если часы - то Картье, если запонки - то Бушерон, если перстни - то
Ван Клиф и Арпел...
   Использовать эту грубую поделку как украшение  Куракин,  конечно  же,  не
мог. Но Сопло говорил про шаманское кольцо отсроченной смерти... Неужели?
   Фокин вооружился лупой, и мощное стекло  в  семь  раз  увеличило  квадрат
печатки,  приблизило  рельефный  узор.  Кольцеобразные,  грубо  обработанные
завитки, зигзагообразные молнии, несколько коротких конических шипов.  Много
острых граней, заусениц - даже при скользящем ударе они  поцарапают  кожу...
Где же инъекционное отверстие?
   Майор  взял  шило.  Увеличенное  линзой  блестящее  острие   по   очереди
дотрагивалось до желтых завитков. Сердце колотилось - то ли от  возбуждения,
то ли от кофе.
   Раз! После очередного прикосновения кончики шипов влажно заблестели.
   Фокин окаменел. В холодных медвежьих глазках мелькнуло несвойственное  им
удивление. Бред превращался в страшноватую явь.
   - Ах вы суки, - сказал он неизвестно кому. - Вот так, значит?..
   Продолжив эксперименты, майор через пять минут выяснил нехитрый  механизм
действия кольца отсроченной смерти. Если печаткой ударить, то микродозы чуть
желтоватой жидкости с шипов обязательно попадут  в  повреждения  кожи.  Если
нажать завиток  сбоку,  из  кратерообразного  отверстия  выкатится  капелька
побольше... Он вовремя прекратил нажим, и капля спряталась обратно.
   Фокин отложил перстень. Хотелось вытереть вспотевший лоб, но  вначале  он
достал из шкафа распечатанную бутылку "Русской", плеснул в ладонь, тщательно
промыл руки. Хотя Сопло и говорил, что Куракин носил кольцо  без  опаски,  к
этому следовало привыкнуть. Что еще говорил  Федька?  Ага,  Куракин  надевал
кольцо не всегда  -  только  когда  собирался  его  использовать...  Сейчас,
сейчас, сейчас...
   Он перебирал протоколы допросов, пока  не  нашел  нужный.  Майор  милиции
Клевец допросил свидетеля Першикова: "...мужчина  в  бобровой  шапке  ударил
брюнета в лицо, потом брюнета посадили в "Волгу", а остальные, человек семь,
залезли в микроавтобус. Через несколько минут он взорвался..."
   Фокин отложил протокол  и  снова  закурил.  Мозаика  сложилась  в  четкую
картину.
   В бобровой  шапке  был  Куракин.  На  руке  у  него  было  надето  кольцо
отсроченной  смерти.  Этим  кольцом  он  ударил  брюнета,  которого   сейчас
разыскивают оперативники милиции и ФСБ. Но  искать  его  осталось  не  очень
долго. Когда время "отсрочки" кончится, он сам прибудет к ним в  пластиковом
шуршащем пакете.
   Фокин взял фоторобот и еще раз, но уже с новыми  чувствами  всмотрелся  в
лицо брюнета. Сейчас ему показалось, что на лице неизвестного застыла печать
трагизма и обреченности.

   * * *
   Красные, как маки, упругие кровяные шары  летели  в  сверкающем  тоннеле,
натыкались друг на  друга,  отскакивали  и  летели  дальше.  Невидимая  сила
толкала их: шестьдесят толчков в минуту, шестьдесят ураганов, подхватывающих
это столпотворение и несущих дальше по бесчисленным изгибам и ответвлениям.
   Дон-дон.
   Все шары летели в одном направлении, каждый должен  успеть  оказаться  на
своем месте. Если им не хватало пространства, тоннель раздавался в  стороны,
следовал новый толчок, налетал новый порыв урагана - и полет продолжался.
   Так было всегда, все тридцать два года. Один  миллиард  девять  миллионов
сто пятьдесят тысяч толчков.
   Но за последние часы что-то изменилось в этом упорядоченном движении.
   Что-то нарушилось.
   Появились черные "чужаки". Сначала один, за  ним  второй  и  третий.  Они
летели вместе со всеми, у них тоже было место, куда им надо успеть, - только
"чужаки" не подчинялись общим законам, они охотились за  красными  кровяными
шарами и намертво прилипали к ним.
   Один, второй, третий.
   Оказавшись в западне,  красные  тоже  начинали  темнеть,  тяжелеть,  тоже
становились "чужаками". В  тоннеле  постепенно  становилось  тесно,  как  на
Тверской-Ямской в час пик.
   Образовывался первый тромб. Потом обязательно появится второй. Третий...

   * * *
   - А-а-а!
   Макс Карданов открыл глаза. Он выплыл из какого-то кошмара,  во  рту  еще
чувствовался горелый  привкус  смерти.  Всего  лишь  сон.  Мышцы  постепенно
расслаблялись.
   Микроавтобус. Взрыв, похожий на рыжего великана, вдруг выпрямившегося  во
весь гигантский рост. Смерть, поджидавшая его шесть лет. Он  каким-то  чудом
выплыл оттуда, он  жив.  Что  было  потом?  Бутылка  "Джонни  Уокер",  номер
телефона в записной книжке, сонный Машин голос в  трубке,  многозначительная
пауза и не очень искреннее: конечно, приезжай... Сон?
   - Маша? - негромко позвал Макс.
   Никакого ответа. Бормотание магнитолы, тихий шелест воды в  душе,  ходики
пощелкивают на стене: ц...  ц...  ц..  Между  неплотно  задвинутыми  шторами
пробивается серый день.
   Макс приподнял голову.  Он  лежал  в  чем  мать  родила  поверх  махровой
простыни. Один. Рядом на подушке -  неостывшее  еще  тепло.  Теперь  он  все
вспомнил. Он схватил девушку прямо в прихожей, набросился как зверь и  прямо
там сорвал одежду, благо ее было не слишком много. Маша слабо  отбивалась  и
говорила то, что и должна говорить женщина в подобной ситуации: "Не надо"  и
"Потом". Но он не слушал: может, потому, что шесть лет  видел  ее  только  в
снах и все эти годы вообще не спал с нормальной женщиной, может, потому, что
выпил полбутылки "Джонни Уокера", а скорей  всего  потому,  что  только  что
разминулся со смертью.
   Маша пахла уютом и  постелью,  сквозь  запах  кожи  пробивался  вчерашний
аромат дорогих духов. А он стремительно и зло ворвался в это душистое тепло,
словно в третий сектор усложненной полосы препятствий на выпускном экзамене.
Это был даже не секс - скорее грубая и быстротечная рукопашная схватка...
   Как будто Макс брал реванш у жизни,  понимая,  что  лишь  по  счастливому
стечению обстоятельств  он  не  лежит  сейчас  на  покрытом  копотью  снегу,
обугленный и искореженный до неузнаваемости. Огонь еще не догорел, крики  не
смолкли, и кто-то наверняка идет по его, Макса, следу...
   Вдруг среди тишины раздался громкий резкий звук. Непрерывный  и  высокий,
как сирена. От которого волоски на коже встали дыбом.
   Макс Карданов вздрогнул, вскочил, одним прыжком выскочил в  коридор.  Что
там, черт побери? Телефон? Дверь? Атомная бомбардировка?
   Направо гостиная, налево кухня. Чайник... Точно: чайник. Блестящая  пипка
на носике свистит на высокой  -  рехнуться  можно  -  ноте  и  пышет  паром.
Карданов сдернул ее, выключил газ.  Огляделся.  Кухня  размеров  необъятных,
светлая, как  праздник.  Уютная.  Кондиционер,  гриль,  стойка  под  мрамор,
шкафчики какие-то непонятные - готика, что ли?..
   И посреди этого Макс увидел вдруг себя: голого. Безоружного. Он подошел к
окну и закрыл  жалюзи.  На  подоконнике  стоял  трехлитровый  баллон:  вода,
водоросли, какие-то черные шевелящиеся комочки  ..  Пиявки!  Зачем  они  ей?
Рядом  -  открытая  пачка  "Винстона",   пепельница,   припорошенная   серым
сигаретным пеплом. Раньше Маша не курила... Хотя чему удивляться: шесть лет.
Новые привычки, новые увлечения. И старый жених, вынырнувший из забвения...
   Смена декораций: постельное белье заменено,  чашки  перемыты,  пепельница
вычищена, использованные презервативы отправлены  в  мусорное  ведро.  Можно
начинать жизнь сначала...
   В сушилке над мойкой стояли две кофейные чашки.  Рядом  другие  чашки,  и
блюдца, и тарелки, там много чего было - но эти две стояли отдельно.  Словно
их мыли последними. Даже... Макс  не  удержался,  достал  одну  из  сушилки,
внимательно осмотрел.
   Нет,  капли  воды,  конечно  же,  успели  просохнуть.  В  мусорное  ведро
заглянуть, что  ли?  Хотя  Маша  никогда  не  любила  презервативов:  она  -
чувственная натура, а резинки огрубляют ощущения...
   Маша мастерица доставлять острые и запоминающиеся ощущения. С этой мыслью
Макс открыл дверь в ванную.
   - Что так долго?
   Стройное  долгое  тело  в  серебристом   ореоле   водяных   струй   резко
развернулось к нему, Макс увидел мелькнувшую в зеленых глазах тень испуга  -
впрочем, нет, почудилось, наверное...
   Маша с улыбкой смотрела на него, перекрестив длинные ноги, вода падала ей
на плечи, стрелкой сбегала между острых  грудей,  закручивалась  во  впадине
пупка,  спускалась  дальше,  рисуя  трепещущий  символ  V,  и   разбегалась,
разлеталась внизу мелкими брызгами.
   - Лезь ко мне! Скорее! - сказала она, и Макс  не  заставил  просить  себя
второй раз.

   * * *
   Молодая женщина торопилась домой на исходе Валентинова дня. Полчаса назад
она спустилась в метро среди сверкающих мандариновых  огней  Китай-города  -
сейчас поднялась наверх в Кузьминках. Унылая  бетонная  геометрия,  темнота,
сквозняк. Окраина.
   Женщина не любила Кузьминки. Энергичным шагом она прошла к стоянке такси,
переговорила с шофером в передней машине.
   - Червонец, барышня, - буркнул тот.
   Возражений не последовало. Гибкая фигура в песцовом полушубке  скользнула
на заднее сиденье, хлопнула дверь, затарахтел мотор. Поехали.  Шофер  скосил
глаза в зеркало заднего обзора: "Аппетитная буржуйка, чтоб я так жил..."  На
синий "Москвич", пристроившийся в хвосте, он не обратил никакого внимания.
   - За парикмахерской направо, - сказала пассажирка спустя несколько минут.
- Вон та пятиэтажка, второй подъезд.
   Такси послушно свернуло во дворы, под колесами захрустел вечерний  ледок.
Молодая женщина достала из сумочки деньги.
   - Слышь это, да?  -  носатый  тип  в  "Москвиче"  поднес  к  лицу  трубку
мобильного телефона. - Крыса  прикатила.  В  белом  френче,  на  моторе.  Ну
встречай, ага.
   Молодая женщина задержалась у парадной двери, копаясь  в  сумочке.  Шофер
влажно  покосился  на  стройные  икры  под  полушубком,  кое-как  вырулил  с
подъездной дороги и умчался в сторону Волгоградки.
   Наконец тонкие пальцы выудили связку ключей, вставили в замок. Заскрипели
ригели и пружины, женщина потянула дверь на себя. И  вдруг  от  стены  сбоку
отпочковались две невидимые прежде фигуры, метнулись к ней.
   - Закрой пасть! Тихо!
   Сильный удар в лицо -  разбитые  губы  тут  же  накрыла  широкая  ладонь,
затрещали волосы, выдираемые из кожи жестокой нечеловеческой силой.
   - Иди, тварь!
   Женщину втолкнули в подъезд и поволокли вниз, к бойлерной. Сзади хлопнула
парадная дверь. Сиплое дыхание рядом. Почему-то ни одна лампочка в  подъезде
не горела.
   Курсы самообороны ничего не стоят, да и электрошокеру в  сумочке  -  грош
цена, потому что сознание и тело сковал липкий парализующий ужас. Сколько  в
жизни таких историй,  только  раньше  они  случались  с  другими,  а  теперь
наступил твой черед...
   Вспомнив советы  мужа,  женщина  резко  рванулась,  попыталась  крикнуть,
лягнула наугад нотой темноту. Но лучше бы она этого не делала. От  жестокого
удара по голове женщина на несколько минут отключилась, а пришла в себя  уже
на цементном полу, с клейкой  лентой,  туго  обмотанной  вокруг  лица.  Губы
оказались размазаны по зубам, веки  вжаты  в  глазные  яблоки,  от  прически
ничего не осталось, в голове оглушительно бил колокол.
   Ее подняли за волосы, тут же брызнули в  стороны  пуговицы  полушубка,  и
полушубок куда-то испарился вместе  с  сумочкой  и  электрошокером.  Сильные
удары обрушились на лицо, грудь, спину, живот.  Били  молча  и  остервенело.
Время остановилось, осталась только боль,  которая  волнами  расходилась  по
истерзанному телу.
   Потом волосы отпустили, и она опрокинулась  на  холодный  пол.  Откуда-то
издалека сверху прилетел голос:
   - Слушай сюда, крыса, если жить  хочешь,  мужику  своему  передай:  пусть
увольняется. И съезжайте на хер отсюда, хоть в Магадан, хоть  на  Аляску.  В
Москве вам не жить. На кишках мужниных висеть будешь - поняла, крыса?
   - Угу...
   Съезжать, конечно. Женщина поняла. Хоть на Аляску.
   - Слышь, братан, а она ничего... Гля какие ноги!
   Чужие руки с силой обхватили колени, скользнули вверх  по  бедрам,  грубо
схватили за самое нежное и уязвимое место.
   - Кончай. Этого не приказывали.
   - А кто узнает? Чтоб лучше запомнила...  Одним  рывком  юбка  задрана  на
живот, с треском слетели колготки...
   - Жаль Татарина нет...
   Она замычала. Это был даже не протест, просто судорога голосовых  связок:
только не это! Не надо! Ну пожалуйста...

   * * *
   - Все прошло нормально? -  наконец  спросил  Фокин,  разглядывая  влажный
кружок, отпечатавшийся на деревянной  стойке.  Рюмку  он  бережно  держал  в
жестких, как  арматурины,  пальцах.  Еще  недавно  владевшее  им  напряжение
начинало понемногу рассасываться.
   Они сидели в закусочной "Козерог" - маленьком уютном подвальчике недалеко
от  Лубянской  площади.  Сотрудники  Большого  дома  любили  обмывать  здесь
очередные звания, награды и должности.
   - Нормально, - кивнул капитан Чуйков. -  Как  и  должно  быть.  Что-то  я
перестраховался... Ну, давай!
   Они выпили, каждый бросил в рот по ломтику сыра, молча пожевали.  Обычная
картина - два здоровых грубых мужика расслабляются после  работы.  Никто  не
подумает, что еще час назад один  встречался  с  отъявленными  бандитами,  а
второй его прикрывал. И оба были готовы  к  чему  угодно...  Даже  смазливая
блондинка  за  стойкой  не  подумает,  хотя  и  догадывается,  что  Фокин  -
"конторский".
   - Нутром почувствовал: что-то не так, - продолжал  Чуйков.  -  Знаешь  их
собачьи "стрелки" - полоснут очередью из подворотни - и все!
   - Бывает...
   - Ты не думай, что у меня крыша едет... Когда он мне бумаги протянул, как
холодом из могилы повеяло. А я левой рукой беру, а правой из кармана  ему  в
брюхо целюсь - успею, если что! Он, видно,  тоже  почувствовал...  А  может,
тебя в машине увидели, побоялись... Ладно. Обошлось - и обошлось.
   Фокин перевел взгляд на барменшу.
   - Лизонька, сделай нам еще раз.
   Блондинка улыбнулась и понимающе кивнула.
   - Вот времена настали, - не унимался Чуйков. - Раньше нас все боялись,  а
теперь и мы пугаемся... А тебе не звонят больше?
   - Перестали.
   - Мальчики, может, вам  цыплят  пожарить?  -  спросила  Лиза.  -  Хорошие
цыплята, свежие.
   - Не надо.
   -  Они  что-то  конкретное  требовали?  -  спросил  Чуйков.  -  По   делу
Зубровского? По Каледину?
   - Не по конкретному делу. Вообще.  Увольняйся  и  уезжай.  Ты,  мол,  бык
здоровый, так про жену подумай. А то мы ее высушим и по почте перешлем...
   Мощные челюсти Фокина сжались.
   - Дожили, -  сокрушенно  сказал  Чуйков.  -  Ты  представляешь,  чтобы  в
тридцать седьмом году оперу НКВД кто-то угрожал? Нет, ты скажи! Ну и что  ты
сделал?
   - Что, что... Приставил Гарянина, он за ней неделю ходил как привязанный.
Но сколько можно? Ему ж за свою  работу  отчитываться  надо.  Купил  Наташке
электрошокер, научил, как в лифт садиться, как квартиру открывать...
   - А Ершинскому доложил?
   - Доложил... Толку что - не его жене грозят... Посадил дежурного на  АТС,
сигнал поймали - таксофон на  Варшавской.  Вместо  того  чтобы  нашу  группу
послать - в милицию сообщили. Пока  они  доползли,  там  уже  след  простыл.
Отпечатки на трубке никто и не снимал.
   - Да...
   - Ну ничего, им эти звонки зачтутся! - недобро оскалился Фокин. - Я  весь
их клубок размотаю, несмотря на высоких защитников!
   - Так и надо. Если знаешь, что мотать. - Чуйков поднял рюмку. - Давай  за
нашу победу.
   - Давай. И разбегаемся. Чего-то нехорошо на душе...
   Майор вернулся домой на два часа позже обычного, чуть ноги не переломал в
темном парадном - пробки, что ли, полетели...
   Жены дома не было. Он оставил пакет с покупками в прихожей, не разуваясь,
прошел в гостиную и включил автоответчик. Тишина. Пусто. Странно.
   Майор выудил из бара бутылку дешевого бренди  с  сине-зеленой  этикеткой.
Время от времени он принимал  стопку-другую  на  ночь  для  расслабления.  А
сегодняшний день дал много поводов расслабиться.
   Сделав глоток, Фокин уселся за телефон, набрал номер фирмы  "Веленгур"  -
торгово-закупочной компании с международными связями. Он  сам  устроил  туда
жену на оклад, втрое превышающий  денежное  содержание  майора  ФСБ.  Чуйков
считал, что зря. "У этих фирмачей  симпатичные  бабы  не  только  за  столом
работают..." Верно. Он, правда, провел профилактику: прошелся по  кабинетам,
познакомился с Наташкиными сослуживцами, особо подозрительным руку пожал  да
в глаза выразительно заглянул. Должно было отбить охоту...  И  все  равно  в
глубине души нет-нет да и шевелились подозрения.
   Кабинеты не отвечали. Дежурный охранник заверил, что в офисе никого нет.
   Фокин нашел записную книжку жены.
   - Алло, Танюша? Ты мою супругу  сегодня  не  видела?..  Да  нет,  ничего,
просто...
   - Лена? С Наташей не  пересекалась?  А  чего  голос  такой  веселый?  Это
хорошо, что есть причина... Ладно, давай...
   Он позвонил в этот хренов фитнесс-клуб, хотя там сегодня явно не Наташкин
день.
   - Хорошо, понял вас.
   Фокин посмотрел на часы. Восемь тридцать. Ничего не случилось.  А  почему
на душе так темно и страшно?
   - Здравствуйте, Галя, это Наташин муж. Вы не видели ее сегодня  случайно?
Она вам не звонила?
   Потом - Нина.
   Какие-то Стеша, Лора, Катя. Никто ничего не  знает.  Долистав  книжку  до
буквы "я", Фокин отложил ее в сторону. "Высушим и по почте перешлем..."
   Майор поставил бутылку на трюмо, глянул на себя  в  зеркало.  Он  там  не
помещался: метр девяносто в холке, маленькие, широко посаженные серые глаза,
некрасивая, но мужественная репа, волевой рот. Тридцатипятилетний майор ФСБ,
перспективный  сотрудник...  И  вряд  ли  кто-то   захочет   сделаться   его
смертельным врагом...
   Фокин не успел додумать: телефон вдруг  зазвонил  резко  и  пронзительно.
Майор сорвал трубку с рычага.
   - Да. Алло!
   Треск  и  шипение,  гул  проезжающих  машин.  И  кто-то  дышит  в  трубку
таксофона.
   - Говорите! - рявкнул Фокин. Он уже знал, что сейчас услышит.
   - А баба у тебя ништяк, слышь, да?.. - пробился сквозь помехи  сипловатый
блатной голос. - В бойлерной. Пошарь-ка в бойлерной на всякий  случай,  ага.
Совсем обнаглел, козел, слышь, да? А за  твою  наглость  баба  расплатилась,
ага. Дергай из Москвы, падаль, ага. А то и тебя так сделаем, слышь, да?

   * * *
   - Два ребра, разрыв левого яичника, небольшое сотрясение... Больше ничего
серьезного: ссадины, гематомы. - Дежурный хирург хмуро смотрел в сторону.  -
Дело преходящее. Будет жить.
   Фокин продолжал  сверлить  его  глазами,  возвышаясь  молчаливым  мрачным
утесом - метр девяносто - посреди больничного холла.
   - Что еще?
   - Еще...
   - Еще что?! - рыкнул он. Доктор пожал плечами.
   -  Не  знаю.  Мазки  взяли.  Когда  биология  будет  готова,   может,   и
прояснится... Это уже не по моей части.
   Фокин плотно закрыл глаза. Он первый зашел в подвал и все видел. Для него
все было ясно.
   - Говорить с ней можно? Хирург замялся.
   - Только следователю.
   - Я и есть следователь!
   Отодвинув врача корпусом, он протиснулся в обшарпанную дверь. Палата была
большая,  коек  на  двенадцать.  Стоны,  бред,  острые  запахи  лекарств   и
человеческой боли.
   Жена лежала у стены, невероятно бледная и потускневшая - подбитая райская
птица, оплетенная какими-то уродливыми  трубками,  шею  обхватывает  высокий
гипсовый воротник ("Что-то с шеей, а  этот  коновал  ничего  не  сказал",  -
подумал Фокин), вокруг губ - синий венец кровоподтека. Или засоса?
   - Наташ.
   Он нашел ее руку под одеялом. Наташа открыла глаза. В них была пустота  и
ужас.
   - Сколько их было? - спросил Фокин. - Ты рожи их запомнила?
   Наташа смотрела перед собой. Губы дрожали.
   - Не бойся. Я их на куски порву! Глаза снова закрылись. Фокин  знал  этот
"синдром потерпевшего". Бегство от действительности, боли, стыда.
   - Двое, - сдавленно произнесла она. - Сначала один, потом  другой...  Лиц
не видела, было темно...
   - А говорили что? - Вопросы задавал не убитый горем муж,  а  следователь.
Или