление  к  объединению  уже  невозможно  остановить.  К  лету
девяностого года стало ясно, что восточный блок полностью  деморализован
и обречен. Но существовал еще Советский Союз.
   Западные страны явно не  успевали  за  событиями.  Во  время  бурного
развития румынской революции они даже  осторожно  зондировали  вопрос  о
возможности введения советских войск в Румынию, на что  получили  резкий
отказ  Горбачева  и  Шеварднадзе.  Но  уже  через  два  месяца  Горбачев
воспользуется подобным "карт-бланшем" и введет войска в Баку. Произойдет
своего рода базарный торг, во время которого Горбачев милостиво разрешит
пляску  на  обломках  Берлинской  стены,  а  западный   мир   не   менее
благосклонно закроет  глаза  на  кровавую  январскую  бойню,  устроенную
Горбачевым в Баку.
   Но спустя год уже не вызывало  сомнений  полное  крушение  восточного
блока, и западные страны резко осудили,  когда  в  Вильнюс  снова  ввели
русские танки и  войска.  Но  на  этот  раз  Горбачев  твердо  решил  не
отступать. Единство Советского Союза - последняя карта, еще остававшаяся
в его руках.
   Однако  январские  события  в  Вильнюсе  заставили  руководство   КГБ
пересмотреть свои планы. Стало ясно, что в любой момент может  произойти
общая дестабилизация ситуации и Литва выйдет  из  страны.  Именно  тогда
принимается секретное решение об "агентах центрального  подчинения".  Во
всех республиках, особенно в Закавказье и Прибалтике, наиболее  склонных
к сепаратизму, создавались  организации  такого  рода,  куда  входили  и
прежние  "агенты  центрального  подчинения",  которые  и  раньше  давали
информацию напрямую в Москву, минуя местные органы безопасности.  Теперь
этим агентам предстояло сформировать местные резидентуры и быть готовыми
функционировать в условиях отделения их собственных республик от  единой
страны, в условиях автономного существования.
   Для организации такого  рода  резидентуры  и  упорядочения  координат
"агентуры  центрального  подчинения"  в  каждую  республику   засылалась
специальная группа КГБ.
   Это  произошло  уже  после  мартовского   референдума,   на   котором
подавляющее большинство населения Союза проголосовало за единую  страну.
Имея подобный результат народного волеизъявления, руководство КГБ начало
действовать более активно.
   В Вильнюс, Тбилиси и Ереван, как  столицы  самых  опасных  республик,
были командированы наиболее опытные профессионалы для проведения  сверок
по работе "агентур центрального подчинения". В  то  время  в  этих  трех
республиках  у  власти   уже   находились   оппозиционные   группировки,
возглавляемые  такими  сепаратистами,  как  Ландсбергис,  Гамсахурдиа  и