апогах  Лены,
хлопнула дверь. Первый раз за годы супружества он не сопровождал жену на
работу. Зная, какое значение  она  придает  этому  ритуалу,  можно  было
предположить, что Лена считает совместную жизнь оконченной.
   Может, и правильно... Пора остановиться, иначе будет поздно... И  сны
о том же. Интересно, понимает ли это Гришка Габаев,  бородатый  Кулаков?
Вряд ли, фантазия у обоих отсутствует начисто.
   Сев к столу, Геннадий написал заявление с просьбой освободить его  от
обязанностей председателя федерации.
   Перед тем как выйти из дома,  он  подошел  к  окну.  Солнечно,  ясно,
тепло... Иллюзия. Просто  начался  отопительный  сезон.  А  на  наружном
термометре всего семь  градусов,  осенний  ветер  порывами  гнет  черные
деревья  и  разбрасывает  сухие   листья.   Колпаков   чувствовал,   что
сегодняшний день будет переломным в  его  жизни,  но  не  предполагал  -
насколько. Снова подумалось о Габаеве и Кулакове. Почему мысли именно  о
них приходят в голову? Может, они, в свою очередь, думают о нем?
   Габаев не вспоминал о Колпакове. Он занимался с нунчаками  -  тяжелые
поверхности снаряда  со  свистом  рассекали  воздух,  послушно  описывая
вокруг  замысловатые  траектории.  Гришка   лично   точил   неподатливый
гетинакс, любовно полировал,  подбирая  под  себя  размеры,  вес,  длину
цепочки. Ловко перехватывая нунчаки из руки в руку, зажимая под  мышкой,
меняя направление удара, он с удовлетворением чувствовал,  что  старался
не зря: снаряд получился отменный.
   Если о Колпакове Габаев не вспоминал, то  Кулаков  занимал  в  мыслях
значительное место. Мерзавец опять перешел ему дорогу.
   Им становилось  тесно  в  одном  городе,  и  Габаев  обдумывал  планы
устранения ненавистного  конкурента.  Анонимный  звонок  в  милицию?  Не
годится: эта горилла много знает, если откроет рот на допросах...
   Взять группу "телохранителей" и разгромить его штаб-квартиру, разбить
технику, порвать пленки? Заманчиво...  Но  будет  много  шума,  и  опять
вмешается милиция...
   Предложить убраться из города? Самый лучший  выход!  Но  вряд  ли  он
согласится.
   Если следовать традициям  карате,  остается  смертельный  поединок  -
где-нибудь в затемненной фанзе или на морском берегу,  как  в  красочном
видеофильме, вызывающем восторг у  молодых  зрителей.  Чего  стоит  одна
кульминационная сцена: герой в прыжке разрубает ладонью  поставленную  в
блок руку противника от кулака до локтя, и тот  пытается  левой  сложить
распадающуюся кисть...
   Что ж, можно поговорить с Кулаком. Если не захочет добровольно уйти с
дороги - предложить схватку при свидетелях. Не насмерть, конечно, -  кто
остался на  ногах,  тот  и  победил...  Григорий  подтвердит  и  упрочит
авторитет - слух  сразу  расползется.  А  репутация  бородатой  обезьяны
лопнет как пузырь, только и останется объедки подбирать. В том,  что  он
победит Кулакова, Габаев не сомневался.
   А Кулаков придерживался на этот счет  другого  мнения.  Он  проснулся
поздно, с ощущением тяжкого  похмелья,  бычье  здоровье  пока  позволяло
совмещать пьянки со  спортом,  хотя  интенсивность  занятий  приходилось
постепенно снижать. И с самого утра подумал о  Колпакове  и  Габаеве.  О
первом напомнил еще побаливающий нос, о втором -  вчерашний  разговор  в
веселой разгоряченной компании: якобы Гришка нелестно отзывался о нем  и
даже грозил проучить при случае.
   "Посмотрим еще, кто кого проучит!" -  думал  Кулаков,  разглядывая  в
зеркале  отекшие  глаза  -  единственную   выглядывающую   из   обильной
растительности часть лица.
   Он считал себя сильнее и одареннее  бывших  наставников  и,  как  все
недалекие люди, отрываясь от реальности, завышал свои возможности.
   - А с тобой особо поквитаюсь! - грозно обратился он  к  воображаемому
Колпакову, трогая свернутый нос.
   Колпаков  вышел  на  улицу,  зябко  поежился,  запахнул  воротник   и
направился к машине.
   - Геннадий Валентинович! - услышал он за  спиной  знакомый  голос  и,
обернувшись, увидел Писаревского, озабоченно трусившего следом с большой
кожаной папкой, прижатой к округлому животу.
   - Опаздываю, подбросишь до института? Только из командировки, сегодня
отчет на совете... Да и вообще уйма дел...
   Жалобно посетовав, толстяк облегченно  ввалился  на  сиденье,  машина
просела.
   - Как съездил?
   Колпаков рассказал.
   - Вот видишь, все, как я говорил!
   - Возникли сложности с научным руководителем...
   - Какие? - Взгляд неуклюжего  толстяка  стал  напряженным  и  цепким,
сразу стало видно, что он не  такой  беспомощный  и  добродушный,  каким
умеет казаться. - Ясно! - Писаревский ловил мысль собеседника  на  лету,
мгновенно вычленяя  главное.  -  Значит,  так:  панику  отставить.  Тебе
надлежит  сделать  нижеследующее...  -  Просительные   нотки   сменились
командирской интонацией. - Переговоришь с Дроновым,  скажешь,  что  тебя
оклеветали.  Будь  убедителен,  смотри  в  глаза,  он  мягкий  старикан,
отойдет. Если же... Вряд ли, но не исключено, он станет в позу, тут  его
бульдозером  не  сдвинешь,  тогда  пойдем  по  другому  пути:  подключим
инстанции... Накануне защиты отказаться от научного  руководства!  И  на
каком основании? Подлого анонимного звонка! Нет, товарищи, понять  такую
позицию просто невозможно, а поддержать - тем более!
   Хотя в машине  они  были  вдвоем,  Писаревский  по  привычке  говорил
свистящим  шепотом,  а  последние  фразы  исполнил   с   надрывом,   как
добросовестный суфлер в кульминационной сцене какой-нибудь трагедии.
   - Не получится с инстанциями, задействуем ректора...
   -   Вы   потеряли   чувство   меры,   -   хмуро   перебил   Колпаков.
Принципиальность и рассудительность ректора вошли в поговорку, заставить
его поступать вопреки убеждениям было совершенно невозможно.
   - Думаешь? - неприятно засмеялся Писаревский. - Разве я тебя  хоть  в
чем-то обманул?
   Пожалуй, нет. Его фальшивки на вид  всегда  казались  подлинными.  Их
истинную цену знал  только  сам  толстяк  и  тот,  кто  пользовался  его
услугами. По правилам игры обе стороны принимали ложь за правду.
   - То-то! - назидательно продолжил Писаревский,  по-своему  истолковав
молчание собеседника. - Ректор железный мужик, но...  С  приемным  сыном
отношения дьявольски сложные, парень считает, что отчим  его  не  любит,
конфликтует, мать разрывается между ними, плачет... Ад кромешный! Он  не
знает,  как  угодить  мальчишке.  -  Писаревский  выдержал  паузу.  -  А
мальчишка - твой ученик,  без  памяти  влюбленный  в  своего  сенсея!  -
Писаревский снисходительно улыбнулся. - Откажет ли он неродному  сыну  в
единственной пустяковой просьбе - помочь любимому тренеру?
   Смысл сказанного дошел до Колпакова внезапно. Вот стервятник!
   Он  затормозил,   перегнувшись   вправо   и   больно   вдавив   брюхо
Писаревского, открыл дверцу пассажира.
   - Выходите, приехали!
   - Что? Действительно... А я увлекся...  Ты  в  институт  не  зайдешь,
едешь прямо? Ну, пока, спасибо, что довез.
   Драматический жест обернулся фарсом: машина стояла у бокового входа в
институт.
   Колпаков  рванул  ручку  скорости,  и  машина  с  ревом  вылетела  на
центральный проспект.
   "Надо было догнать его, дать пинка  напоследок...  Вот  сволочь!  Так
влезть в сложности чужой семьи, найти  болевые  точки,  чтобы  в  случае
необходимости сыграть на них... А приручил Лыкова моими руками.  Думает,
что я с ним заодно!"
   - Стервятник! - вслух сказал он.
   "А разве не так? - мысль обожгла, прежде чем он успел ее додумать.  -
Разве ты. Гена, не заодно  с  Писаревским,  его  вальяжным  приятелем  и
прочей нечистью?"
   Он вдруг с болезненной ясностью представил, что незаметно для  самого
себя отошел  от  старых  друзей:  Зимина  не  видел  целую  вечность,  с
Окладовым  в  последнее  время  как-то  не  о  чем  говорить.   Гончаров
превратился в  сугубо  официальную  фигуру  -  заведующий  кафедрой,  не
больше. Умер Рогов, считавший его когда-то младшим братишкой.
   Исчезли  точки  соприкосновения  интересов  с  Колодиным,   Савчуком,
отдалился от Ильи Михайловича Дронова, да что там  -  от  родной  матери
уехал будто не в другой район, а на противоположную часть земного шара!
   Колпаков свернул за угол, миновал маленький заброшенный  стадион,  по
инерции прокатился сквозь проходной двор и заглушил мотор на  аккуратном
асфальтовом пятачке, примыкающем к тыльной стороне Зеленого парка.
   Заперев машину, он быстро прошел  к  небольшой  калитке  в  старинной
чугунной ограде, спрыгнул  с  низкой  каменной  лестнички  и  размашисто
зашагал по неуютной, продуваемой ветром пустой аллее. Спортивная  фигура
и    быстрые     движения     создавали     впечатление     направленной
целеустремленности, и две по-зимнему одетые старушки, секретничающие  на
лавочке у подъезда, решили, что молодой человек спешит на свидание.
   Это было верно лишь отчасти: Колпакова  никто  не  ждал,  он  шел  на
свидание с самим собой. Почему желание побыть в одиночестве привело  его
именно сюда. Колпаков вряд ли  смог  бы  объяснить:  какие-то  глубокие,
запрятанные  в  подсознании  мотивы  предпочли  многочисленным  тихим  и
безлюдным местечкам родного города бывший "штат Техас".
   Он  шел  к  месту,  где  когда-то  находился  зловещий   пустырь,   и
возвращался в прошлое. Разве можно было тогда предположить, что грубый и
довольно примитивный Гришка станет на  определенное  время  его  близким
приятелем?
   Кулаков тоже думал о Габаеве. Он проводил день как  обычно:  сидел  с
несколькими  молокососами  из  своей  свиты  в  полутемном,  до  тошноты
прокуренном баре,  слушал  тяжелый  рок,  предупредительно  поставленный
знакомым барменом для уважаемого  гостя,  и  потягивал  через  соломинку
коктейль,  все   дорогостоящие   компоненты   которого   были   заменены
суррогатами - тут бармен был последователен  и  ни  для  кого  не  делал
исключений.
   - А дальше что? - нетерпеливо заглядывали ему в лицо  едва  достигшие
совершеннолетия поклонники.
   - Дальше? - равнодушно переспросил  Кулаков,  подогревая  интерес.  -
Дерзкий ученик избил старика руками и ногами и был очень  горд:  сам  он
получил только один слабый удар  в  область  сердца,  а  старик  остался
неподвижно лежать на земле. Но когда юноша ушел, старик вскочил как ни в
чем не бывало, выпрямился и живо пошел к  себе  домой.  А  парень  начал
чувствовать себя как-то странно: пропал аппетит,  появилась  бессонница.
Через шесть недель он уже был при смерти.
   - Неужели старик? - ахнул кто-то из слушателей.
   - Точно. Жители деревни  пригласили  для  защиты  мастера  карате  из
другого района.
   - А что с парнем?
   Кулаков отбросил соломинку и одним глотком допил бурое пойло.
   - Раскаялся, пригласил старика, извинился. Тот его вылечил и  взял  в
ученики, - скороговоркой закончил  Кулаков  и  другим,  властным,  тоном
приказал:
   - Возьмите еще выпить!
   Счастливые, что могут услужить, поклонники рванулись к стойке.
   Кулаков довольно улыбался.
   На его взгляд, жизнь складывалась  неплохо.  Пропахший  медикаментами
кабинет,  привередливые,  мотающие  нервы  и  доставляющие  неприятности
пациенты, придирки главного врача - все это осталось в  прошлом.  Теперь
он важная птица, кругом вертятся заискивающие "шестерки", вместо  унылых
урочных  часов  -  сплошные   развлечения...   Есть   деньги,   девчонки
восторженно пялятся - только мигни, юнцы хватают на лету каждое слово...
Красота!
   Но у истоков такого благополучия стоял бывший учитель Гришка  Габаев,
вспоминать  о  котором  было  неприятно.  Да  еще  указ  здорово  портил
настроение.
   Он выпил второй стакан крепкой, дурно пахнущей жидкости.
   "Ничего, приспособимся. Главное - не попадаться. Если  быть  умным  и
осторожным, можно по-прежнему жить припеваючи".
   - Говорят, Максу десять лет дали.
   Кулаков вздрогнул.
   "Типун тебе на язык!" А вслух произнес:
   - Мало ли что болтают! Лучше скажи, собрал людей на просмотр?
   Витька Шнырь суетливо передвинул стакан справа налево и обратно.
   - Только трех записал... Не идут - кто уже  все  у  нас  видел,  кого
Габаев переманил, он нарочно слухи распускает... И аппарат у нас плохой,
и пленки старые, и качество...
   Опять   Габаев!   Перехватил   из-под   носа    приличный    зал    в
переоборудованном подвале, грозится, отбивает клиентуру...
   В  темных  дебрях  того,  что  у  обычного  человека  зовется  душой,
ворохнулась  давно  сдерживаемая  злоба,  слепая  и  опасная,  требующая
выхода.
   "Сегодня переговорю с ним... Не послушает - пусть пеняет на себя!"
   Бородач поднялся и, не обращая внимания на свиту, которой  предстояло
расплачиваться, пошел к выходу.
   Фонтан был пуст,  на  растрескавшемся  цементном  дне  лежали  желтые
листья, клочья бумаги, ржавая консервная банка.
   Колпаков  смотрел  перед  собой  и  видел  дурно  пахнущее   болотце,
вытоптанную траву, черные пятна кострищ. Так выглядело это место  десять
лет назад. Но не это интересовало Колпакова. Гипнотизирующим взглядом он
хотел вызвать  из  прошлого  самого  себя.  Молодого,  чистого,  полного
радужных надежд. И он появился, выплыл  в  сознании,  пробившись  сквозь
толщу лет, удивленно выглянул наружу.
   Шикарная,  купленная   на   чеки   английская   куртка,   немнущиеся,
высококачественной шерсти брюки финского костюма,  нарочито  грубые,  по
моде, югославские туфли...
   Туда ли он попал? Колпаковы жили скромно, о  дорогих  вещах  Геннадий
никогда не мечтал, в школе и институте  с  легкой  иронией  относился  к
джинсопоклонникам, сбивающим ноги в бесконечной погоне за импортом.
   В планах на будущее не отводилось места деньгам, фирменным шмоткам  и
тому подобной шелухе. И вдруг...
   Молодой Колпаков поднял руку Колпакова сегодняшнего. Из рукава куртки
выглянула швейцарская "Омега", в пальцах звякнули ключи от машины, рядом
болтался  невиданный  брелок:  улыбающаяся  голова  черта.  Если  нажать
скрытую пружинку, черт покажет острый красный язык. Невероятно!
   Но еще больше удивился  вчерашний  Колпаков,  когда  осмотрелся  там,
внутри. Угрюмый пустырь, на котором  должен  был  выситься  монумент  их
вечного несокрушимого братства... Кладбище неосуществленных  благородных
замыслов...  Бледные  тени   полупарализованных   достижений...   Мелкие
грязноватые лужицы вместо мощных гейзеров смелых идей... Довлеющий  надо
всем черный остов храма гармонично развивающей личность Системы.  Почему
он такой  мрачный,  полуразрушенный,  обгорелый?  Почему  воздвигнут  на
площади Разочарования? Кто сидит на ступенях, зажав между колен костыли,
в желтой футбольной майке с отчетливо видимой цифрой "семь"? И  что  это
там, в углу, под  слоем  пыли  и  паутины?  Бр-р-р!  Груда  переломанных
костей,  скелет,  отрезанная   человеческая   рука,   мертвенная   маска
изуродованного лица Рогова!
   Прочь отсюда! Бегом! Изо всех сил! По переулку Бесчувственности, мимо
тупика Расчетливой Любви, на улицу Сделок С Совестью...
   Хрустят под ногами черепки разбитой дружбы, осколки радужных надежд и
светлых планов. Бухают за спиной шаги погони, как  ни  напрягайся  -  не
отстают, но сзади никого нет, здесь вообще нет никого, кроме тебя,  ведь
это твой внутренний мир!
   Мой? Нет! Чужой, страшный, неузнаваемо изменившийся  за  десять  лет,
ощерившийся беспощадными принципами, острыми,  страшными  и  блестящими,
как "тигровые лапы".
   Вот и главный проспект Умения Жить, извилистый,  замусоренный,  плохо
освещенный, как  окраинная,  ведущая  к  свалке  улочка  провинциального
городишка, воздух плотен, тяжел, пропитан миазмами, неужели это  и  есть
то, ради чего ты существуешь?
   И как получилось, что здесь, внутри,  произошли  изменения,  обратные
процессам внешнего мира? Благоустроился, преобразился "штат  Техас",  но
как его мрачная давящая атмосфера и  зловоние  вечной  лужи  проникли  в
сферу твоего "я"? И как ты ухитряешься жить с этой  помойкой?  Где  твои
друзья? На кого ты променял Сашку и Николая? Кто  окружает  тебя  каждый
день? Полумошенники, прохвосты, лжецы!
   Сознание раздвоилось, и  сегодняшний  Колпаков  не  мог  ответить  на
вопросы вчерашнего. Наверное, потому, что невозможно врать самому  себе.
Возникла и разрасталась щемящая боль в сердце.
   Он давно чувствовал, что зашел в тупик, что все надо  менять.  Судьба
много раз подводила к развилкам на жизненном пути, и последние  годы  он
часто ошибался в выборе. И оказался перед стеной... Или крутым  спуском,
ведущим в бездонную пропасть, с  предостерегающими  красными  сигналами:
стоп, стоп, стоп.
   Трудно ломать устоявшийся уклад, особенно если люди  вокруг  считают,
что все идет хорошо  и  правильно.  Лена,  Писаревский,  завидующий  его
"везучести"  Габаев,  случайный  попутчик  -  умудренный   опытом   Илья
Сергеевич...
   Остальных он не слушал, ведь они говорили  неприятные  вещи,  недаром
советы Вени Гончарова воспринимались как раздражающие нотации.
   У него  и  сейчас  был  выбор.  Можно  в  очередной  раз  послушаться
Писаревского, расчетливыми точными ударами выбить кандидатский диплом  и
удобное  местечко  под  солнцем,  разорвать  заявление   и   по-прежнему
изображать роль председателя городской федерации,  даже  с  Леной  можно
восстановить отношения, очень  просто:  купить  дубленку,  и  она  снова
войдет  в  роль  очаровательной  любящей  женушки,   простившей   своего
напроказившего муженька...
   И не надо ничего менять, ломать, усложнять...
   Только противно жить с помойкой в душе,  стыдно  перед  собой,  перед
товарищами...
   Очевидно, он шевельнул пальцами, брелок щелкнул,  черт  саркастически
усмехнулся и высунул язык.
   "А есть у тебя товарищи? - услышал он немой вопрос. - Людям глаза  не
завяжешь, все твои художества на виду, только кажется, что никто  ничего
не видит!"
   Черт оскалился и дразнил языком.
   "Теперь у тебя другие товарищи: такие же, как ты,  и  обратного  хода
нет: кого-ток увяз..."
   - Врешь!
   Колпаков взмахнул рукой, чтобы забросить  игрушку  подальше,  но  она
была скреплена с ключами, он завозился  с  кольцом  и  осознал  глупость
своего порыва.
   - Врешь, приятель, - спокойно, почти ласково  сказал  он  тем  тоном,
который использовал в ситуациях,  предшествующих  уличным  дракам.  -  И
супруга моя любезная врет,  утверждая,  что  я  такой  же,  как  вся  ее
гоп-компания. И обратный ход есть. Сейчас...
   Колпаков принял решение и стал складывать  тонкие  сухие  веточки  за
выступом фонтана, чтобы ветер не задувал пламя.
   К черту Писаревского и всех ему  подобных.  Первый  шаг  в  тупик  он
сделал тогда, когда принял предложение этого интригана.
   Колпаков понимал, что не вполне  прав:  неверных  шагов  и  ошибочных
решений было сделано столько,  что  вряд  ли  удастся  отыскать  первый,
решающий. Но Писаревский вызывал наибольшую антипатию.
   "Лгать, заглядывать Дронову в  глаза  с  расчетом  на  его  мягкость,
приводить в действие механизм сложностей и противоречий, существующих  в
чужой семье, - увольте. Десять лет назад я бы плюнул в физиономию  тому,
кто предложил бы подобное!"
   Он жестко улыбнулся.
   "Впрочем, это и сейчас не поздно. Ничего не поздно..."
   Пучок веток набрался достаточный  для  того,  чтобы  сжечь  несколько
фальшивых бумаг.
   Обычным пружинящим шагом Колпаков сходил к  машине,  принес  папку  и
спички, которые держал, как и пачку сигарет, специально для Лены.
   Лена... Он представил, как она подносит сигарету к  четко  очерченным
губам, изящно выпускает дым... И ощутил острое сожаление: несмотря ни на
что, терять ее не хотелось.
   Раздобыть денег на дубленку - пара пустяков, только рискнуть  на  два
месяца возобновить занятия в абонементной группе...
   Он замешкался.
   "А Писаревский и все остальные?"
   "Одно с другим не связано".
   "Как же ты объяснишь Лене провал с диссертацией? Для нее остепененный
муж такой же показатель престижности, как дубленка. Почти такой же..."