еживания.
   Лена и Гришка... Немыслимо... Впрочем,  рогоносцу  всегда  невозможно
представить постыдный факт... А скорее всего избитый и униженный бородач
просто соврал, чтобы причинить  боль...  Но  почему  именно  такая  ложь
пришла ему в голову? И почему сам  Геннадий  размышляет  над  последними
словами Кулакова, не отвергнув их с ходу, как совершенно абсурдные?
   И в машине по дороге домой Колпаков продолжал  терзаться  сомнениями.
Лена сидела надутой  -  он  не  захотел  остаться  пить  кофе,  -  а  он
чувствовал  себя  сползающим  в  глубокую,  без  дна  яму  с  осклизлыми
стенками.
   Жизнь складывалась не так, что-то следовало менять.
   В этот вечер Колпаков заставил себя выполнить отложенные  "на  потом"
физические упражнения, обежал несколько раз вокруг озера, после душа сел
к письменному столу за работу.
   "Завтра пойду к Габаеву", - решил он. Пора наконец расставить все  по
местам.
   - Геннадий, завтра надо сдать бутылки, в кладовку уже не  войдешь!  -
Лена гремела посудой, распихивая по вместительным сеткам бутылки  из-под
боржоми, пепси-колы и коньяка, который они с подружками добавляли в кофе
во время своих посиделок.
   Подворачивалась объективная причина,  и  неприятный  визит  к  Гришке
можно было отложить на неопределенное время.
   - Тебе что, денег не хватает? - огрызнулся он, - Дело не  в  деньгах.
Дома должен быть порядок, а захламленность кладовки и балкона я  терпеть
не намерена.
   "Ладно, везде успею. Как всегда успевал. Главное, не сбавлять темпа".
   Возле приземистого, наскоро  сбитого  из  толстых  неструганых  досок
ларька в  упорном  молчании  толклась  позвякивающая  очередь.  Колпаков
недовольно оглядел людей, похожих, как содержимое  сдаваемой  посуды,  и
разных, как этикетки на ней. Очередь жила своей жизнью со специфическими
проблемами и заботами, окунаться в которые не было ни малейшего желания.
   - Сколько время? Щас перерыв...
   - Какой там! Только час как открылся...
   - А чо ему? Захочет и закроет.  Чо  этот  очкарик  копается?  Давайте
быстрей!
   У окна  произошла  заминка:  растрепанный  приемщик  отказался  брать
бутылку с оставшимся от пробки кольцом полиэтилена, и круглолицый дядя в
старомодных очках растерянно просил у окружающих нож или бритвочку.
   - Интеллигент, его душу, сухое пьет и  открыть  не  умеет!  Отходи  в
сторону!
   - Ладно, давай, я без ножа обойдусь, - сжалился востролицый мужичок с
согнутой  ногой,  обутой  поверх  гипса  в  растянутый  дырявый   носок.
Переступив костылем через старую клеенчатую сумку,  он  взял  бутылку  и
мгновенно сорвал пластиковое кольцо зубами.
   С извиняющейся улыбкой очкарик протянул еще одну, потом еще...
   Инвалид,  не  закрывая  рта,  очищал  горлышки  о  нижние  зубы,  как
консервным ключом работал, только по прыгающей  челюсти  да  брезгливому
оскалу  было  видно,  что  в  массовом  исполнении  процедура  тяжела  и
неприятна. Колпаков представил привкус пыли и полиэтилена, скользящее по
зубам стекло и раздраженно сплюнул.
   А очкарик, уже без улыбки, деловито  извлекал  из  сетки  замызганные
бутылки и подавал "консервному ключу", поднимая для удобства на  уровень
рта.
   - Ну, вы здесь играйтесь, а у меня обед, - равнодушно сказал приемщик
и привычно захлопнул окошко.
   - Только начал работу - уже обед!
   - Я же говорил! Кто ему указ?
   - Что он сказал?
   - Закрылся, вот что сказал!
   - Что?
   - Закрылся, глухая ты тетеря!
   Человек,  которого  обозвали  глухой  тетерей,  стоял  за  инвалидом.
Колпаков видел только спину в клетчатом поношенном пиджаке.
   - Как это закрылся?
   Пиджак подался вперед, и мощный удар вышиб филенку деревянной ставни.
Колпаков напрягся в  нехорошем  предчувствии.  Ударить  так  мог  только
профессионал высокого класса...
   - Ты что, алкаш, в милицию... -  Грозный  крик  задушенно  прервался:
клетчатый рукав нырнул  в  окошко  и  наполовину  вытащил  растрепанного
человека наружу.
   - Работай, гад, а то остаток жизни будешь зубы в руке носить!
   Голос был незнакомый, но предчувствие не оставляло Колпакова.
   Приемщик плюхнулся обратно  за  прилавок,  одернул  халат  на  груди,
нервно повел головой на кадыкастой шее и заорал на оторопелого очкарика:
   - Что стоишь как пень, всю очередь держишь!
   С извиняющейся улыбкой очкарик стал выставлять бутылки на прилавок.
   После него сдал посуду  инвалид,  затем  клетчатый  пиджак.  Колпаков
ждал; когда человек, ссыпая в карман мелочь, повернулся,  он  уже  готов
был с облегчением перевести дух, но в  следующую  секунду  усилием  воли
сдержал стон: незнакомое лицо было лицом Рогова.
   От чемпиона ничего не осталось.  Человек,  двигающийся  как  заводная
игрушка, постаревший, обрюзгший, с деформированными чертами лица и новой
красной полосой через лоб  с  белыми  поперечинами  от  скобок,  так  же
отдаленно напоминал блистательного победителя, как выношенный до предела
клетчатый  пиджак  был  похож  на  модный  костюм,  заботливо  купленный
когда-то красавицей Стеллой.
   Рогов шел прямо на Колпакова, но не улыбнулся, не поздоровался, хотел
обойти. Когда Геннадий осторожно придержал его за рукав -  напружинился,
глянул с угрозой, прищурился напряженно.
   - Ты, тезка?  Здоров!  Вот  сволочь,  хотел  закрыться,  а  на  людей
наплевать!
   Колпакову показалось, Рогов тяжело пьян, но он тут же понял, что  тот
не  менее  мучительно  трезв  и  это  состояние  для   него   совершенно
непереносимо.
   - Пойдем, тезка. - Рогов подхватил его под локоть и увлек за собой  к
цели ясной и единственно необходимой.
   - Они сейчас все обнаглели, вот и сопляки... - Он осторожно  коснулся
лба. - Если бы трезвый - поубивал! Забыли, хорошего никто  не  помнит...
Знаешь, почему я проиграл первенство мира?  Поскользнулся  на  банановой
корке - и все дела... Тогда меня любили, приглашали, уважение,  почет...
А сейчас? И миллионер, сволочь... Глухая собака  ни  одному  хозяину  не
нужна. Ну да он еще пожалеет!
   - Где вы сейчас работаете? - громко спросил Колпаков.
   - А Стелла живет с парикмахером. Не слышал? Я ей  все  оставил,  одни
медали сто тысяч стоят, но мне ничего не надо. А? Что смотришь?
   - Вы работаете? - почти  выкрикнул  Колпаков  и,  поймав  напряженный
взгляд Рогова, понял, что он читает по губам.
   - Работаю. Ходячей отмычкой. Видал, как я этого хмыря открыл? Знаешь,
почему я тогда проиграл? Негр уже был  мой,  но  я  не  достал.  Сказать
почему? Потому что у них мафия, на негра знаешь какие ставки были? Вот и
бросили  банановую  корку.  И  все  дела.  Теперь-то  что  -  Стелла   с
парикмахером живет, миллионер завел молодого битка, здорового, крепкого.
Стеллу я никогда пальцем не трогал, а до хозяина как-нибудь доберусь...
   Колпаков высвободил руку  и  остановился.  Рогов  этого  не  заметил,
продолжал говорить, жестикулировал на ходу,  когда  он  вскидывал  руку,
было заметно, что пиджак болтается на нем, как на вешалке.  От  прежнего
Рогова ничего не осталось. Разве что удар. Не тот, конечно, что  раньше,
но все же...
   Возле оставленных сеток с бутылками крутился застенчивый очкарик.
   - Забирай. - Колпаков пнул свою сетку  с  бутылками  ногой  и  сел  в
машину.
   Человек в старомодных очках с извиняющейся улыбкой переложил  бутылки
себе в сумку, а сетку протянул в приоткрытое окно.
   Не глядя на него. Колпаков дал газ.
   Гришка  жил  в  двухкомнатной,  хитро  обустроенной  квартире.   Одна
комната, сразу  напротив  входной  двери,  напоминала  аскетизмом  келью
буддийского монаха: голые стены с большими портретами  мастеров  карате,
деревянный пол, покрытый циновкой, блок для растяжек,  резина,  складная
макивара.
   Здесь  Гришка  занимался  сам,  иногда  тренировал  в  индивидуальном
порядке одного-двух учеников. Но главное назначение спартанского  жилища
- поддерживать миф о незыблемой верности принципам  Системы,  подчинении
ей всего жизненного уклада.
   Это  действовало:  в  "осведомленных"  кругах  считали,  что   Габаев
вплотную  приблизился  к  высшим  тайнам  бытия  и  скоро  перейдет   на
качественно новую ступень в карате. Слухи  старательно  распространялись
учениками. Габаев снисходительно улыбался, но их не опровергал.
   Вход во вторую комнату был замаскирован под платяной шкаф. Там имелся
мягкий диван, полированная стенка, шторы в тон обоям, бар, кресло и  все
необходимое,  чтобы  компенсировать  недополученный  в  убогой   обители
послушника комфорт.
   Габаев дома ходил в старом вылинявшем трико, черное расписное  кимоно
берег для торжественных случаев.
   - Погоди, я сейчас.
   Он прыгал перед макиварой, отрабатывал какую-то  связку,  а  Колпаков
прошел на кухню напиться.
   Вода из крана шла теплой,  он  заглянул  в  холодильник.  Там  лежали
грубые куски неоструганных досок и несколько кирпичей.
   "Да что он, умом рехнулся!" - изумился Колпаков,  вытаскивая  отрезок
доски.
   Нет, Габаев знал, что делает. Предварительно он  вымачивал  предметы,
вода проникала в поры, находила мелкие трещинки, а  замерзая,  распирала
их, нарушая целостность материала.
   Колпаков хватил доской о колено, она лопнула, на  изломе  поблескивал
лед. Ай да Гришка! Ну и жук!
   С обломками доски в руках Геннадий вернулся в комнату.
   - Мошенничаешь?
   Гришка ничуть не смутился.
   - Глупости. Зачем мне мошенничать? Ты же знаешь,  что  я  разбиваю  и
потолще. Просто иногда подворачиваются платные демонстрации,  а  на  них
руки портить ни к чему.
   - Это и есть мошенничество.
   Обломки с грохотом полетели в угол.
   - Никакого. В принципе я могу сокрушить предмет, зрители  это  знают,
ждут и получают то, что хотят.  В  чем  обман?  В  том,  что  я  немного
облегчил свою задачу?
   - Странная логика. Все перевернуто с ног на голову!
   - У каждого своя. Ты же не учить меня пришел. Что скажешь?
   Колпаков молча стоял на пороге, переводя взгляд с портрета  Брюса  Ли
на успокаивающего дыхание Гришку.
   Родившееся под влиянием минуты решение  прийти  и  спросить  напрямую
сейчас показалось глупым до беспомощности. Так же, как и надежда  понять
что-нибудь   здесь,   в   хитроумной   двуликой   квартирке   -    месте
предполагаемого преступления, отыскать  какую-либо  обвинительную  улику
или,   напротив,   -   найти   обеляющее,   снимающее   все   подозрения
доказательство. Ничего он здесь не найдет, а  уж  радостного,  светлого,
облегчающего душу - и подавно.
   И сказать Гришке ему было нечего. Впрочем... Все  равно  что-то  надо
менять, и сейчас он понял, - с чего следует  начать.  Так  пусть  Габаев
станет первым сенсеем, который это услышит.
   - Скажу я тебе то, что решил  закрыть  абонементные  группы.  Точнее,
прекратить оплату за занятия.
   Колпаков ждал  возмущения,  гнева,  удивления,  наконец,  но  реакция
оказалась совершенно неожиданной.
   - Тоже мне новость. Все так сделают, пока волна не пройдет.
   - Какая волна?
   - Не прикидывайся. Серебренников  разузнал  про  платные  тренировки,
подключил оперотряд, они много всякого раскрутили. Особенно про Кулакова
и Котова. Так что сейчас только и остается лечь на дно и пережидать.
   Габаев криво улыбнулся.
   - Чего рот раскрыл?  Испугался?  Я  уже  успел  к  адвокату  сбегать,
проконсультировался.  Если  частное  лицо  за  деньги   дает   уроки   -
математики,  гидроботаники,  карате,  -  претензии  могут  быть   только
материального характера. Налоги, взыскание необоснованного обогащения  и
тому подобное. Так что не бойся - в тюрьму не посадят!
   Гришка улыбнулся и второй половиной рта.
   - Да и до размеров дохода не докопаются. Мы же бухгалтерских книг  не
ведем. В случае чего заплатим по сотне-другой, и дело с концом!
   Габаев радостно улыбался.  Шкуре  ничего  не  угрожало,  деньги  тоже
останутся целы. Чего волноваться? Скандал, позор, осуждение окружающих -
комариные укусы для слона. Такое же животное,  как  его  бывший  любимый
ученик. Неужели он и Лена...
   Очевидно, на лице Колпакова что-то отразилось - Гришка стер улыбку  и
заметно напрягся.
   Нет, не сейчас. Но если действительно...
   - Тогда поберегись, Григорий.
   - Обязательно. Абонементные секции распускаю на каникулы и ложусь  на
дно. До меня не достанут!
   Недалеких  людей  губит  самоуверенность.  Через  неделю   состоялось
заседание  спорткомитета,  на  котором  Серебренников  дал   развернутую
информацию об извлечении нетрудовых доходов из занятий карате. Наряду  с
другими назывались фамилии Кулакова, Котова и  Габаева.  Колпаков  сидел
как на иголках, каждую секунду ожидая своей  очереди,  избегал  тяжелого
взгляда разгневанного Стукалова и многозначительного, как ему  казалось,
Серебренникова.
   Обошлось. Но облегчения не наступило. Впервые в жизни  он  чувствовал
себя  воришкой,  оказавшимся  на  грани  разоблачения.   Мелко,   жалко,
постыдно. Выходя из ДФК и глядя,  как  скачет  диковинный  противовес  в
прозрачном цилиндре, он вспомнил, что Стукалов привез его из заграничной
командировки, истратив почти всю валюту. Игорь Петрович был увлекающимся
человеком, а увлеченности свойственно бескорыстие.
   Как же энтузиасты карате превратились в обычных дельцов?  Правда,  не
все: Зимин никогда ни марал рук, Окладов...
   Кто еще?
   Колпаков задумался. У себя он уже объявил, что отныне  занятия  будут
бесплатными, но вряд ли это можно считать искуплением вины.
   Кому же развивать карате? Спорткомитет  дисквалифицировал  Габаева  и
Котова, о "диких" тренерах сообщено в милицию,  будут  приняты  меры  по
месту их работы,  ужесточен  контроль  за  использованием  ведомственных
спортивных залов... Но как быть с новым видом спорта в целом?
   Себя Колпаков уже не считал вправе возглавлять федерацию и  собирался
немедленно подать в отставку. Продолжать ли тренерскую работу, он еще не
решил. Если нет, кто  останется?  Восторженный  сторонник  Системы  Коля
Окладов, которого не испугали даже два сотрясения мозга?
   Своими мыслями он поделился  с  женой.  Лена  не  советовала  бросать
тренерскую работу, а тем более уходить с поста председателя федерации.
   - Ты слишком мнителен, Генчик.  Если  каждый  начнет  так  болезненно
переживать всякие нюансы, некому будет работать. Считаешь, что  запустил
дело, - поправляй его!
   И  снова  ей  нельзя  было  отказать  в  логике,  хотя  у   Колпакова
шевельнулась мысль, что руководствуется  она  другими,  не  высказанными
вслух соображениями.
   Писаревский,  к  мнению  которого  он  привык  за   последнее   время
прислушиваться, тоже предостерег от резких решений.
   -  Пост  хотя  и  общественный,  все  равно  -   почет   и   уважение
обеспечивает. Кому-то нужен,  всем  интересен.  Это  не  шутка.  Капитал
нажить трудно, а потерять легко. Тем паче  самому  бросать  -  настоящая
глупость. Можешь мне поверить...
   Теперь о диссертации. Публикаций мы сделали достаточно, с  апробацией
помогут, я звонил приятелю в Москву, он главный инженер крупного  завода
- что угодно внедрит.  Во  всяком  случае,  официально  все  проведет  и
справку  выдаст  -  комар  носа  не  подточит...  -  Толстяк  благодушно
рассмеялся. - Так что не тяни.  Через  пару  месяцев  скатай  в  Москву,
оформи практическое внедрение и остепеняйся!
   Колпаков мрачно промолчал. С диссертацией у него шло не  так  гладко,
как представлял Писаревский.
   Дронов считал ее сырой, требующей доработки.  Гончаров  придерживался
такого же мнения. В глубине души Колпаков был с  ними  согласен,  но,  с
другой стороны, защищают и более слабые. Почему же он  должен  лезть  из
кожи, делая  "конфетку"?  И  так  вечная  нехватка  времени,  постоянная
спешка, когда проводить дополнительные измерения?
   Была и еще одна причина, в которой Колпаков не признавался даже себе:
он утратил интерес к работе,  потерял  перспективу.  Так  бывает,  когда
отрываешься  от   проводимых   исследований,   перестаешь   следить   за
литературой, постоянно обдумывать проблему.
   Так  или  иначе,  но  сто  шестьдесят  листов  машинописного  текста,
представленные им в срок на кафедру, заведующий и  научный  руководитель
считали только заготовкой, "болванкой" диссертации.
   Не привыкший отступать, Колпаков ринулся в атаку.
   -  Послушай,  Веня,  что  тебе  стоит  поддержать  меня  перед  Ильей
Михайловичем? Пусть, мол, кафедра рассмотрит...  кафедру  проведешь  как
положено: рекомендовать к защите. Старик упорствовать не будет,  ведущую
организацию  и  оппонентов   мне   подберут   доброжелательных,   совету
придираться не к чему, ВАК пройдет  по  инерции...  И  все!  Сейчас  моя
научная судьба уперлась в тебя!.. Я не  люблю  одолжений  и  никогда  не
просил, но мы столько лет дружим... Неужели ты не поможешь мне  в  такой
важный момент?
   Гончаров слушал, опустив голову, когда он  закончил,  поднял  колючий
взгляд.
   - У людей же глаза не завязаны! Каждый видит - курица перед  ним  или
кошка. Что ты мне предлагаешь? Загипнотизировать  Дронова,  погрузить  в
транс рецензентов? Я этого не умею. И, честно говоря, не хочу.
   Гончаров говорил спокойно, но чувствовалось, что  спокойствие  дается
ему с трудом.
   - А вот ты стал мастером на  всевозможные  фокусы.  Без  рекомендации
кафедры публикуешь заведомое сырье не только в наших сборниках, но  и  в
отраслевых журналах. - Он запнулся, но с видимым усилием продолжал:
   - Выигрываешь крупные суммы  в  спортлото  и  тотализатор,  ухитрился
выплатить почти весь долг  за  кооператив,  купил  автомобиль,  отгрохал
шикарную свадьбу...
   - При чем здесь это!
   - Решаешь совершенно чуждые скромному аспиранту вопросы,  весь  город
звонит, просит, благодарит...
   - При чем здесь...
   - Выступаешь с разоблачениями на собраниях под аплодисменты  записных
интриганов и снискал у них немалую славу...
   - При чем...
   - Но скажи, какое отношение эти фокусы имеют к науке? И можешь ли  ты
с их  помощью  протолкнуть  незрелую  диссертацию?  Или  хочешь  и  меня
записать в иллюзионисты?
   Колпаков вскочил.
   - Ударить собираешься? - хмыкнул Гончаров. -  И  здесь  ты  преуспел:
институт кишит слухами про кулачные подвиги  "сенсея".  Но  за  все  это
степени не присуждают.
   Колпаков снова опустился на жесткий неудобный стул.
   - А нужна моя товарищеская помощь -  пожалуйста.  Включай  установку,
остаемся после работы, едем ко мне считать, обсудим любой вопрос  -  все
что угодно. Но, - Гончаров  излюбленным  жестом  уставил  в  собеседника
палец, - но без дураков, шутов и фокусников. У меня не  столь  известное
имя, но я им дорожу.
   - Ясно, - холодно сказал Колпаков. - Спасибо за отзывчивость.
   Когда он  пересказал  разговор  Писаревскому,  тот  опять  благодушно
посмеялся.
   - Поработай немного над устранением замечаний,  чтобы  не  упрекнули,
будто не прислушиваешься, выжди пару  месяцев,  обзаведись  справкой  об
использовании результатов  исследования  на  крупном  производстве.  Что
получается?  С  одной  стороны,  трудолюбие,  послушание,  внедрение   в
практику,  с  другой  -  придирки,   академические   амбиции,   излишнее
теоретизирование, отрыв от реальности.
   Писаревский сиял, от оживления чуть перебирая ногами,  как  боксер  в
предвкушении выигрышного боя.
   - Такова будет объективная картинка конфликта,  и  мотивы  без  труда
определятся: борьба старого,  рутинного  с  новым,  прогрессивным.  Кого
поддержит партком,  ректорат,  на  чьей  стороне  окажется  общественное
мнение, даже если его специально не подготавливать?
   Да, в этой сфере он был непревзойденным мастером!
   - Мне вовсе не хочется начинать научную карьеру  с  разбирательств  в
общественных организациях.
   - Гончаров с  Дроновым  -  умные  люди,  они  никогда  не  пойдут  на
конфликт, поверь моему опыту. И потом, какой же ты боец, если  избегаешь
схватки?
   Толстяк похлопал Геннадия по плечу, попросил принять в секцию "одного
хорошенького паренька", призвал не расстраиваться и не делать глупостей.
Под глупостями он имел в виду оставление поста  предсе