то?
   - Почему нельзя, - пожимал плечами отец. - Можно. Только зачем? Он же под
землей, как крот.
   - Ну и что? - не унимался Магомет.
   - Как что? Он же света белого не видит! - не снеся непонятливости пацана,
пояснила мать, которая обычно не вмешивалась в разговоры мужчин.
   - Ну и что, если не видит? - все еще не понимал мальчик.
   - Это не жизнь, - сказал отец. - Зачем его убивать,  если  он  и  так  не
живет? Вот если вылезет...
   Иса вылез через пять лет. Перед тем Бакаевы через стариков договорились с
родней Вахи. В конце концов, не нарочно он кровь  пролил,  злого  умысла  не
имел,  да  сам  наказание  тяжелое  принял.  Потерпевшая  урон  сторона   на
примирение согласилась. Магомет уже подрос, а  чтобы  жизнь  узнал  получше,
отец взял его с собой в клуб.
   Виновный в пролитии крови имел  жалкий  вид.  Согбенный,  изможденный,  с
морщинистым восковым лицом, длинной, почти до колен, белой бородой и  белыми
же волосами, он производил впечатление глубокого старика,  хотя  исполнилось
ему всего двадцать семь лет. Магомет вспомнил проросшие в погребе луковицы.
   Он вышел на сцену в покаянном наряде: просторной белой рубахе до пят. Еле
передвигая ноги, добрел до стула, сел и обреченно  закрыл  глаза.  Ближайший
родственник дяди Вахи - брат Ахмед подошел к нему с опасной бритвой в руках,
постоял несколько  мгновений  и...  начал  брить  бывшего  кровника.  Бритва
посверкивала у горла Бакаева, в  зале  царила  напряженная  тишина.  Сказать
наверняка, что  Иса  прощен,  можно  будет  только  тогда,  когда  процедура
закончится. Мало ли что стороны договорились! Сейчас все зависело от Ахмеда.
Захочет - и полоснет под кадыком... Долго длится бритье, добавляя Исе  седых
волос... Но все имеет свой конец. Спрятал Ахмед бритву,  поднял  Бакаева  со
стула, поцеловал... Примирение состоялось при большом числе свидетелей.
   - Это ладно, - проронил отец на обратном пути. - Тут зла не было, можно и
простить. А если намеренно убил - никакого прощения!
   Произнесенные вслух мысли впоследствии Магомет воспринял как  напутствие.
Через год отца убили. Он поигрывал в карты, и во время очередной игры  Энвер
Пашаев засадил ему нож в сердце.
   Убийцу схватили прямо на месте, тогда с этим было строго: ни  залога,  ни
подписок, арестовали - и все! Но следствие и суд - это дело одно, а месть  -
другое. Родственники Пашаева  собрали  делегацию  и  отправились  просить  о
примирении. Решать такой вопрос должен старший мужчина в роду  погибшего.  А
самым старшим был тринадцатилетний Магомет.
   Делегация медленно шла по единственной улице  села  -  человек  тридцать,
впереди седобородые аксакалы, чей авторитет по законам гор  непререкаем.  Но
сейчас они выступали просителями:  плечи  опущены,  головы  склонены,  глаза
смотрят в землю... Старики взвалили на плечи тяжелую ношу, и чаша  унижения,
которую им предстояло испить, была прямо  пропорциональна  твердости  сердца
старшего Тепкоева.
   Покаянная процессия приблизилась к наглухо закрытым воротам и  замерла  в
ожидании. Теперь все зависело от хозяев. Они могли выйти сразу - верный знак
того, что дело решится миром. Но так случалось крайне редко. Чаще  посланцам
обидчика предстояло ждать долго. Чем  больше  времени  пройдет  до  открытия
ворот, тем меньше шансов на  достижение  соглашения.  Бывало,  что  из  дома
вообще никто не выходил. Тогда аксакалы снимали  шапки  и  стояли  с  голыми
головами,  что  считалось  немалым  позором.   Этот   добровольно   принятый
уважаемыми и ни в  чем  не  виноватыми  людьми  позор  должен  был  смягчить
обиженных и подтолкнуть их к переговорам.  Но  так  происходило  не  всегда.
Простояв весь день и не добившись своей цели, старики опускались на  колени.
Неслыханное унижение! После этого даже самое  твердокаменное  сердце  обычно
размягчалось. А если нет... Старики уходили оскорбленными, между  кровниками
разгоралась ожесточенная война, причем общественное мнение не всегда было на
стороне формально правого, но уклонившегося от примирения рода.
   Посланцы Пашаевых четыре часа выстояли под палящим солнцем. Пот  струился
из-под тяжелых каракулевых папах, бараньих шапок, цивильных  шляп,  оставляя
тусклые потеки на суровых, изборожденных морщинами лицах.
   - Выйди, поговори с ними, -  сказала  мать,  но  Магомет  только  покачал
головой. Ради случая он надел черкеску, папаху, пристегнул к поясу отцовский
кинжал. Все четыре часа  он  молча  стоял  посреди  комнаты  -  ноги  широко
расставлены, руки уперты в бока, рот жестко сжат.
   В конце пятого часа посредники обнажили головы.
   - Не доводи до крайности, - снова начала мать,- Хочешь отказать - откажи,
но не позорь стариков!
   В люльке заплакал шестимесячный Руслан. Отец успел положить ему  нож  под
подушку, чтобы рос мужчиной, но научить ничему не смог. Ему придется учиться
у старшего брата и пользоваться его репутацией. Губы  Магомета  сжались  еще
плотнее.
   - Иди к ребенку! - коротко бросил  Иса,  старший  брат  матери.  -  Пусть
делает, как знает! Не учи мужчину...
   Кроме Исы в доме находились еще три ее брата. Они не относились  напрямую
к роду убитого и не могли вступать в переговоры, но были против примирения и
научили Магомета, как  он  должен  себя  вести.  Впрочем,  тот  и  сам,  без
подсказок, выбрал бы ту же линию поведения.
   Доводить  стариков  до  коленопреклонения  Иса  не  советовал,  чтобы  не
озлоблять лишних людей, да и Магомету не хотелось этого делать. Когда солнце
стало клониться к закату, тяжелые железные ворота  распахнулись,  и  Магомет
вышел на улицу, приняв ту же позу, в которой простоял все это время.
   Старший из примирителей подошел к нему и просительным тоном сказал:
   - Что случилось, то случилось, твоего отца не вернешь, и Энверу  придется
ответить по закону. Но они никогда не враждовали, виновата водка и карты, да
и они оба виноваты... Зачем тут мстить? Лучше договориться о цене крови.
   Такое  иногда  случалось:  родственники  убийцы   щедро   платили   семье
погибшего, и те не объявляли кровной мести. Но взять деньги за отнятую жизнь
мог только тот клан, в котором не было настоящих мужчин.
   - Вы все говорите правильно, -  с  расстановкой  произнес  Магомет.  -  Я
привык слушать старших и выполнять то, что они советуют.  Но  среди  старших
есть те, кого надо слушать в первую очередь. И самый первый - отец.
   Магомет замолчал. Всем, кто слышал разговор  аксакала  и  безусого  юнца,
разговор на равных, возможный лишь в одной ситуации - в той,  в  которой  он
происходил, стало ясно, что примирение не удалось.
   - А отец учил: кто намеренно убил - никакого прощения!
   Развернувшись, тринадцатилетний глава рода Тепкоевых  вернулся  во  двор.
Ворота закрылись. Посланники Пашаевых вытерли потные потеки на лицах, надели
шапки и двинулись обратно. Теперь ритуал скорбной церемонии не соблюдался  -
по пыльной улице  толпой,  словно  после  колхозного  собрания,  тяжело  шли
усталые старые люди, обсуждающие между собой происшедшие события. Примирение
не удалось, но такой вариант был одним  из  равновероятных  и  сам  по  себе
никого не оскорблял. Многие старики в душе одобряли решение  Магомета,  хотя
вслух  высказывать  мнение,  противоречащее   принятой   на   себя   миссии,
естественно, не могли. Зато все отмечали, что мальчик держался достойно, как
настоящий мужчина. И склонялись к мысли, что  лет  через  десять-пятнадцать,
когда Эявер выйдет из тюрьмы, он исполнит долг мести. Никто не мог подумать,
что месть будет свершена значи-тельно раньше.
   Суд над Энвером Пашаевым начался через четыре меся-ца. Незадолго до этого
Магомет сломал правую руку. Как произошло несчастье, никто не видел,  просто
мальчик по-явился на улице в гипсе, рассказав сверстникам, что упал с сарая.
На самом деле он ниоткуда не падал и кость  была  цела,  а  гипсовую  культю
изготовил дядя Иса. Обмотал  бинтом  полено,  промазал  гипсом,  когда  чуть
схватилось, аккуратно снял и высушил. Получилась труба. С одного конца  дядя
замотал ее бинтом, с другого Магомет просовывал  руку.  В  трубе  руке  было
просторно и оставалось место для пистолета. Пистолет тоже принес дядя Иса.
   - "ТТ", - объяснил он. - Рельс пробивает. Направляй в грудь или  живот  и
нажимай сколько успеешь. В голову не надо - не попадешь, И не бойся,  судить
только с четырнадцати лет могут, а тебе ничего не будет.
   Магомет и не боялся. За отца  надо  мстить,  а  кто  это  сделает,  кроме
старшего  сына?  И  мать,  и  дядья,  и  все  родственники  его  одобряют  и
поддерживают, соседи и знакомые тоже одобрят,  пацаны-сверстники  завидовать
станут...
   Он старательно тренировался дома перед зеркалом:  освобождал  висящую  на
перевязи руку в гипсовой трубе и быстро разворачивал в сторону воображаемого
Пашаева. Потом дядя Иса вывез его в лес, чтобы научить стрельбе.
   - Давай в это дерево. После первого я на тебя кинусь. Успей хотя  бы  три
раза...
   Магомет  очень  старался,  но  произошло  непредвиденное.  после  первого
выстрела пистолет отказал, и дядя Иса, изображающий  солдата  конвоя,  легко
его обезоружил. Оказалось, что в гипсовой трубе нет места для вылета  гильз,
поэтому затвор заклинило. А единственная выпущенная пуля в цель не попала.
   - Так не пойдет. - Дядя был очень обескуражен. - Надо что-то думать...
   Иса думал  два  дня,  а  на  третий  принес  видавший  виды,  со  стертым
воронением наган.
   - Он гильзы не выбрасывает, и движущихся частей нет - потому  надежней...
Только курок тяжелый. Ну-ка попробуй - хватит силы?
   Рука у Магомета была сильной, четыре  раза  он  щелкнул  курком  довольно
легко.
   - Годится, - одобрил дядя. - Теперь попробуем по-настоящему.
   На этот раз стрельба шла без задержек, Магомет успел пальнуть  дважды,  а
когда Иса предварительно взвел курок, то даже  трижды,  при  этом  две  пули
попали в дерево.
   - Нормально, - заключил  Иса.  -  Старайся  ближе  к  сердцу.  Револьвер,
скажешь, нашел.
   Суд шел три дня. Вяло давали показания свидетели,  зачитывались  какие-то
документы,  выступали  прокурор  и  адвокат.  Не  особенно   вслушиваясь   в
происходящее, все три дня отрешенно сидел рядом со  скамьей  подсудимых  сын
потерпевшего - мальчик с жестко сжатыми губами и напряженным взглядом, время
от времени поправляющий на перевязи сломанную руку.  Иногда  он  смотрел  на
подсудимого, и тогда Энвер Пашаев ерзал на жесткой скамейке и отводил  глаза
в сторону. Магомет ждал  приговора.  Если  убийцу  приговорят  к  расстрелу,
справедливость свершится без его участия. Если же  нет...  Он  не  испытывал
ненависти к наголо остриженному Энверу, но и жалости не чувствовал. То,  что
ему предстояло сделать, он готов был исполнить по чувству долга  и  трезвому
расчету, а не по велению эмоций.
   Когда читали приговор, все стояли. Процедура была долгой и  утомительной.
Вместо того чтобы  сразу  сказать  -  расстреляют  Пашаева  или  нет,  судья
монотонно повторял то, что многократно говорилось в  зале,  что  все  и  так
знали и что никого не интересовало. Наконец дошла очередь до главного.
   -  ...к  десяти  годам  лишения  свободы   с   отбыванием   наказания   в
исправительно-трудовой колонии усиленного...
   Никто, в том числе и солдаты конвоя, не заметил,  как  мальчик  вынул  из
перевязи на шее загипсованную руку и развернул ее в сторону подсудимого.  От
закрытого бинтом среза гипсовой трубы до Пашаева было не больше двух метров.
Предварительно взведенный курок облегчил усилие спуска.
   Бах!
   Бинт в торце  гипсовой  культи  проела  вспышка  желтого  пламени.  Энвер
дернулся, на рубашке под сердцем лопнул красный волдырь.
   Второй раз  спуск  подавался  туго,  но  легче,  чем  на  тренировках,  -
адреналин в крови придавал пальцу недетскую силу.
   Бах!
   Пашаева отбросило назад, он ударился о стену и медленно сползал  вниз,  к
отполированной задами многих сотен подсудимых позорной скамье.
   Конвоиры медленно поворачивались, явно не понимая, что происходит.
   Бах!
   Вытянутая, как обличающий перст, сломанная рука  мальчика  со  сжатыми  в
кинжальное лезвие губами указывала на убийцу его отца. Бинт на конце  культи
горел, остро пахло порохом. Медленно  поворачивались  на  неожиданные  звуки
головы присутствующих в зале людей.
   Бах!
   Здоровенный сержант понял, откуда раздаются выстрелы, и медленно двинулся
к Магомету. Дядя Иса на репетициях действовал гораздо быстрее.
   Бах!
   Сержант надвигался, огромные кулаки вытягивались вперед,  но  Магомет  не
отвлекался на посторонние вещи.
   Бах!
   Некоторые пули не попадали в цель, вонзаясь в стену  и  брызгая  крошками
штукатурки, другие пронзали человеческое тело, и Магомет чувствовал, как они
проходят сквозь трепещущую плоть, разрывая ткани, сосуды, ломая кости.
   Бах!
   Уже все присутствующие поняли, что стреляет маленький мститель, и сержант
был совсем близко, и  рядовой  с  перекошенным  лицом  выдвигался  откуда-то
сбоку, отведенное Магомету время истекало, но он  знал,  что  выполнил  свою
обязанность; как положено мужчине.
   Щелк... Он успел нажать спуск восемь раз, на тренировках это ему  никогда
не удавалось. Приговоренный к десяти годам  колонии  Энвер  Пашаев  четырьмя
пулями был убит наповал. Правосудие свершилось.
   Замедленность движений окружающего мира прошла, сержант сбил  Магомета  с
ног, сорвал гипсовую маскировку, вырвал револьвер.  Рядовой  схватил  его  в
охапку и перебросил  за  железный  барьер,  ограждающий  скамью  подсудимых,
мальчик больно ударился и опустился на пол, рядом с истекающим кровью  телом
осужденного. Крики, плач, шум и гомон заполнили помещение суда.
   - Очистить зал! - надрывно кричал прокурор. - Очистить зал!
   Когда приехала милиция и Магомета вели сквозь толпу к желто-синей машине,
он встретил ободряющий взгляд дяди Исы. "Не бойся, все будет в  порядке",  -
как бы говорил он.
   Так и оказалось. Месяц он просидел в детприемнике,  потом  его  грозились
отправить в спецучилище, но угрозу не выполнили, и он вернулся домой героем.
Хотя с тех пор прошло много лет, геройский поступок Магомета не  забылся  на
родине, да и в самых разных уголках России земляки до сих пор  пересказывают
эту историю. Лихая  расправа  над  кровником  легла  краеугольным  камнем  в
фундамент авторитета  Тепкоева-старшего,  да  и  положение  младших  братьев
существенно укрепила.
   Наверняка те семь выстрелов в зале суда сыграли свою роль, когда  Магомет
утверждался в роли главы всего чеченского криминалитета  Москвы.  Во  всяком
случае, и Хуссейн Лысый, и Магомед Большой, и Хозе,  и  другие  руководители
крупных группировок не хотели  терять  самостоятельность,  но  когда  вопрос
встал ребром - или подчиняться, или начинать войну между  единоверцами,  они
спросили совета у старших и... пошли под него, признали верховенство.
   А уж по вопросам мести Магомет считался признанным специалистом.  Если  у
кровника нет по прямой  линии  родственников  мужского  пола,  допустимо  ли
призывать к ответу мужа сестры? Или если виновный уехал за границу, а сейчас
такое происходит все чаще,  равнозначно  ли  это  тому,  что  его  не  могут
отыскать и наступает черед следующего  в  роду  мужчины?  Жизнь  подкидывает
много проблем, и важно не допустить ошибки, поэтому со  всех  концов  страны
приезжали  земляки  спрашивать   совета.   Магомет   толковал   ситуацию   в
соответствии со своим пониманием, и его слушали, как  будто  был  он  мудрым
стариком или муллой.
   Сейчас Лечи чувствовал, что хозяин в затруднении.  Действительно,  так  и
было. Но заботила Тепкоева не обязанность возникшей мести - тут дело ясное и
привычное, в Гудермесе ждет сигнала бригада "командированных",  да  и  здесь
есть отчаянные ребята...
   Заботил его странный "пивной  ларек".  Интуитивно  Магомет  понимал:  они
столкнулись  с  чем-то  чрезвычайно  важным  и  секретным,  могущим  сыграть
определяющую  роль  в  дальнейшей  судьбе  общины.  Ясно,  что  это   объект
специального назначения - военный или Комитета госбезопасности,  как  бы  он
сейчас  ни  назывался.  А  прикосновение  к  Большой  Тайне  чревато  самыми
непредсказуемыми последствиями... Вдруг завертятся запыленные и проржавевшие
шестеренки полупарализованной государственной машины да вмиг перемелют  всех
проживающих в столице чеченцев! Было ведь, когда  за  три  дня  погрузили  в
"студебеккеры" и отправили  через  всю  страну  и  старых,  и  малых  -  под
гребенку... В спинном мозге у каждого до сих пор таится страх...
   Но, с другой стороны, давно уже нет Иосифа Виссарионовича, и отлаженного,
как швейцарские часы, аппарата власти, и всемогущего НКВД, у которого  всего
хватало -  и  штатов,  и  техники,  и  тюрем...  Раз  продали  такой  объект
официально, по бумагам с подписями и печатями, значит,  окончательно  у  них
там все развалилось и бояться нечего. В случае неприятностей можно адвокатов
нанять, следователей подкупить, про  права  человека  и  геноцид  нации  шум
поднять...
   - Давай автоген, попробуем... - негромко сказал он. И, подумав,  добавил:
- Вызывай ребят из Гудермеса. Завтра уже будет ясно, чья это работа.
   Лечи с облегчением перевел дух и  кивнул.  Лема  поспешно  извлек  трубку
сотового телефона. Хозяин решил обе проблемы.  Оставалось  самое  простое  -
исполнять его распоряжения.

   ***
   Пассажирский  самолет  с  надписью  "Пан-Америкэн"  на  фюзеляже   описал
огромный полукруг в  ярком  голубом  небе  над  лазурным  морем,  выходя  на
посадочную глиссаду Афинского аэропорта. Прокатившись  по  бетонной  полосе,
самолет остановился на стоянке под номером семь. Четырем  молодым  мужчинам,
выделявшимся в  толпе  пассажиров  прямой  осанкой,  короткими  стрижками  и
мускулистыми фигурами, это показалось доброй приметой.
   Первым ступил на трап Джерри Виндоуз - в легком сером  плаще,  сорочке  с
расстегнутым воротом и плоским кейсом-"атташе" в руках. На  его  счету  было
двести  глубоководных  погружений  и  шестьдесят  боевых  операций  в  чужих
территориальных водах. Следом шли похожие на  спортсменов  лейтенанты  Генри
Джонсон и  Боб  Гарднер  -  куртки  свободного  покроя,  облегающие  джинсы,
небольшие, со множеством карманов,  сумки  через  плечо.  Генри  рассказывал
анекдоты, и оба весело смеялись, демонстрируя крепкие белые зубы. У Генри за
спиной сто восемьдесят погружений на глубины свыше ста метров,  сорок  шесть
специальных операций, Боб если и отставал от товарища, то ненамного.  Капрал
Дик Томпсон придерживал за локоть симпатичную девушку с длинными волосами и,
блестя черными круглыми глазами, что-то шептал ей на ухо. Он  был  любителем
женщин и случайное соседство в полете умел превратить в бурный роман.  Если,
конечно, ему не надо было уходить под воду. Подвижный, как  капелька  ртути,
волокита  нырял  за  сотню  сто  сорок  раз,  участвовал  в  тридцати   двух
специальных операциях.
   Прямо у трапа их встречал третий секретарь посольства США Роберт  Смит  с
несколькими помощниками. Пока те сноровисто загружали в  микроавтобус  багаж
прибывших - три огромных брезентовых тюка, неподъемных даже на вид,  Смит  с
дружеской улыбкой рассказывал  о  благословенной  земле  Эллады,  будто  гид
туристического бюро готовил гостей к предстоящим им удовольствиям.
   Без  всяких  формальностей,  минуя  таможенный  и  пограничный  контроль,
микроавтобус выехал с летного поля. Джерри Виндоуз никогда не был в Греции и
с интересом смотрел в окно, по  опыту  зная,  что  этим  его  знакомство  со
страной и ограничится - подводная толща практически одинакова во всех концах
света.
   Возле здания аэропорта  стоял  полицейский  броневик  допотопной  модели,
выкрашенный  почему-то  в  темно-синий  цвет,  характерный   для   почтового
ведомства.  Пулеметный  ствол  нелепо  задирался  почти  вертикально  вверх.
Броневик, похоже, был пуст, но чуть поодаль неспешно прогуливался  греческий
полицейский, по всем  статьям  напоминающий  своего  американского  коллегу