на,  словно  террорист  изучал
пришедшего, которого он знал много лет.
   Затем разрешил:
   - Говори.
   - Он  просил  передать,  что  израильтяне  сумели  вычислить  тебя  в
Голландии. Они прилетели в Баку за тобой и арестовали канадца, когда тот
пытался улететь.
   - Я знаю обо всем и без его подсказки, -  усмехнулся  Мул,  -  ничего
нового ты мне не сообщил. Непонятно, зачем я плачу такие деньги?
   - Это не все, - быстро сказал гость, - он  просил  сообщить,  что  за
тобой идет по следу известный международный эксперт. Он сумел  разгадать
твой трюк с тройным обменом и хочет проверить, что  делал  твой  друг  в
Москве.
   Ахмед Мурсал нахмурился. Потом быстро спросил:
   - Что еще он просил передать?
   - Эксперт вылетает в Тегеран. Хочет проверить твои связи в Иране.  Он
предлагает тебе встретить его там.
   - Как зовут эксперта?
   - Он не назвал имени. Только кличку.
   - Какая?
   - Дронго. Он сказал, что, услышав это слово, ты все поймешь.
   Ахмед Мурсал помрачнел. Потом легко поднялся. Это был высокий сильный
мужчина  с  пронзительным  взглядом,  который  бывает  у   больных   или
фанатичных людей. Гость поднялся следом за ним.
   - Мы его встретим в Тегеране, - сказал Ахмед  Мурсал.  -  Он  нам  не
сумеет помешать.
   - Меня просили передать,  что  он  очень  опасен,  -  предостерегающе
сказал гость.
   - Это мы проверим, - первый раз  за  все  время  разговора  улыбнулся
террорист. - И передай, что мы должны знать обо всем. И о  Москве,  и  о
Баку, и об этом визите в Иран. Хотя я уверен, что живым он все равно  не
останется.
   Можешь идти. И попроси, чтобы нам дали подробное описание эксперта  и
адрес его жительства в Тегеране.
   - До свидания, -  гость  чуть  слышно  вздохнул  и  быстро  вышел  из
комнаты, словно намереваясь как можно быстрее  покинуть  негостеприимный
дом. Оставшись  один,  террорист  посмотрел  на  свой  пистолет,  словно
опасаясь  увидеть  своего  противника  в  проеме  двери.  Затем,  тяжело
вздохнув, потянулся за оружием. "Его  нужно  встретить  в  Тегеране",  -
подумал он.

Тегеран. 1 апреля 1997 года

   Дронго летел в Тегеран самолетом  иранской  авиакомпании  и  уже  при
посадке почувствовал разницу между цивилизацией Азербайджана и соседнего
государства. Женщины были  в  традиционных  темных  платках,  называемых
"чадра" и закрывавших все тело. Правда,  иногда  из-под  темного  платья
выглядывала изящная ножка в дорогой французской или  итальянской  обуви,
но, как правило, темная ткань скрывала всю фигуру, включая и ноги.
   "Как странно, - думал Дронго, сидя в салоне бизнес-класса, -  великая
страна,  с  самой   древней   историей.   Древнеперсидские   государства
существовали тогда, когда не было еще ни Франции, ни  Великобритании,  в
Европе не было даже греческих государств, когда ее населяли еще  ахейцы,
а на месте великого Рима  по  территории  Италии  передвигались  племена
этрусков. Народ с такой древнейшей культурой, с таким наследием в  конце
двадцатого века считается средоточием мракобесия и фанатизма".
   Дронго взглянул на дремавшего рядом соседа.  Тот  был  небрит  и  без
галстука, считавшегося  неприемлемым  атрибутом  в  одежде  правоверного
мусульманина.
   "Почему, - подумал Дронго, - почему право народа жить  так,  как  ему
хочется, считается предосудительным? Ведь в Алжире состоялись выборы, на
которых победили исламисты, но военные и светские власти совершили самый
настоящий  переворот,  не  допустив  исламскую   партию   к   управлению
государством. То же самое произошло  в  Турции,  где  исламисты  набрали
больше всех голосов и  некоторое  время  возглавляли  правительство,  но
затем также под давлением военных вынуждены были уйти в оппозицию.
   Почему Запад считает, что его ценности столь  универсальны?  Ведь  во
всех остальных случаях западные страны  немедленно  подняли  бы  шум  по
поводу нарушения прав человека и права народа на собственный выбор. Но в
случае с исламистами считается, что любые действия  против  них  заранее
оправданы.  Раньше  было  противостояние,  когда  любое  противодействие
коммунистической угрозе считалось оправданным.  Кровавый  режим  подонка
Пиночета, уничтожившего  десятки  тысяч  собственных  граждан,  считался
приемлемым для западного образа жизни, а  либеральный  режим  "розового"
социалиста и гуманиста Сальвадора Альенде был слишком социалистическим?
   В Африке и Латинской Америке каждая из великих стран,  боровшихся  за
гегемонию во всем мире, шла  на  любые  подлости,  на  поддержку  любого
кровавого  режима,   если   режим   провозглашал   соответственно   либо
социалистические, либо капиталистические идеалы. Чтобы свергнуть МПЛА во
главе с Агостиньо Нето, которых поддерживали в Анголе Советский  Союз  и
Куба, американцы пошли на поддержку откровенного бандита Савимби.  Чтобы
убрать Патриса Лумумбу, поддержали даже  бандитов  и  садистов,  готовых
убивать  собственных  соотечественников.   Во   всем   мире   действовал
универсальный принцип, по которому "враг моего врага" был "моим другом".
Наглядный пример воинствующего фарисейства  демонстрировали  Соединенные
Штаты  Америки,  отказываясь  признавать  законными  и  демократическими
режимы в Иране и Ливии,  где  выборы  проходили  пусть  не  в  абсолютно
демократической, но тем не менее в нормальной обстановке. А вместе с тем
не  только  признавался  кровавый  режим  афганских   талибов,   но   им
оказывалась и существенная помощь через  Пакистан.  Хотя  справедливости
ради нужно отметить, что фанатизм афганских талибов  был  куда  страшнее
пространных речей Муаммара  Каддафи  или  откровений  иранских  духовных
лидеров.
   Во всем мире благодаря умелой пропаганде и  уже  устоявшемуся  образу
Иран выглядел как символ мракобесия и центр  международного  терроризма.
Но  при  этом  откровенно  игнорировался  тот  факт,   что   во   многих
государствах,  имевших  с  Вашингтоном  и  с  крупнейшими   европейскими
державами дипломатические отношения, ежедневно погибало  гораздо  больше
людей,  чем  в  Иране  или   Ливии,   где   существовала   относительная
политическая стабильность".
   Дронго еще раз посмотрел на сидевшего рядом соседа. Тот храпел, зажав
в руках газету. Рядом лежал ноутбук, портативный компьютер,  на  котором
бизнесмен работал перед тем,  как  задремать.  К  поясу  был  прикреплен
мобильный телефон.
   Спящий мог выглядеть  вполне  респектабельным  западным  бизнесменом,
если бы не небритое лицо и отсутствие галстука.
   "И чем им не нравятся эти галстуки? - недоуменно  подумал  Дронго.  -
Почему  можно  носить  западные  костюмы,   рубашки   и   любую   обувь,
пользоваться всеми благами цивилизации, но столь ревностно относиться  к
галстуку? Неужели все дело именно в  нем  и  с  него  начинается  подрыв
духовных ценностей?"
   Бизнесмен пошевелился во сне, и Дронго посмотрел на сидевшую в другом
ряду молодую женщину. Она  была  в  чадре  и  тоже  дремала.  Ее  голова
скользнула вниз, и  темный  платок  немного  приоткрыл  красивые  волосы
женщины. Она неожиданно проснулась и, испуганно оглянувшись по сторонам,
поправила платок на голове.
   Рейс продолжался.
   Дронго нахмурился. Он вспомнил о  своей  миссии.  Перед  отъездом  он
связался  с  заместителем  министра  национальной  безопасности,  и  тот
пообещал передать в Тегеран официальное  сообщение  с  просьбой  принять
Дронго для консультации по некоторым вопросам. Из Тегерана быстро пришел
положительный ответ. В Иране вообще  были  благожелательно  настроены  к
любым  визитам  из  Баку,  совершаемым  именно  в   Тегеран.   И   очень
настороженно относились к поездкам из Баку в Тебриз.
   Об  этой  проблеме  старались   не   говорить,   чтобы   не   вызвать
неудовольствия. Большая  часть  Азербайджана  находилась  не  в  составе
бывшего Советского Союза, а  в  составе  Ирана.  Разделенный  более  ста
пятидесяти лет назад, один народ долгое  время  жил  по  разные  стороны
Араза. В сороковые годы казалось, что историческая справедливость  будет
восстановлена. Советская Армия вошла на территорию Северного Ирана, и  в
Тебризе уже открыто работали эмиссары Баку.  Но  все  кончилось  крахом.
Американцы пригрозили атомной войной, а Советский Союз все  еще  не  был
готов к подобному катаклизму.  И  тогда  "вождь  народов"  отдал  приказ
вывести войска из Ирана. Тысячи  революционеров-азербайджанцев,  десятки
лет мечтавших об объединении своей страны, были брошены в тюрьмы, тысячи
других покинули свою  Родину  навсегда,  перебравшись  либо  в  Северный
Азербайджан, либо в другие европейские страны.
   По самым скромным подсчетам, в Южном Азербайджане  жило  в  три  раза
больше азербайджанцев, чем в Северном. Но в мире упорно замалчивали  эту
проблему, обращая внимание лишь на разделенных немцев  или  корейцев.  В
обоих случаях это были  яркие  символы  идеологического  противостояния,
тогда как Азербайджан был просто поделен в  начале  девятнадцатого  века
договором между Россией и Персией. Это, соответственно, была не  столько
идеологическая, сколько конкретно-национальная проблема  одного  народа.
Но   кого   интересовала   судьба   народа   в   эпоху   идеологического
противостояния?
   После обретения независимости Северным Азербайджаном  ситуация  резко
изменилась. В Баку все чаще стали поговаривать об объединении народа,  о
братьях, живущих по другую сторону Араза. Соответственно в  Тегеране  на
это реагировали с  понятным  неудовольствием.  На  протяжении  последних
десятилетий в  Иране  было  запрещено  преподавание  на  азербайджанском
языке, не было открыто ни одной школы,  не  вышло  ни  одной  газеты,  а
выступающие  за  некоторую  автономию  граждане  Ирана   азербайджанской
национальности  немедленно  подвергались  репрессиям,   а   зачастую   и
публичной казни. В отличие от  распавшегося  Советского  Союза  иранские
лидеры отнюдь не  собирались  позволить  разрушить  собственную  страну,
отторгнув от нее почти треть государства,  где  проживало  около  сорока
процентов ее населения.
   Именно поэтому любые визиты из Баку в Тегеран  рассматривались  столь
положительно, и, соответственно, любые визиты  в  главный  город  Южного
Азербайджана - Тебриз, бывший на протяжении многих веков  центром  всего
Азербайджана, -  были  крайне  нежелательны.  Несмотря  на  многократные
просьбы и официальные демарши правительства Азербайджана и  Министерства
иностранных дел республики, официальный Тегеран  не  разрешал  открывать
консульство  в  Тебризе,  опасаясь  слишком   тесных   контактов   между
представителями Южного и Северного Азербайджана. Разумеется, Дронго знал
все эти  сложности  и  понимал,  что  его  визит  в  Тегеран  будет  под
пристальным контролем иранских спецслужб именно в  силу  специфики  всех
бакинских рейсов, когда прилетавшие из соседнего государства официальные
представители и даже гости с полуофициальными запросами, как в случае  с
Дронго,  должны  были  получать  специальное  разрешение  на   посещение
северных районов страны.
   Но разница между обычными визитерами и Дронго была  в  его  несколько
необычной миссии, которая должна была пройти только в Тегеране.
   В аэропорту был довольно строгий таможенный и пограничный контроль.
   Проверявший документы Дронго представитель пограничной службы  строго
взглянул на приехавшего.
   - Вы раньше бывали в Иране?
   - Да, конечно.
   - У вас нет отметок в паспорте.
   - Это новый паспорт, - улыбнулся Дронго.
   - Сколько раз вы бывали в нашей стране?
   - Не считал, но несколько раз бывал. Последний раз, когда  я  ехал  в
Кербелу через Иран.
   Кербела, священный город для мусульман-шиитов, находился в  Ираке,  и
только паломникам из Азербайджана и Дагестана разрешалось проезжать туда
через Иран, чтобы совершить паломничество. В Кербеле  находились  могилы
почитаемых  у  шиитов  имама  Али  и  его  сына   Хусейна.   Совершивший
паломничество считался каблеи, что было вторым  духовным  званием  после
совершения большого хаджа в Мекку.
   Услышав про Кербелу, пограничник быстро вернул  документы  и  пожелал
счастливого пути.
   На такси Дронго приехал  в  отель  "Истиглалият"  где  разместился  в
просторном номере. Он  не  сомневался,  что  предоставленный  ему  номер
прослушивается, в Тегеран приезжало не так много иностранцев,  чтобы  не
иметь  возможности  установить  достаточно  строгий   контроль.   Иранцы
справедливо опасались деятельности  агентуры  других  государств,  резко
настроенных против их государства.
   Приняв душ, Дронго позвонил по известному ему телефону.
   - Здравствуйте, - сказал он по-турецки,  -  мне  нужен  господин  Али
Гадыр Тебризли.
   - Кто говорит? - спросили по-фарсидски. В этой стране  не  поощрялись
разговоры на  турецком,  столь  схожем  с  азербайджанским,  на  котором
говорило пол-Тегерана.
   - Я не говорю по-фарсидски, - признался Дронго. На  этот  раз  он  не
стал употреблять турецких слов, а перешел на  азербайджанский,  понятный
местным жителям.
   - Что вам нужно? -  спросили  его.  В  фарсидском  и  азербайджанском
языках были некоторые похожие слова, однако лучше других в Тегеране  мог
бы почувствовать себя таджик, для  которого  не  было  бы  сложностей  с
языком, как не бывало сложностей у приехавшего из Баку  азербайджанца  в
Турции, или молдаванина из Кишинева в Бухаресте.
   - Мне нужен господин Али Гадыр Тебризли.
   Это был руководитель группы советников  иранской  разведки,  знакомый
Дронго еще по предыдущим  визитам  в  Тегеран.  Он  пользовался  большим
влиянием  в  Тегеране,  так   как,   кроме   обычного   университетского
образования в Кембридже, окончил  теологическую  академию  в  Саудовской
Аравии и специальные курсы в  Лэнгли.  Но  все  это  было  до  семьдесят
девятого года, после которого  в  Иране  столь  стремительно  поменялись
ориентиры  и  из  прозападного  шахского  государства  в  стране  возник
исламский режим аятоллы Хомейни. К удивлению самих американцев, один  из
самых перспективных и самых толковых специалистов бывшей шахской охранки
САВАК не только не был уволен из органов, не только не репрессирован, но
и, наоборот, получил довольно значительную должность при  новом  режиме.
Никто не мог даже предположить, что блестящий ученик Кембриджа и  Лэнгли
был талантливым двойным агентом и  одновременно  пересылал  донесения  в
Париж, где находилась ставка аятоллы Хомейни. В семьдесят  девятом  году
ему было сорок четыре. Сейчас, спустя восемнадцать лет,  ему  шестьдесят
два,  но  он  по-прежнему  выглядел  моложаво,  только  вместо  привычно
выбритого лица  у  него  были  коротко  подстриженная,  почти  чеховская
бородка и усы. Он сохранил привычку к  европейской  одежде,  предпочитая
мягкие вельветовые брюки и кашемировые пиджаки.
   А вместо галстуков он завязывал по старой привычке  разные  платки  и
был скорее похож на стареющего франта с Английского  бульвара  в  Ницце,
чем на одного из руководителей иранской разведки.
   - Он будет через два часа, - ответил недовольным голосом говоривший с
Дронго незнакомец.
   - Передайте ему привет от Дронго, - попросил он.
   - От кого? - не понял его собеседник.
   - Он догадается, - заверил его Дронго и положил трубку.
   Он вышел  на  балкон.  Весенний  Тегеран  был  по-особенному  красив.
Несмотря на мрачные статьи иногда появляющиеся в западной прессе,  город
стремительно    развивался,    обновлялся,    расширялся.    Последствия
изнурительной войны с  Ираком  иногда  еще  встречались  в  виде  старых
разрушенных домов, в которых никто не жил.
   Но здесь шло довольно интенсивное  строительство.  Открывались  офисы
европейских компаний, представительства  крупных  западных,  японских  и
азиатских фирм.
   Отстающие в этом вопросе американцы не испытывали особого восторга по
поводу сотрудничества своих европейских союзников с Ираном.
   Справа от отеля велось  строительство  многоэтажного  здания.  Дронго
обратил внимание на башенные краны с японской символикой. Он вернулся  в
номер, когда услышал телефонный  звонок.  Поднял  трубку.  Но  не  успел
ничего сказать, так как в трубке послышались гудки. "Странно", - подумал
Дронго.  Он  считал,  что  иранские  спецслужбы  могли  бы  работать   и
поаккуратнее. Взглянув на часы, он поспешил  одеться,  чтобы  спуститься
вниз, в ресторан.
   В  ресторане,  разумеется,  не  подавали  спиртного,   алкоголь   был
строжайше запрещен во всех ресторанах города.  Это,  правда,  не  мешало
многим  местным  жителям  вволю  предаваться  пороку  у  себя  дома,  за
закрытыми дверями.
   Он обедал в одиночестве, не обращая внимания на двух молодых  парней,
скромно устроившихся за одним из соседних столиков.  Дронго  никогда  не
любил алкоголь, он не пил пива, почти не принимал крепких напитков, лишь
иногда разрешая себе выпить стакан красного вина. Но за обедом он  вдруг
остро почувствовал, что запрет на алкоголь делает его особенно желанным.
Закончив обедать, он расплатился с официантом и вышел из ресторана. Двое
молодых людей вежливо проводили его до лифта. Он вошел в большую кабину,
нажал на кнопку с цифрой "пять", когда в лифт ворвался еще  один  мощный
тип с широкими квадратными плечами и мрачно о чем-то  попросил.  Увидев,
что Дронго недоуменно пожимает плечами, он потянулся к кнопке  с  цифрой
"шесть".
   Двери  закрылись,  и  кабина  мягко  пошла   вверх.   Внезапно   лифт
остановился.
   Дронго недоуменно оглянулся и увидел, что его мрачный сосед держит  в
руках пистолет с уже навинченным на него глушителем. Лифт не двигался, а
убийца стоял в трех метрах от него с пистолетом в руках. И  спастись  не
было никакой возможности...

Москва. 1 апреля 1997 года

   Полковник Арвар Мовсаев был не просто  одним  из  лучших  сотрудников
Службы  внешней  разведки  по  восточным  странам.  Он   был   настоящим
профессионалом, влюбленным в свою работу. Прилетев в Москву, он не  стал
терять времени и уже утром первого апреля отправился в Домодедово, чтобы
постараться выяснить, зачем Натиг Кур прилетал в столицу на  один  день.
Вместе с ним в Домодедово поехал подполковник Вячеслав Никитин, которому
было поручено координировать свои поиски с работой Мовсаева.
   В Домодедове их ждало разочарование.  Никаких  грузов  Натиг  Кур  не
оформлял  и  не  отправлял.   Его   прохождение   через   границу   было
зафиксировано пограничной службой сразу после прилета самолета из  Баку.
После чего его след обрывался,  На  таможне  он  не  предъявлял  никаких
дополнительных грузов, и ни один из таможенников, дежуривших в ту смену,
не мог вспомнить, заполнял ли он декларацию при  прохождении  границы  и
какую именно сумму указывал. В случае, если он ввозил достаточно большую
сумму, ее следовало вносить в декларацию, а при  выезде  он  должен  был
сдать две декларации, въездную и выездную.
   Никитин был почти полной копией Мовсаева.  Такой  же  немногословный,
неразговорчивый, замкнутый. Лишь  внешне  он  отличался  от  полковника.
Невысокого роста, худощавый, подтянутый,  с  немного  размытыми  чертами
лица. К полудню оба офицера поняли, что в Домодедове  им  больше  нечего
делать. Автомобиль ждал их у  въезда  на  территорию  аэропорта,  и  они
отправились в Шереметьево.
   - Ищем иголку в стоге сена, - вздохнул Никитин, - принеси то, не знаю
что, найди то, не знаю что. А если и в  Шереметьеве  не  найдем  никаких
следов?
   - Будем искать в городе, - мрачно ответил  Мовсаев,  -  проверим  все
гостиницы. Он же где-то останавливался на ночь. Не мог же он провести ее
в аэропорту. Возможно, кто-то и вспомнит его.
   - А если нет?
   - Не знаю, - честно признался Мовсаев, - знаю  только,  что  он  сюда
приезжал и наверняка приезжал  не  просто  так,  раз  понадобился  столь
срочный визит. Дронго предупреждал, что разгадка вполне может находиться
в Шереметьеве.
   Он помолчал, потом добавил:
   - Времени у нас, судя по всему, совсем нет.  Если  это  был  Мул,  то
нельзя исключить и вариант замены. По