городу,  в  котором  Колпаков
родился и  вырос,  привычному  укладу,  сложившемуся  кругу  общения  и,
конечно, к нему самому. Гена Колпаков  испытал  давно  забытое  ощущение
маленького мальчика, которого пацаны постарше тычками и  подзатыльниками
отгоняли от недоступных, а оттого еще более притягательных  рассказов  о
тайнах взрослой жизни.
   Он быстро взял себя в руки, хотя неприятный  осадок  от  проявленной,
пусть даже только  самому  себе,  слабости  не  проходил.  У  Лены  тоже
испортилось настроение, и, судя по всему,  совместно  проведенный  вечер
грозил стать не только первым, но и последним.
   Такого, конечно, случиться не  должно,  судьба  обязательно  выбросит
выигрышную карту, и Колпаков ждал события, которое придет ему на помощь.
Или которое можно будет использовать себе на  пользу.  И  такое  событие
произошло.
   Они  проходили  по  центральной  аллее  чистенького  скверика,  вдоль
ухоженной клумбы,  а  чуть  в  стороне,  за  живой  изгородью,  прятался
павильон "Соки - воды - мороженое". Ни того, ни другого, ни третьего там
испокон веку  не  водилось,  зато  продавали  на  розлив  дешевое  вино,
ссуживались в обмен на пустую бутылку  мутные  выщербленные  стаканы.  И
посетители собирались соответствующие: мятые хмыри с оловянными глазами,
безвольная пьянь из  окрестных  дворов,  нервически-взвинченная  блатная
мелочевка  да  совсем  зеленая  шпана,  опасная  непредсказуемыми,   "на
авторитет", выходками. Они пили, жевали, глотали  и  выпускали  табачный
дым, сквернословили, ссорились, порой доходило до драк.
   На этот  раз  скандал  начался  звоном  разбитой  посуды,  невнятными
выкриками, кто-то упал вместе со стулом,  место  происшествия  мгновенно
обступила плотная толпа зевак, и визг толстой буфетчицы: "Он с ножом!" -
известил, что каша заваривается круче обычного.
   - Что там? - Лена брезгливо сморщила носик.
   - Пойдем посмотрим.
   На опустевшей веранде возле перевернутого стула длинноволосый  парень
зажимал разбитый рот. В опущенной руке тускло отсверкивал металл.
   - Хде фета ссука?
   Он отнял ладонь, бессмысленно уставился на испачканные пальцы.
   - Где? - Длинноволосый нетвердо шагнул вперед, выругался. - Запорю!
   Толпа откачнулась, Лена вцепилась Колпакову в рукав.
   - Ужас! Пошли отсюда!
   - Нет. Вначале я его успокою.
   Колпаков сказал это  достаточно  громко  и  не  торопясь  двинулся  к
веранде, чувствуя, что мгновенно оказался в центре внимания.
   - Брось нож, дубина!
   Он говорил немного иронично, с ленцой, и  видел  себя  со  стороны  -
уверенного, подтянутого, в отглаженном костюме, коротко подстриженного -
полная противоположность измятому, окровавленному перегарному  субъекту,
бездарно размахивающему своей жалкой железкой.
   - Ты слышал, что я сказал!
   Парень попятился.
   Черт! Трусливый бык может испортить всю корриду!
   Тупое лицо, бессмысленный взгляд, сейчас он готов  воткнуть  холодный
металл  в  мягкое  человеческое  тело,  чтобы  завтра  каяться,  просить
прощения, упирая на то, что чувствует силу, потому и пятится,  мерзость,
как бы еще бежать не бросился...
   Может, так бы и получилось, но распахнулось наглухо задраенное окошко
выдачи и буфетчица панически завизжала:
   - Не лезь на рожон, зарежет!
   Испуганный крик вернул длинноволосому утраченную было  агрессивность,
он кинулся вперед, выставив перед собой нож.
   Эффектней всего выпрыгнуть и ударить пяткой в лицо, но  на  скользком
кафеле рискованно, да и неэстетично, к тому же этот болван сам  облегчил
задачу защиты выставленной далеко вперед рукой.
   Колпаков шагнул навстречу, развернулся корпусом, уходя с линии атаки,
для страховки поставил блок левой, а правой схватил запястье противника,
вывернул наружу,  чувствуя,  как  прогибаются  кости,  и  рванул  книзу,
одновременно выстрелив коленом вверх, в локтевой сустав. Раздался тихий,
но отчетливый хруст.
   Колпаков  аккуратно  опустил  бесчувственное  тело  на   пол,   нашел
отлетевший нож. Обычный перочинный,  на  синей  пластмассе  выштамповано
"Цена 1 р. 40 коп.". Клинок в тусклых мазках, воняет рыбой.
   Он брезгливо бросил нож на прилавок.
   - Отдадите милиции.  А  понадобится  свидетель...  -  Он  записал  на
салфетке фамилию, место работы и телефон.
   -  Молодец,  парень!  -  похвалила  буфетчица.  И,   понизив   голос,
предложила:
   - Налить стаканчик? Я угощаю!
   - Спасибо, - усмехнулся Колпаков. - Не пью.
   Окруженный почтительным молчанием, он подошел к Лене. Она смотрела  с
интересом.
   - Молодец! Я не знала, что ты такой отчаянный! Совсем не испугался!
   -  Нет.  Испугался.  Пульс  подскочил  до  сотни.  Впрочем,  учитывая
ситуацию, - это допустимо.
   - Что с тобой? Временами  у  тебя  делается  отсутствующий  взгляд  и
какой-то деревянный голос...
   - Не обращай внимания, я снимал напряжение.
   - Ты и это умеешь?
   Лена взяла его под руку, прижалась, испытующе заглянула в лицо.
   - Да, ты здорово изменился... Надо же! А почему ты почти каждую фразу
начинаешь словом "нет"?
   - Потому что возражать трудней, чем соглашаться.
   - А ты любишь преодолевать трудности?
   - Приучил себя их не обходить.  Теперь  препятствие  на  пути  только
увеличивает мои силы.
   - Вот это здорово. Таким и должен быть настоящий мужчина.
   Колпаков сдержал довольную  улыбку  и  подвел  Лену  к  круглой,  под
старину, афишной тумбе.
   - Читай!
   - Что? А... Зеленый театр. Спортивно-показательный вечер "Знакомьтесь
-  карате".  В  программе:  что  такое  карате,  сокрушение   предметов,
демонстрационный бой. Вход по пригласительным..." Про это я слышала,  но
говорят, что пробиться совершенно невозможно...
   - Здесь я могу блеснуть. Держи.
   - О! Ты просто кладезь сюрпризов! Если быстро не иссякнешь, я могу  и
влюбиться!
   Небрежная обыденность фразы царапнула самолюбие, но вида он не подал.
Весело болтая, они дошли до  Лениного  подъезда  и  тепло  распрощались.
Вечер  удался.  И,  возвращаясь  домой,  Колпаков  подумал,  что  должен
благодарить за это патлатого хулигана, который так  вовремя  подвернулся
под руку.
   Проснулся Колпаков ровно в  шесть,  как  приказал  себе  накануне,  -
последние  годы  он  даже  не  заводил  будильник  для  страховки.  Тихо
размялся, чтобы не потревожить  спящую  за  ширмой  мать,  она  работала
допоздна - прикнопленный к доске  чертеж  почти  окончен.  Полсотни  раз
отжался  на  кулаках,  потом  на  кистях,  на  пальцах,  выполнил  норму
приседаний, работать на макиваре без того,  чтобы  не  переполошить  всю
квартиру, было нельзя, и он только ткнул обтянутую  поролоном  пружинную
доску.
   После   обычной   восьмикилометровой   пробежки   Колпакову   удалось
проскочить в ванную, которую, как правило, крепко оккупировали Петуховы,
но не успел он порадоваться своему везению, как выяснил, что нет горячей
воды, а холодного душа, несмотря на всю его полезность,  он  терпеть  не
мог - одна из немногих оставшихся неизжитыми слабостей.
   Ругая слесаря, домоуправление и  откладывающийся  уже  четвертый  год
снос вконец  обветшалого  дома,  Колпаков  подавил  недостойное  желание
ограничиться обтиранием влажным полотенцем и  стал  под  слабые  ледяные
струйки.
   Завтракал он в полвосьмого, к этому времени мать накрывала в  комнате
стол - Геннадий не любил есть на общей кухне, - подавала  отварное  мясо
или рыбу, овсяную кашу, овощи, вместо  чая  -  стакан  теплой  кипяченой
воды.
   После  еды  он  полчаса  занимался  медитацией,  сегодня   распорядок
оказался нарушенным, и, выходя  за  дверь,  Геннадий  поймал  удивленный
взгляд матери - окружающие привыкли к его крайней пунктуальности.
   Отклонившись  на  несколько  кварталов  от  повседневного   маршрута.
Колпаков подошел к длинному, выкрашенному унылой блекло-голубой  краской
зданию, двумя прыжками преодолел бетонную лестницу,  ступени  которой  -
грязно-серые, растрескавшиеся, с крошащимися краями,  напоминали  о  тех
немощах,  страданиях  и  болях,  которые  приносят  с  собой  посетители
городского травматологического пункта, миновал шеренгу  выстроившихся  в
вестибюле жестких просиженных стульев и решительно толкнул обитую вечным
черным дерматином дверь, из-за которой невнятно доносились голоса:  один
тихий и просительный, другой уверенный и гулкий.
   Первый принадлежал неказистому серенькому  мужичку  из  тех,  которые
обречены быть неуслышанными даже при максимальном  напряжении  голосовых
связок.  Он  осторожно  баюкал  загипсованную  руку,   напротив   хирург
рассматривал черный прямоугольник рентгеновского снимка, от  которого  и
исходила отчетливо ощущаемая в кабинете напряженность.
   Колпаков поздоровался,  мужичок  на  мгновение  повернул  изможденное
небритое лицо, но не ответил, плаксиво добубнивая начатую фразу:
   - ...жена ругается - сколько можно на бюллетне  сидеть...  Да  и  мне
маяться уж невмоготу... Только лечить надо-то по-хорошему, на  то  вы  и
врачи, калечить каждый умеет...
   - Я тебя калечил? - равнодушно спросил врач. - Пей  меньше  в  другой
раз.
   Хирург был приземист, бородат, могуч, когда он  говорил,  то  выдыхал
воздух с такой силой,  что  казалось,  в  бочкообразной  груди  работает
кузнечный мех.
   - Видишь снимок? Срослось неудачно, бывает. Надо ломать!
   - Несогласный я, и жена...
   - А то хуже будет, - раздраженно повысил голос  травматолог.  -  Чего
бояться? Делов на копейку, раз - и все!
   Он сжал в огромном кулаке карандаш, раздался хруст.
   - Вам, конечно, ничего, моя боль-то...
   Мужичок обреченно втянул голову в плечи и, неловко сморкаясь здоровой
рукой, шагнул к выходу.
   - Завтра и приходи, я мигом управлюсь, - напутствовал его  хирург,  а
когда дверь закрылась, по инерции договорил, обращаясь к Колпакову:
   - Разнылся из-за пустяков! Надо же быть мужчиной...
   Сам хирург, безусловно, считал себя  мужчиной.  Иссиня-черная  шерсть
выбивалась из-под не сходившихся на широких  запястьях  рукавов  халата,
курчавилась на шее, пучками торчала из ушей, и раз он еще завел бороду и
отпустил длинные  завивающиеся  локоны,  значит,  расценивал  чрезмерную
волосатость как несомненный признак мужественности.
   "Интересно, посчитал бы ты пустяком, если бы  я  тебе  сейчас  сломал
палец?" - подумал Колпаков, и, очевидно,  хозяин  кабинета  почувствовал
его настроение.
   - Что у вас?
   Впрочем, сухость вопроса  могла  быть  обычной  манерой  разговора  с
посетителями.
   - Вчера вечером к вам доставили парня с травмой руки...
   - Хулигана-то? Жаль, не на меня нарвался - сразу бы  в  морг  свезли.
Родственничек?
   - Я его задержал и, кажется, перестарался. Он сильно пострадал?
   - Вот люди! - Хирург яростно сверкнул круглыми, чуть навыкате глазами
и вскочил с места. - Людишки! Все подряд -  либо  слабаки,  либо  трусы,
либо слюнтяи! Надо же! Поймал бандита и распустил сопли, ах,  не  сделал
ли ему больно? Да эту мразь давить, в землю вгонять, головы отрывать!  А
ты проведать пришел, беспокоишься: сю-сю, сю-сю. Мужчина...
   Последнее слово он процедил  с  таким  презрением,  что  Колпаков  не
выдержал.
   - Ты мужчина - по два раза руки ломать...
   Бородач подскочил вплотную. Колпаков разглядел дряблость и пористость
кожи.
   - Меня не задевай - по стенке размажу!
   Но Колпаков уже овладел собой.
   - А как же клятва Гиппократа? - И спокойно, как ни в чем  не  бывало,
предложил:
   - Давай лучше потягаемся, кто кому палец разожмет.
   Бородач  мертвой  хваткой  вцепился  в  протянутую  руку,   дернулся,
напрягаясь, потом еще раз.
   - Не получается? - сочувственно спросил Колпаков. - Вот так надо...
   Одним рывком, хотя и с трудом, он разогнул толстый палец  противника.
Тот  ошеломленно  моргал,  не  понимая,  как  мог  проиграть  там,   где
обязательно  должен  был  выиграть.  Ярость  улетучилась  бесследно,  ее
сменила растерянность. Оказалось, что  хирург  моложе,  чем  кажется  на
первый взгляд, - не больше тридцати.
   - Как же это ты? Ну-ка, покажи руку...
   Травматолог профессионально осмотрел  кисть  Колпакова,  отметил  два
шрама - следы перелома, потрогал окостеневшие мозоли у основания  первой
и второй фаланг..
   - А-а-а... Извините за грубость, сенсей...
   Колпаков чуть улыбнулся.
   - В курсе?
   Бородач почтительно кивнул.
   - В институте была секция, да меня этот узкоглазый не взял.  Не  знаю
почему - я и штангой занимался, и боксом, физическая  подготовка  -  дай
Бог...
   "Ясно почему", - подумал Колпаков и перешел к делу.
   Через пять минут Колпаков покинул травмпункт. Хирург проводил его  до
выхода  из  больницы,  с  непривычной  для   самого   себя   вежливостью
попрощался. Внешне расставание выглядело вполне дружеским,  хотя  нельзя
было сказать, что они остались вполне довольны друг другом.
   Колпаков испытывал  к  новому  знакомому  глухую  неприязнь,  хотя  и
связанную с его комплексом сверхполноценности, но вызванную не  этим,  а
каким-то  запрятанным  в  подсознание  обстоятельством,  докопаться   до
которого он сейчас не мог.
   А  могучий  бородач,  глядя  в   удаляющуюся   спину   Колпакова,   с
раздражением думал, что слюнтяйство и сентиментальность свойственны даже
сильным людям. На кого же в таком случае можно  ориентироваться  в  этом
мире?
   Колпаков  свернул  за   угол,   травматолог   швырнул   на   мостовую
недокуренную сигарету, длинно сплюнул и недоумевающе покрутил головой.
   "И охота было ему тратить зря время!"
   Но бородач ошибался: Колпаков ничего не делал напрасно.
   В институт он пришел как всегда - за десять минут до  начала  работы.
Вчерашние страсти еще не улеглись: некоторые разговоры при его появлении
смолкали,  сторонники  Ивана   Фомича   демонстративно   отворачивались,
противники - столь же демонстративно приветливо здоровались.
   На кафедре еще никого не было, и  Колпаков  толкнул  дверь  соседнего
кабинета - заведующий любил работать утром. И точно - Дронов оказался на
месте.  Он  положил  ручку,  посмотрел  внимательно,  будто  раздумывая,
привстав, протянул руку, жестом пригласил сесть напротив.
   -  Послушай,  Геннадий,  ты  сам  решил  выступить  или  тебе  кто-то
подсказал?
   - Кто мне мог подсказывать? - напряженно спросил Колпаков.
   Шеф во многом был старомоден, и если видел  в  ком-то  хотя  бы  тень
непорядочности, такой человек переставал для него существовать.  К  тому
же он страдал чрезмерной мнительностью и мог  заподозрить  то,  чего  на
самом деле нет.
   - Мало ли кто! Институт кишит интриганами. Вместо занятий наукой  они
изощряются в склоках и сплетнях - еще бы, ведь снискать славу здесь куда
легче!  Иван  Фомич  когда-то  был  крупным  ученым,  но,  к  сожалению,
последние десять лет погряз в этой трясине.  И  стал  большим  мастером,
да-да...
   Илья Михайлович тяжело вздохнул и дунул на поверхность стола,  очищая
ее от видимых только ему соринок.
   - С ним никто не мог тягаться, все недруги оказывались  бессильны,  и
вчерашнее обсуждение тоже  кончилось  бы  ничем...  -  Дронов  посмотрел
Колпакову прямо в глаза. - И вдруг на сцене появляется  зеленый  юнец  с
горящим взглядом и убийственными, безошибочно нацеленными аргументами  и
сваливает монументальную фигуру с пьедестала. Да с каким грохотом!
   Дронов сделал паузу и многозначительно  похлопал  ладонью  по  стопке
исписанных фиолетовыми чернилами листов.
   - Естественно, возникает вопрос, откуда взялся этот  прыткий  молодой
человек, кто вложил ему в руки оружие, чью силу чувствует он  за  собой,
кто,  опытный  и  авторитетный,  стоит  за  ним,  придавая  смелость   и
уверенность?
   Ощущая неприятное волнение. Колпаков расслабился и перешел на дыхание
низом живота.
   - И ответ у многих готов: Дронов! Вот кто направлял своего ученика! В
интригах примитивное мышление свойственно не только низким умам, к  тому
же известная логика в таком объяснении есть. Но  я  тебя  ничему,  кроме
радиофизики, не учил! Потому и спрашиваю: кто?
   -  Разве  я  сказал  нечто  неизвестное?  -  Голос  Колпакова  звучал
совершенно ровно. - Просто  все  считают,  что  некоторые  вещи  следует
обходить молчанием,  и  старательно  делают  вид,  будто  их  вообще  не
существует. А мне это надоело! Почему кто-то должен был специально учить
меня сказать правду? Или вы считаете, что сам я на это не способен?
   - Гм... Но... Как бы это лучше  выразить...  Откуда  такая  смелость?
Даже не так... я вовсе не считаю себя трусом, но молодому  человеку,  не
защищенному степенями, званиями и прочими регалиями, обычно  свойственна
осторожность... Иногда это качество еще  называют  благородным.  Поэтому
твоя эскапада нетипична и вызывает удивление...
   - Охотно объясню,  -  перебил  Колпаков.  -  Я  уже  почти  семь  лет
занимаюсь особой тренировкой духа по восточной методике...
   - Духа? - изумился Дронов.  -  Вы  с  ума  сошли!  Не  хотите  же  вы
сказать...
   - Не волнуйтесь, Илья Михайлович, материалистическое  начало  во  мне
незыблемо. Просто неточно выразился: тренировка тела,  но  и  укрепление
характера...
   - Это другое дело... - пробурчал профессор.
   -  И  сейчас  мне  "осторожность"  и  "благоразумие",  о  которых  вы
говорили, представляются тем, чем являются в действительности -  обычной
трусостью!
   Дронов ничем не выразил несогласия.
   - А бороться с ней можно только одним способом  -  сделать  то,  чего
делать не хочется. Я почувствовал, что  спокойней  отсидеться  молча,  и
пересилил себя - встал и выступил.
   - Гм... Такое, конечно, и в голову никому не пришло. Мы  вчера  долго
беседовали   с   ректором,   и   Петухов   был,   и   Гавриленко,   весь
"треугольник"... Ты известен как чрезвычайный  рационалист,  из  того  и
исходили... Фомичу больше не работать, на его место, и это ни  для  кого
не секрет, пойдет  Дронов,  -  профессор  чуть  наклонил  голову,  будто
представляясь. - На заведование кафедрой тоже один кандидат -  Гончаров.
Неплохо   иметь   друга   непосредственным   начальником,   а   научного
руководителя - первым проректором и председателем совета?
   Колпаков дернулся, порываясь вскочить с кресла, но все же остался  на
месте.
   "Два часа медитации в день, неврастеник", - сказал он себе,  а  вслух
хладнокровно спросил:
   - Какие же поступки, уважаемый учитель, дали  вам  основание  считать
меня расчетливым мерзавцем?
   - Ну, зачем же так? Я сказал, что твой рационализм тут  ни  при  чем,
скорее - юношеский максимализм и стремление к  справедливости,  товарищи
со мной согласились... А сегодня я просто хотел проверить свои сомнения,
точнее, опровергнуть их  твоими  аргументами.  Извини,  если  этим  тебя
обидел.
   - Не стоит, все нормально.
   Действительно, полное самообладание, хороший пульс...
   - Однако и выдержка у тебя, Геннадий! - преувеличенно  весело  сказал
профессор. - Что там у тебя  за  система?  Может,  и  мне  поучиться  на
старости лет, а то на советах так иногда и ждешь, что кондрашка хватит!
   Дронов несколько принужденно рассмеялся. Он  изо  всех  сил  старался
загладить последствия неприятного разговора.
   -  Приходите  сегодня   вечером,   -   Колпаков   положил   на   стол
пригласительный билет, потом добавил еще несколько. - А  эти  предложите
кому-нибудь. Может, Петухов или Гавриленко заинтересуются,  а  может,  и
сам... Колпаков показал пальцем вверх. - Будет очень  наглядно,  если  у
кого остались сомнения -  сразу  рассеются.  Тем  более  что  я  активно
участвую...
   - Никаких сомнений! - замахал руками Илья Михайлович.  -  Теперь  все
понятно, я подтвержу товарищам свое вчерашнее мнение...
   Профессор Дронов был рад, что  все  хорошо  кончилось.  Он  не  любил
обижать  людей,  причинять  кому-либо  боль.  Поэтому  система  Геннадия
Колпакова для него совершенно не годилась.
   Выйдя из кабинета заведующего, Колпаков не  вернулся  на  кафедру,  а
направился в конец коридора, свернул за  угол  и  оказался  в  крохотном
тупичке у пожарной лестницы,  с  окном,  выходящим  во