еву это понравилось: слюнявые
сантименты ему ни к  чему,  и  очень  хорошо,  что  Вика  рассматривает  все
происходящее в этой комнате как чисто рабочие моменты.
   Капитан снова посмотрел на часы. Сегодня он  недопустимо  сузил  интервал
между приемами негласных сотрудников. Это  может  привести  к  нежелательным
встречам и расшифровкам...
   В дверь условленным образом позвонили. Это оказался Кирпич.
   - Ты прибыл раньше на три минуты, - строго сказал Агеев. - Надо соблюдать
время более скрупулезно.
   Курлов скривился и ничего не ответил. Куратор изменил тон.
   - Последняя информация оказалась неплохой, - капитан изобразил  улыбку  и
попытался дружески потрепать Кирпича по плечу,  но  тот  отстранился  и,  не
вынимая рук из карманов джинсов, опустился на стул.
   Агеев знал, что сидеть так ему неудобно, но, видно, парню  позарез  нужно
хоть как-то обозначить свою независимость.
   - И что дальше? - спросил Курлов.
   - Как обычно. Уточнишь кое-что. Тебя не подозревают?
   Агеев пристроился на  еще  теплом  диване,  положил  на  колено  блокнот,
машинально нацелился ручкой в чистый лист.
   - Нет, - мрачно ответил Кирпич.
   - Наиболее прямо ты засветился с этим... своим однокурсником...  Лукашко!
После того раза никаких разговоров не было?
   - Нет, - Кирпич помрачнел еще больше. Разговор был ему явно неприятен.
   - Ничего не обсуждали? Не пытались узнать, кто мог навести?  Какая  такая
сука?
   А Агееву как раз и нравилось говорить людям неприятные вещи.
   Румянец  на  щеках  студента   заметно   разжижился.   Курлов   напрягся,
подобрался, словно перед прыжком.
   - Думаешь, я почему спрашиваю? - примирительно вздохнул Агеев. - Я о тебе
беспокоюсь. Украинский канал мы перекрыли, двух  местных  поставщиков  сдали
милиции. Заинтересованные люди всегда начинают искать причину. Я хочу, чтобы
ты остался вне всяких подозрений.
   - Я знаю, вы хотите для меня только хорошего...
   - Только не надо сарказма. Он совершенно  лишний.  Я  действительно  хочу
тебе добра. Ты  просил  оставить  Байдака  в  покое  -  я  это  сделал.  Его
фашистские делишки забыты.
   - Иногда мне хочется придушить вас...
   - Ерунда, - Агеев покачал головой. - Ведь я твой друг. Твое  подсознание,
которое не позволяет вцепиться мне в горло, - оно  знает  это.  Оно  гораздо
мудрее тебя. Ты верь ему.
   Сергей смолчал. На листке блокнота удобно устроилась нимфетка, пытающаяся
рассмотреть свою промежность.
   - Хорошо. Тогда к делу. Ты не должен ничем выделяться,  ничем  отличаться
от остальных, не должен изменять привычек и образа жизни. В этом залог твоей
безопасности. Ты по-прежнему ходишь в общежитие, ты  разговариваешь,  пьешь,
рассказываешь анекдоты... По нашим данным, сирийцы ждут крупную партию опия,
как только она поступит, твои друзья сразу об этом узнают...  И  ты  тоже...
Повторяю: главное - не выделяться!
   - Чтобы не выделяться, я должен  каждый  день  курить  "дурь",  -  мрачно
сказал Курлов. - А то и ширяться. Иначе никакого доверия  мне  не  будет.  А
если и будет, то уж про опий мне никто  не  расскажет.  Зачем  рассказывать,
если интереса нет?
   - Верно, - согласился Агеев. - Поэтому тут нужно маскироваться.  Ты  свой
парень, Серега Курлов, немного распиздяй, бабник, мочило - или  кто  ты  там
еще? Серый, как тебя обычно зовут. И наркотой ты интересуешься. А уж сколько
ты выкуришь: полсигареты, четверть, одну затяжку  -  это  зависит  от  тебя.
Можешь даже не курить каждый раз. Ты ведь раньше не  часто  этим  баловался?
Правильно. Ты свободный человек - сегодня курю, послезавтра  отдыхаю,  какое
ваше дело?
   - Говорить легко! И потом... Если я не хочу курить вообще?
   Агеев устало улыбнулся.
   - Тогда не кури. Вообще. И плюнь ты на все... Я же  не  стану  советовать
тебе что-то плохое, Сергей. Ты понимаешь меня?
   Нимфетка добралась туда пальцем и утопила его до самого основания. Сергей
смотрел на листок и чувствовал, как у него гулко бьется сердце.
   - Повторяю: я хочу тебе только добра!
   - Хорошо, - сказал Сергей, сложив на коленях огромные кулаки. -  Я  хожу,
курю. Что дальше?
   - Дальше ты приходишь ко мне, позвонив предварительно по телефону. Теперь
ты человек проверенный, и я дам тебе свой прямой телефон. Запиши его,  потом
выучи и сожги.
   Агеев вырвал из блокнота листок, протянул Курлову вместе с ручкой.
   - Запиши своей рукой. Так надо.
   Он четко, по одной, продиктовал шесть цифр. Кирпич записал номер и  сунул
в задний карман джинсов.
   - Ну?
   - Приходишь тогда, когда у тебя имеются серьезные и конкретные  сведения,
чтобы попусту не гонять волну. "Где" и "сколько" - вот что меня  интересует.
И фамилии, конечно. Если ты вдруг пропадешь надолго  или  заявишь,  что  вся
общага ушла в завязку - я просто подумаю, что ты врешь. И  уж  наверное,  не
ошибусь...
   Агеев забрал ручку обратно и продолжил рисование.
   - Или если этот подонок Байдак в твоих сообщениях станет святым. Он  ведь
твой друг? Но дружба дружбой, а я расскажу тебе одну историю...
   Теперь вместо пальца нимфетка сжимала в руке обувную ложку. А ведь вместо
ложки могло оказаться и сапожное шило - разве нет?..
   - Один наш помощник, молодой вроде тебя, решил сыграть двойную игру, - не
отрываясь от блокнота, пробубнил Агеев. - Его  близкий  друг  был  связан  с
торговцами  оружием.  Очень  серьезная  группа:  кражи  с  военных  складов,
коррупция армейских начальников, контакты с  бандитами...  Мы  надеялись  на
своего человека, а он, предупредив дружка, сам стал  подсовывать  нам  липу.
Думал, мы ничего не узнаем. Глупо, правда? Мы  всегда  перепроверяем,  и  не
один раз. И когда убедились в предательстве, он получил шмеля...
   - Что такое "шмель"? - спросил Курлов. Он слушал очень внимательно.
   - В данном случае  шмелем  был  патрон.  Его  случайно  нашли  в  кармане
двурушника. Только  один  патрон.  Но  этого  хватило.  Незаконное  хранение
боеприпасов...  Сейчас  он  отдыхает  на  самых  дальних  от  окна  нарах  в
Бородянской колонии усиленного режима.
   Агеев поднял голову и пристально посмотрел в глаза собеседнику.
   - В другом  случае  шмелем  может  стать  ампула  морфина.  Важно,  чтобы
предатель понимал, за что он несет кару. Ты понял мою мысль, Курлов?
   - Понял, - сказал Курлов, поднимаясь. - Лучше  принимать  морфин  самому.
Это будет гораздо безопаснее. Верно?
   Агеев улыбнулся.
   - Во всяком случае, гарантирую одно: от отдела по борьбе с  наркобизнесом
я тебя в любом случае отмажу. Однозначно.
   - Спасибо, - сказал Курлов и пошел к двери.
   Дома он вытащил из кармана листок  с  цифрами  и  заучил  телефон,  потом
достал  спички  и  невесело  усмехнулся.  Кафкианская  машина  засосала  его
окончательно. Как заправский стукач он выполняет инструкции даже  у  себя  в
комнате, когда его  никто  не  видит.  История  про  шмеля  оказалась  очень
убедительной. И поучительной.
   Он повертел листок. На обороте, просунув голову между растопыренных  ног,
лизала сама  себя  несовершеннолетняя  девчонка.  Сергей  поднес  рисунок  к
глазам. Закурил. Это скорее Бердсли, чем  Пикассо.  На  обзорных  лекциях  о
писателях и художниках рубежа веков Лидия  Николаевна  посвятила  Бердсли  в
лучшем случае десять минут: у подонка здорово получалось рисовать  вульвы  и
фаллосы, а перед смертью он заклинал своего душеприказчика  сжечь  все  свои
работы... Придет ли в голову товарищу Агееву просить когда-нибудь о чем-либо
подобном?
   Но справедливости ради следует отметить, что рисует  этот  мудак  хорошо.
Особенно для непрофессионала. Сергей бросил листок с нимфеткой в ящик стола.
Здорово рисует, подонок.

   * * *

   Потом в комнату откуда ни  возьмись  хлынул  народ,  здесь  же  оказались
черные - соседи Лукашко и Чумы. Соломон лез к Светке,  та  молча  отбивалась
ногой и попала Соломону между ног. Коля Лукашко спал на своей кровати  лицом
вниз, мокрые  губы  выглядывали  из-под  щеки,  словно  он  придавил  червя.
Неугомонный Родик лежал на спине и, что-то крича, катал  на  себе  Зотову  с
четвертого курса; на Зотовой красивая блузка с косым воротом, больше ничего.
Бедра влажные, блестят, и  когда  она  плюхается  молочнобелой  задницей  на
Родика, слышен отчетливый  мокрый  звук:  плюх.  Небо  за  окном  окрасилось
оранжевым и фиолетовым. Оранжевый - это свет фонарей на улицах, их  включают
около одиннадцати. "Сколько же я здесь торчу?" - подумал Сергей.
   - Я хочу уйти, - позвала его Светка  Бернадская.  -  Я  больше  не  могу,
Сережа. Пожалуйста...
   Ее голубые прожекторы потускнели, губы дрожат. Соломон, который с  минуту
танцевал перед ней, зажав руками промежность, медленно разгибается. На морде
Соломона переливается всеми красками радуги лютое африканское бешенство.
   Сергей погрозил ему пальцем. Соломон зашипел и заперся в туалете.
   - Какого лешего ты сюда вообще поперлась, дура, мамина дочь?!  -  крикнул
Сергей.
   Если честно, он сам ее сюда приволок, но уже забыл об этом.
   - Разреши мне уйти, - повторила Бернадская,  и  Курлову  нравилась  такая
покорность.
   Светка изменилась с того дня, когда они встречали "пургенов". Точнее,  со
следующего. Он безуспешно искал ее по всему городу, заехал в "Вечерку",  там
сказали, что Светка должна дежурить  в  типографии.  Приехал  в  типографию:
древние фотонаборные аппараты, за ними - бабы в белых халатах, они  стучали,
как пулеметы, и переругивались между собой; в корректорских  газетчики  пили
пиво и вычитывали полосы на "синьках". Всем жарко, все злые, никто не знает,
кто такая Светка Бернадская и почему вообще  на  вахте  пропускают  кого  ни
попадя.
   Сергей спустился в столовку, за стаканом компота познакомился с парнишкой
из "Вечерки", тот сказал, что Светка скорее всего в  "Кавказе",  у  нее  там
дело. Какое еще дело? Ну, это... Интервью  какое-то...  Парнишка  извинился,
пошел за добавкой компота и не вернулся. Сергей поехал в гостиницу и  застал
там  нервозное  оживление.  Много  милиции,  наверх  никого  не  пускают,  в
вестибюле  роится  народ,  со  всех  сторон  доносятся   отрывочные   фразы:
"Террористы  напали,  хотели  музыкантов   захватить...   ",   "никакие   не
террористы, это просто учения... ", "да нет, обворовали номер  на  четвертом
этаже... ".
   У пустой стойки с  табличкой  "Поселение"  переминался  с  ноги  на  ногу
клетчатый Денис, когда появилась администратор, он отдал ей ключ и пошел  на
улицу. Жил он здесь, что ли? Дурдом какой-то...
   Потолкавшись в вестибюле, Сергей вышел на улицу и уже  собрался  уезжать,
когда появилась Светка, веселая, оживленная.
   - Привет, Сережа! Ты что здесь делаешь?
   - А ты?
   - Я интервью брала у Винса...
   - Хорошо, почитаем!
   Он посадил ее в машину, но повез не домой, а на Лысую  гору  -  пустынное
дикое место, а совсем рядом с  центром,  очень  удобно.  Откинул  Светку  на
сиденье,  стянул  майку,  лифчик  и  сразу  напоролся  взглядом   на   засос
помидорного цвета.
   - А это что?!
   - Это? Ерунда... Обожглась немного...
   Сергей ударил ее, вначале несильно. Тут она и разоралась:
   - Ты кто такой? Ты что о себе воображаешь! Трахнулись раз, так я тебе уже
что-то должна?
   Выставила ногти, хотела  разодрать  лицо,  но  не  смогла,  хотя  руку  и
расцарапала. Светка сказала еще, что от Балтимора до  Тиходонска  двенадцать
тысяч километров, и если даже его конец когда-нибудь  размотается  до  таких
размеров, то она специально заведет там у  себя,  в  Балтиморе,  специальную
собачку, чтобы она отхватила кусок побольше. Сергей спросил:
   - Ты что, серьезно думаешь, будто кто-то  из  этих  отмороженных  возьмет
тебя с собой? Ты - отверстие, каких в Балтиморе хоть завались!
   Светка посмотрела на него как на идиота. И  рассмеялась.  Смеялась  очень
долго. Сергей подумал: неужели я сказал неправду? - и в конце концов  ударил
ее в живот. Давно надо было так сделать.  Светку  вырвало  в  бардачок,  всю
дорогу она сидела, уперев голову в панель, и  смотрела  на  свою  блевотину.
Больше она не смеялась и не царапалась.
   - ...Пожалуйста, - снова повторила  Светка  под  аккомпанемент  скрипящей
рядом кровати. - Я хочу уйти.
   - Иди, - разрешил Сергей.
   Светкины ладони мокрые - будто усыпаны мелкой стеклянной  пылью.  Голубые
прожекторы превратились в два  озера,  она  вскочила,  каблучки  ее  кожаных
туфель зацокали по направлению к двери.
   - Катись, давай-давай.
   В предбаннике стук. Грохот. Светка влетает обратно спиной вперед, чуть не
падает. На пороге  вырастают  два  хлопца-крепыша  с  картофельными  носами,
похожие друг на друга как братья Знаменские.
   - Все сидят на своих местах, - объявил один.
   Он остается у дверей, говорит тихо второму: только не дури, понял? Второй
направляется к кровати, где спит Коля Лукашко. Зотова по инерции  продолжает
прихлопывать Родика к кровати ягодицами, она смотрит на гостя  пустыми,  как
автомобильные фары,  глазами.  Брат  Знаменский  бормочет  ей  одобрительно:
оп-оп, девонька... Потом подходит к Лукашко и бьет ногой по почкам.  Лукашко
орет, вскакивает на кровати.
   - А? Что?..
   - Ясак, - говорит брат,  внимательно  рассматривая  заусенец  у  себя  на
ногте. - Ты задолжал за  сорок  понюшек,  Лукаш.  Не  расплатишься  -  будут
платить твои друзья. И подруги тож.
   В  блоке  воцарилась  мертвая  тишина,  слышно  даже,  как  тараканы  под
плинтусом шерудят. Наконец Родик сбросил с себя Зотову, встал,  качаясь,  на
ноги. Его брюки  гармошкой  сложились  у  щиколоток.  Лицо  гипсовое,  глаза
бешеные,  без  зрачков.  Гашиш  вовсю  прет  из  него   наружу,   но   Родик
сдерживается. Он умеет сдерживаться, если захочет.
   - Так, пацаны, - говорит он сдавленным голосом. - В жопу. Оба. И  чтоб  я
вас здесь больше не видел. Ясно? В жопу. Мой папа...
   - Может, все-таки лучше в рот возьмешь? -  переспросил  брат  Знаменский,
доставая из кармана ножик и аккуратно отрезая заусенец.
   - Не надо, мужики, - попросил Коля Лукашко, лицо у него пошло пятнами, на
подбородке заблестела слюна. - Я одолжу денег, я сейчас...
   Первый брат Знаменский, что у дверей стоял, - влетел в стену так, что  на
уровне его носа на крашеной штукатурке осталась кровавая клякса  с  быстрыми
тонкими  лучиками,  расходящимися  во  все  стороны.  Сергей  не   торопился
отпускать его, он еще раз размахнулся и двинул  парнишку  головой  о  косяк.
Потом  распахнул  дверь  и  выбросил  в  коридор.  Из  туалета   послышалось
встревоженное бормотание Соломона. Он молился на своем родном суахили.
   - А теперь сложи свой сраный ножичек, - сказал Сергей, наставив палец  на
второго брата Знаменского. - И дергай отсюда по-быстрому! Ну!
   - Ты здоровенный кусок говна, - уважительно сказал крепыш, пряча ножик  в
карман. Он вышел на коридор, помог подняться своему  товарищу,  закинув  его
руку себе нашею.
   - Но, бля буду, судьба тебе сдохнуть по дороге в реанимацию! - крикнул он
уже возле лифтовой. - Попомни мое слово!
   Светка Бернадская подбежала к двери, захлопнула, закрыла на замок.
   - Серый, ох, дурак... - пробормотал Коля Лукашко, погружая лицо в ладони.
Он еще не протрезвел. - Ты ж не выйдешь, говорю тебе. И я не  выйду.  Никто.
Витек уже два года общагу держит, это его люди, он не простит, он за  каждый
их волос спросит, за каждый грамм...
   - Рано еще уходить, - авторитетно заявил Родик. - Мы их накажем.
   Точно такой он был, когда пьяный гнал  свою  "Ланчу"  через  весь  город,
вдоль по белой разделительной полосе. Родик дымил  сигареткой,  разгоняя  по
блоку  новую  порцию  густого  чернослива.  Сергей  почувствовал,  что   еще
немного-и его вывернет.
   Он зашел в ванную, смыл холодной водой кровь с рубашки, сунул голову  под
кран и стоял так минут пять. Может, и все десять. И полчаса. Потом  вернулся
в блок. Вода стекала по его шее и лицу, оставляя  мокрые  полосы,  и  Сергей
сказал трезвым, спокойным голосом:
   - Ладно. Большой всем гудбай. Мы со Светкой домой пошли.
   А все уже спали. Небо  за  окном  стало  глянцево-черным,  как  резиновый
сапог. Чума лежал с  Зотовой,  закинув  колено  на  ее  голый  живот,  негры
химфаковцы  вытянулись  на  своих  кроватях  по  стойке  "смирно"  и  сопели
короткими распяленными носами. Лукашко уснул сидя, в той же  позе,  в  какой
объяснялся про Витька, который держит всю общагу. Не спали только  Светка  и
Родик; Светка читала на полу апрельский номер "Журналиста", подвинув к  себе
настольную лампу, Родик сидел рядом - хмурился, гримасничал, словно разминал
лицо перед хорошим мордобоем.
   - Пошли, - сказал он, вставая.

   * * *

   Гестапо  сидел  в  подсобке,  смотрел  по  телевизору   "Пресс-экспресс".
Подлокотник его кресла облеплен комками засохшей жевательной резинки.
   - А, это вы?
   Он достал изо рта резинку, размазал по креслу,  встал,  гремя  ключами  в
кармане.
   Родик подошел к телефону-автомату, что висел в вестибюле, опустил монету,
набрал номер. Он долго ждал, когда  на  том  конце  провода  ответят,  потом
сказал  несколько  слов  тихим  голосом  и  повесил  трубку.  Повторять  ему
приходилось редко.
   Светка стояла у  стеклянной  двери,  смотрела  на  улицу.  Гестапо,  пока
ковылял из подсобки, успел обшарить глазами ее задницу с  двумя  выпирающими
через ткань резинками, чуть джинсы не протер.
   - Там кто-то есть, - сказала Светка, показывая в темноту.
   - Ну и что? - проворчал Гестапо.
   - Там точно кто-то есть?.. - Светка резко повернула к нему голову.
   Гестапо ничего не ответил, только серые его  щеки  сложились,  склеились,
как спущенная камера от футбольного мяча. Он открыл дверь,  снаружи  пахнуло
теплым ночным воздухом и акацией.
   - Ты, Светка, посидишь  пару  минут  с  Гестапо,  он  тебе  что-нибудь  о
внутреннем строении расскажет, - сказал Родик. - А мы зайдем потом.
   На улице тихо и темно. На опустевшей стоянке только три машины: "Ланча" и
две "девятки" по бокам. Они стоят близко, почти впритирку,  блокируя  дверцы
"Ланчи". За стеклами тлеют сигаретные огоньки, у одной машины внешняя  дверь
приоткрыта, оттуда нога торчит,  пристукивает  пяткой  по  асфальту.  Сергей
наклонился к урне, что стояла у выхода, достал железный  бак,  вытряхнул  из
него мусор.
   - Что, фраера, не спится? - донесся голос из "девятки". - Вас раньше  чем
к утру никто не ждал...
   Из машины животом вперед вылез необхватный мужик, заросший жиром от  ушей
до самых щиколоток. Брюхо под майкой колышется. Наверное, тот  самый  Витек.
Следом вышли четыре бойца  и  Знаменский-младший  с  ними.  Чуть  в  стороне
колыхнулись еще несколько теней.
   - Небось от страха животы разболелись? Надумали бабки  отдать?  -  сказал
толстый. - Правильно. С вас две штуки. Включая пеню за простой  и  моральный
ущерб. Ну и, конечно, здоровья вам поубавим, чтоб не борзели.
   - Отсоси, - коротко ответил Ролик.
   Бойцы молча двинулись навстречу. Родика пошатывало, и никуда бежать он не
собирался. Сергей поудобнее схватился за край бака, отвел руку в сторону.
   - Уйди, Родь, задену...
   Одному он залепил под дых, другому попал по руке; оба на  какое-то  время
исчезли из поля зрения. Потом бак у него выбили и навалились со всех  сторон
- молча, остервенело и зло, совсем не так, как  наваливались  комитетчики  в
Октябрьском  парке.  Те  нападали,  следуя  каким-то  правилам,  словно   на
соревнованиях по очень жесткой борьбе, а эти прыгали как звери,  без  всяких
правил, только  с  одной  целью:  задушить,  перебить  позвоночник,  сломать
горло...
   Сергей ударил локтями назад, стало чуть посвободней, он поймал кого-то за
голову и швырнул через плечо,  развернулся  и  засветил  кулаком  в  зловеще
белеющую рожу. Бам! Удар колокола гулко отдался в голове, собственно, голова
и превратилась в гулкий  колокол,  только  как  умудрились  вставить  внутрь
тяжеленный язык и  протянуть  веревку?  В  глазах  плыло,  но  он  ухитрялся
доставать противников, и после  каждого  выпада  их  становилось  на  одного
меньше.
   Наконец Сергей осталс