трудников он вызывает в  агентство,
предпочитая беседовать с ними лично. Этот человек верит  только  в  свою
силу. Он получил ранение в Афганистане, работал в  милиции  заместителем
по  политической  части,  привык  иметь  дело  со  своими  подчиненными.
Хитросплетения оперативной работы ему даются гораздо труднее.  Когда  он
вынужден был заниматься оперативной работой, то проявлял гораздо  меньше
рвения, чем во время проверок вверенных отделов.
   - А если он все-таки скажет правду? Человек может меняться под  дулом
пистолета.
   - Тогда вообще нет никаких проблем. Я сразу  узнаю  то,  для  чего  и
придумал всю операцию. Но я уверен,  что  он  не  скажет.  А  если  даже
скажет, то соврет. Но если случится невероятное и он  признается,  то  и
тогда первым делом позвонит  своим  заказчикам.  На  этом  строятся  все
варианты моего плана.
   - Вы собираетесь подключиться к его  мобильному  телефону?  -  поняла
Галина.
   - Собираюсь. И думаю, что он обязательно позвонит, чтобы  сообщить  о
случившемся.
   - Я все поняла, - кивнула она, - давайте обговорим детали.
   Он достал карту с подробным планом местности, и  они  склонились  над
ней.
   Через полчаса она ушла. Еще через полчаса к нему снова позвонили.  На
этот раз на пороге стоял невысокий крепыш лет двадцати пяти. У него были
сильные рабочие руки, немного приплюснутый нос, широкая улыбка,  большой
покатый лоб, уже начинающий лысеть, короткая стрижка.
   - Захар Лукин, прибыл в ваше распоряжение, - по-военному представился
крепыш.
   - Идемте, Захар, в комнату, - усмехнулся Дронго. -  Ты  ужинал?  -  с
мужчинами он быстро переходил на "ты".
   - Да, - кивнул Лукин, - я успел заехать домой, сообщил жене, чтобы не
волновалась. Заодно и перекусил.
   - Ты женат?
   - И есть ребенок, - улыбнулся Захар, - ему уже три года.
   - Давно работаешь в техническом отделе?
   - Не очень.  Три  года.  Меня  взяли  сразу,  как  только  я  окончил
институт.
   У меня заочное образование.
   - А до этого работал на заводе?
   - С чего вы взяли?
   - Твои руки, - пояснил Дронго, -  не  похоже,  чтобы  ты  был  только
студентом.
   - Да кем я только не  был,  -  засмеялся  Захар,  -  и  грузчиком,  и
чернорабочим. Последние годы оператором в электроцеху,  научился  разным
премудростям.  Даже  думал  одно  время  бросить  завод   и   пойти   на
юридический. Но  потом  передумал.  Инженеры  везде  нужны  толковые.  С
Всеволодом Борисовичем работаю. Больше двух лет.
   - Он говорил. Мне нужен  твой  совет,  Захар.  Можно  подключиться  к
мобильному телефону достаточно быстро и незаметно?
   - А номер вы знаете?
   - Думаю, что завтра буду знать.
   - Нет никаких проблем. Запросто. Можно прослушать любой  разговор  по
мобильнику с помощью элементарной аппаратуры, - Уверен?
   - Абсолютно. Кого нужно прослушать? - деловито справился Лукин.
   - А санкция прокуратуры? - спросил Дронго.
   - Неужели вы думаете,  что  мы  слушаем  всех  с  особого  разрешения
прокурора? - хохотнул Захар. - Да если бы все делалось по закону,  разве
у нас в стране был бы такой бардак? И с другой стороны - если  с  каждым
бандитом поступать по законам, ни одного подлеца за решетку не посадишь.
Элементарно, сами знаете.
   - Знаю. К сожалению, слишком хорошо знаю. Именно поэтому мне и  нужна
твоя помощь. Учти, никаких срывов быть не должно. Мне необходимо  знать,
кому он позвонит и о чем будет говорить.
   - Я могу записать все его разговоры на пленку, - предложил Захар.
   - Это совсем хорошо. И не забудь, что об операции ты не должен никому
рассказывать. Никому, кроме Всеволода Борисовича.
   - Не беспокойтесь, меня Романенко проинструктировал.
   - Тогда договорились. Завтра начинаем действовать.
   Дронго посмотрел на  часы.  Время  близилось  к  полуночи.  Возможно,
завтра он уже будет иметь ответ на некоторые вопросы.

НАЧАЛО

Амстердам. 12 апреля

   Услышать в Амстердаме свою фамилию, да еще в  таком  месте!  Я  резко
повернулся: на незнакомце, который окликнул меня, была клетчатая кепка и
длинный кожаный плащ. В руках он держал зонтик. Узкое, несколько  птичье
лицо, капризно изогнутые губы, кривоватый нос,  маленькие  настороженные
глазки.
   Никогда раньше не видел этого типа. Но я не  ошибся  -  он  обращался
именно ко мне.
   - Хорошо, что вы пришли, господин Вейдеманис, - повторил  он.  -  Нам
есть о чем поговорить.
   - Откуда вы меня знаете? - настороженно спросил я. - Вы  случайно  не
ошиблись?
   - Нет, не ошибся, - негромко ответил незнакомец. - Но  я  подозреваю,
что за нами могут следить.
   - Не сегодня, - сказал я, - они бы не успели. Те, кто следит...
   - Тогда пойдемте, -  предложил  незнакомец.  -  Здесь  недалеко  есть
неплохой бар, нам там никто не помешает.
   - А почему я должен, собственно,  вам  верить?  -  задал  я  резонный
вопрос.
   - Может быть, по дороге вы меня убьете, и весь разговор.
   - Если бы я хотел вас  убить,  то  сделал  бы  это  минуту  назад,  -
успокоил меня незнакомец. - Речь идет действительно о разговоре.
   В его словах был резон. Когда хотят убить, не просят  пройти  в  бар,
чтобы сделать это при свидетелях.  Мы  шли  недолго.  Территория  вокруг
вокзала - это почти сплошь маленькие ресторанчики и по-английски  уютные
бары. Мы вошли в один из таких полутемных баров, устроились в углу и для
начала заказали по кружке пива.
   -  Итак,  мы  все  знаем  о  вас,  господин  Вейдеманис,  -  повторил
незнакомец. - Знаем, кто вы такой и зачем прилетели в Европу.
   - Странно, что моя скромная персона  вызвала  чье-то  любопытство,  -
пошутил  я,  прокашливаясь.  -  Не  думал,  что  настолько  популярен  в
Амстердаме.
   - Бросьте, - сказал незнакомец, - для подполковника  КГБ  вы  играете
слишком ненатурально. Повторяю, нам известно о вас практически все. И  о
цели вашего задания, и о том, кто за вами здесь следит. Впрочем, вы  это
знаете не хуже нашего.
   Я смолчал. Пиво здесь недурно,  но  немного  горчит.  А  эти  господа
сработали неплохо. Мне остается только удивляться. Молодцы, ребята...
   - Вы прилетели сюда,  чтобы  искать  друзей  господина  Труфилова,  -
продолжал господин в  кепке  ровным,  негромким  голосом,  словно  читал
лекцию.
   - Предположим, - говорю я, снова закашлявшись. Значит, этот тип знает
Труфилова. - Предположим, - продолжаю я, - что вы правы. И что из  этого
следует?
   - Следует то, что вы пошли на  весьма  опасную  акцию.  Вы  прекрасно
знаете, что за вами следят. И все же дали согласие на подобную авантюру.
Едва вы выйдете на Труфилова, они уберут его, чтобы  тот  ни  при  каких
обстоятельствах  не  попал  в  Москву  и  не  смог  дать   свидетельских
показаний.
   - Не понимаю, о чем вы говорите. - Я продолжал гнуть свою  линию.  Но
на моего собеседника такая тактика не подействовала.
   - Все вы прекрасно понимаете, - со вздохом сказал он. - Только учтите
- зря вы  подставляетесь,  зря  изображаете  ходячую  мишень.  Труфилов,
поймите вы это, не приедет в Москву ни при каких обстоятельствах.
   - И вы знаете, кто именно за мной следит?
   - Конечно знаю. Люди Чиряева. И  они  сделают  все,  чтобы  вы  нашли
Труфилова. Только в Москву его не выпустят. Вы идете по следу, постоянно
находясь на виду. Вы должны в открытую  выходить  на  людей,  у  которых
может прятаться Труфилов, чтобы ваши "наблюдатели" шли по  этому  следу.
Ведь именно такая договоренность была у вас с Кочиевским?
   - Не знаю, о ком и о чем вы говорите.
   - Знаете, знаете. Прекрасно знаете. Может, он вам не представился? Но
уж то, что он полковник ГРУ и раньше работал вместе с Труфиловым, вам не
может быть неизвестно.
   - Вы,  кажется,  хотели  со  мной  поговорить,  -  напомнил  я  этому
всезнайке, который словно бы присутствовал при всех наших  разговорах  с
Кочиевским.
   -  Итак,  полковник  Кочиевский  предложил  вам  найти  Труфилова,  -
невозмутимо продолжал мой собеседник, заказав еще две кружки пива, -  но
он предупредил вас, что за вами будут следить люди Чиряева.  Сказал  при
этом, что вы  можете  не  обращать  на  них  внимания,  потому  что  они
обеспокоены поисками других людей. Вероятнее всего, что он предложил вам
крупную сумму за услуги. Но он не сказал вам главного.  Не  сказал,  что
сами вы не вернетесь живым ни  при  каких  обстоятельствах.  Вас  уберут
вместе с Труфиловым. Или без него. Независимо от успеха  ваших  поисков.
Вот этого он вам тогда не сказал.
   И здесь настал мой черед улыбаться. Мой собеседник испытующе  смотрел
на меня. Он явно смущен. Человеку сообщили,  что  он  обречен,  что  его
непременно убьют... В такой ситуации каждый должен  насторожиться.  А  я
улыбаюсь. Мне смешно. Если бы он знал всю правду, он бы понял, почему  я
улыбаюсь. Но он даже не  подозревает,  насколько  я  не  опасаюсь  своих
преследователей.  Он  даже  не  может  предположить,  как  глубоко   мне
наплевать на Кочиевского и на всех этих гнид. Моя поездка  действительно
может стать последней. Но не потому, что они идут за мной по следу и что
это оговорено в нашем негласном контракте. Совсем не поэтому...
   - Но кто вы такой,  если  рассчитываете  меня  испугать?  Давайте  уж
говорить начистоту, - решил я изменить тактику. -  Скажите,  откуда  вам
все известно, и я постараюсь вам поверить.
   - Я друг погибшего в самолете пассажира, - признался мне  незнакомец.
- Его убрали, чтобы  он  не  успел  с  вами  поговорить.  Они  не  хотят
оставлять вам ни единого шанса.  Но  мы  собираемся  им  помешать.  Если
хотите, мы намерены помочь вам. Впрочем, это одно и то же.
   - Кто это "мы" и кто "они"?
   - Вы знаете, кто вас послал и зачем. Поэтому на второй ваш  вопрос  я
отвечать не стану. А на  первый  отвечу.  "Мы"  -  это  люди,  способные
помешать Чиряеву и его бандитам. И мы заинтересованы  в  том,  чтобы  вы
нашли Труфилова и доставили его в Москву. Нам надо, чтобы Чиряева выдали
Москве. Поэтому, господин Вейдеманис, мы и готовы вам помогать.  Вы  уже
убедились, что мы многое знаем. У нас есть силы, деньги и возможности. И
мы готовы постараться переправить Чиряева в Москву.
   - Мне нужно подумать, - признался я, -  ваше  предложение  достаточно
неожиданно. Я, откровенно говоря, к нему не готов.
   - Уверяю вас, в нем нет никакого подвоха. В отличие от Кочиевского мы
вам не лжем. Он сказал, что  использует  вас  как  подсадную  утку,  как
барана-провокатора, который ведет стадо на убой. Но он не сказал, что вы
жертвенный баран. И в любом случае будете отданы на заклание.
   - Вы родом не из Средней Азии? - довольно невежливо перебил я его.
   - Да, - вздрогнул он, - из Киргизии, а почему вы спрашиваете?
   В этот момент я снова закашлялся. Этот проклятый кашель не  дает  мне
покоя. Я чуть успокоился, достал платок, вытер рот.
   - У вас довольно образные сравнения. И есть легкий акцент,  когда  вы
волнуетесь. Я сразу понял, что вы родом из Киргизии или Туркмении.  Хотя
по-русски вы говорите чисто.
   - Спасибо. Так вы поняли, о чем я вам попытался рассказать?
   - Чем вы докажете, что убитый пассажир был вашим другом?
   Неизвестный  достал  из  внутреннего  кармана  пиджака  фотографию  и
протянул ее мне. На ней он  и  погибший  в  самолете  сидят  в  каком-то
ресторане и весело  смеются.  Я  невольно  вздрогнул,  взглянув  на  эту
карточку. Еще несколько часов назад этот человек был жив.
   - Вы знаете, кто его убил? - спросил я, возвращая снимок.
   -  Один  из  ваших   преследователей.   Вместе   с   вами   отправили
профессиональных убийц. Это не "наблюдатели", Вейдеманис, это  настоящие
убийцы.
   Профессиональные киллеры, которые будут убивать всех, кто встанет  на
вашем пути или захочет с вами общаться.
   -  В  таком  случае  вы  сильно  рискуете,  -  пробормотал  я,  снова
закашлявшись. Хорошо, что я успел поднести платок  ко  рту  и  незаметно
отхаркнуть кровь. Кажется, мой собеседник ничего не заметил. Он изрекает
свои истины таким тоном, словно я ничего не знаю.
   - Да, - соглашается он, - очень сильно рискую. Но я подумал, что  мой
друг обязан был перед смертью предупредить вас о нашей встрече.  Он  был
очень обязательный человек. Видите, вы все-таки пришли на встречу.
   - Чего вы от меня хотите?
   - Пока ничего. Мы  не  можем  постоянно  следовать  за  вами,  рискуя
вызвать подозрение ваших преследователей. Но мы можем находиться  рядом,
чтобы помочь вам в случае необходимости. Если вы посчитаете  нужным  нам
позвонить, мы сумеем вытащить вас из истории, в которую вас втянули.
   Он все говорит правильно. Но мой собеседник и те, кто стоит  за  ним,
не знают одного. Они не подозревают, что меня никто не втягивал.  Я  сам
дал "добро"  на  подобную  операцию.  Сам  согласился  стать  "идеальной
мишенью". Я один, и никто больше. Впрочем, говорить об  этом  сейчас  не
имеет  смысла.  Очевидно,  у  меня  есть  кое-какие  козыри,  если   мой
собеседник не знает самого важного: почему я дал согласие на  участие  в
этих поисках.
   - Как мне вас называть? - Я еще не дал согласия, но по моим  вопросам
он должен почувствовать, что я колеблюсь.
   - Самар. Самар Хашимов. Вот мой мобильный телефон, - он протянул  мне
карточку, - запомните? Телефон легкий для запоминания.
   - И вы можете мне гарантировать защиту? - Я невольно улыбнулся. Самар
смотрел на меня настороженно, даже неприязненно.
   - Неужели вы еще ничего не поняли? Мы  такие  же  профессионалы,  как
Кочиевский.  Только  из  другого  ведомства.   И   мы   гораздо   больше
заинтересованы в успехе ваших поисков, чем они в неуспехе. Надеюсь,  это
вам ясно?
   - Но почему я должен помогать именно вам? - продолжал недоумевать я.
   - Потому что на кон поставлена ваша жизнь, - довольно буднично сказал
Самар. - Цена достаточно высокая. Или вы так не считаете?
   Мне осталось только согласно  кивнуть  и  придвинуть  к  себе  третью
кружку пива, которую любезно принес нам официант. Пусть Самар  и  дальше
остается в неведении, почему я согласился  на  предложение  Кочиевского.
Пусть он даже не подозревает об истинных причинах.
   В  начале  восьмидесятых  я  начал  выезжать  за  рубеж.  Под   видом
журналиста  работал  в  странах  Западной  Европы.  Почему-то   ко   мне
относились с симпатией и западные  журналисты.  Они  видели  во  мне  не
только советского коллегу, но и представителя "оккупированной" Латвии. У
них не возникало подозрений, что я могу  быть  сотрудником  КГБ,  что  в
своих анализах-отчетах я передаю в Москву все сведения, которые  от  них
получаю.
   Меня  за  это  поощряли,  и  я  довольно  быстро  рос  по  службе.  В
восемьдесят четвертом я женился. Тогда  мне  исполнилось  тридцать  пять
лет. Холостяцкая жизнь вообще-то меня устраивала, но дальше тянуть  было
нельзя. Тем более что на этом настаивала не только моя семья  -  мама  и
сестра, но и мои руководители. В  то  время  я  отправился  на  учебу  в
Москву, чтобы получить назначение на дипломатическую службу  в  одну  из
африканских стран. И подразумевалось, что туда я отправлюсь уже  женатым
человеком. Может быть, поэтому я совершил ошибку.
   Поторопился и сломал жизнь сразу  нескольким  людям  -  себе,  Вилме,
Илзе. Вилме тогда было всего двадцать два года.  Тринадцать  лет  -  это
большая разница.
   Разные мировоззрения, разный подход к людям, несхожие характеры.  Она
была живым, непосредственным человеком. Любила  шумное  общество,  своих
институтских друзей.
   Мне казалось, что я не был ханжой. Во  всяком  случае,  не  хотел  им
быть.
   Я довольно спокойно относился к ее друзьям, к  ее  прежним  знакомым.
Конечно,  она  не  была  наивной   девочкой,   я   не   был   непорочным
девственником. У каждого из нас имелся некоторый опыт общения  с  лицами
противоположного пола, и мы полагали, что в итоге  нам  удастся  достичь
некоторой гармонии.
   До какого-то времени мне даже казалось,  что  мы  любим  друг  друга.
Худшие черты ее характера, которые потом развились и усугубились, еще не
были так заметны. Но через несколько лет я с  ужасом  стал  замечать  ее
истерические срывы, все чаще она устраивала скандалы по пустякам. И  что
ужасно  -  появилась  патологическая  лживость.  Она  умела  врать,  что
говорится, не моргнув глазом, "честно" глядя  собеседнику  в  лицо.  Она
просто классически врала. И, даже пойманная на своем вранье,  продолжала
отпираться с выражением невинной овечки на лице.
   В восемьдесят пятом у нас родилась  Илзе,  и  мы  снова  переехали  в
Москву.
   Я учился около двух лет, после чего меня направили на работу  в  наше
посольство.
   Это случилось в конце восемьдесят седьмого. Наша совместная  жизнь  в
Москве уже не была той идиллией, какой она начиналась в Риге. Здесь было
куда меньше друзей и знакомых.  Вилме  приходилось  сидеть  с  маленьким
ребенком, и это ее бесило. Начались  скандалы.  К  тому  же  Илзе  часто
болела. Наверное, московский климат не очень подходил девочке.
   Мы уехали из страны в  конце  восемьдесят  седьмого  года,  два  года
пробыли в Африке. Другой климат, другие люди,  новый  круг  общения.  На
какое-то  время  наши  отношения  наладились.  Потом  начались   обычные
скандалы, ссоры. Скука была страшная. В колонии все пили  по-черному,  и
единственное, чем можно было себя занять, - накачаться  дешевым  местным
ромом, от которого воняло какой-то дрянью.
   Наверное, в упреках Вилмы была даже  некоторая  доля  справедливости.
Мне ведь было уже под сорок, а ей только двадцать шесть. Лучший возраст,
который она должна была проводить в  африканской  жаре,  в  стране,  где
высшее достижение культуры - пляски на  раскаленных  углях  и  обрезание
половых губ у женщин, чтобы те не получали эротического удовольствия  от
общения с мужчинами.
   Так мы прожили примерно два года, в конце восемьдесят  девятого  меня
наконец отозвали обратно в Союз. И  тут  выяснилось,  что  мы  прилетели
совсем в другую страну. И в другую эпоху. Конец восемьдесят  девятого  -
это  начало  крушения   не   только   одного   государства,   но   всего
социалистического лагеря - все его  страны  "посыпались",  как  костяшки
домино. Летом  восемьдесят  девятого  состоялись  выборы  в  Польше,  на
которых победила "Солидарность".  Осенью  восемьдесят  девятого  рухнула
Берлинская стена. В Венгрии и Чехословакии началось сильное брожение.  А
в Румынии произошел переворот,  в  результате  которого  семью  Чаушеску
просто расстреляли. Нельзя же серьезно назвать судом заседание  военного
трибунала, когда за несколько часов  решили  судьбу  бывшего  президента
страны и его супруги.
   Но были и другие варианты. В апреле восемьдесят  девятого  в  Тбилиси
власти жестоко подавили народные выступления. А через несколько месяцев,
уже в Пекине,  против  восставших  студентов  двинулись  танки.  Система
пыталась защищаться, но уже тогда было ясно, что она трещит по швам.
   В конце восемьдесят девятого вся страна жила событиями  в  Баку,  где
власть переходила к Народному фронту. Противостояние  между  властями  и
оппозицией носило ожесточенный характер,  а  закончилось  оно  в  январе
девяностого года армянскими погромами. Тогда  мне  говорили,  что  имела
место провокация. Но на каждого  провокатора  нашелся  подонок,  готовый
подхватить его начинание.
   К концу января  выяснилось,  что  румынский  сценарий  повторяется  в
Азербайджане в самых худших его вариантах. На  площади  уже  стояли  три
виселицы   для    руководителей    республики,    составлялись    списки
коммунистических функционеров; их  семей.  Нужно  было  срочно  наводить
порядок. Но то,  что  произошло  потом,  стало  истинной  бедой.  Вместо
наведения элементарного порядка в город  ввели  воинские  части,  да  не
просто части, а  резервистов.  О  результатах  знает  весь  мир.  Тысячи
раненых - стариков, женщин, детей. Это были люди разных национальностей.
Мир содрогнулся. Но Советский Союз был  спасен.  Вернее,  была  получена
отсрочка на один год. Впрочем, республики Прибалтики  явно  уходили,  их
почти невозможно было оста