А
сейчас дверь была заперта.
   - Открывай, - Сергей ударил костяшками пальцев по косяку.
   - Кто такой? - негромко спросили из-за двери.
   - Мне Байдак нужен.
   - Это ты. Серый?.. С-час.
   Щелкнул замок, дерматин зашуршал по цементному полу.  На  пороге  окосело
улыбался Ашот Меликян, его строгая понтовая сорочка  в  узкую  полоску  была
расстегнута, по волосатой груди стекал пот.
   - Твою мать, - затарахтел Ашот, запирая за Сергеем дверь. - Кто  стучится
в дверь моя? Я говорю: Мишель Пфайфер, спорном? Родион говорит: ни фига, это
Крутой Уокер. Спорнули на четыре порошка, открываю - а там Курлов, греб  его
мать, вот с такой рожей. Ты нам каждому по два порошка ставишь, Серый, мы на
тебя спорнули, ты не  оправдал,  сам  понимаешь...  И  кто  тебе  хлебальник
своротил, а?
   Байдак был здесь. Худой, дерганый, как на пружинках.  Большой  остренький
нос, светло-светло-голубые глаза. Очень светлые,  голубизны,  бывает,  и  не
видно. Он кивнул Сергею, вытер красное пористое лицо бейсболкой. Приподнялся
с дивана, вытащил из-за черной  кожаной  спинки  початую  бутылку  бренди  и
поставил на пульт.
   - Здоров, - сказал Сергей.
   - Хайль! - вскинул прямую руку Байдак.
   "Довыеживался, - раздраженно подумал Сергей. - И еще продолжает! Хотя  он
пока ничего не знает..."
   - Примешь?..
   Родька показал глазами на бутылку.
   - Жарко.
   - Неполную.
   - У меня дело, - сказал Сергей.
   - Да пошел ты, - сказал Ашот.
   - Ашот прав, хоть он и контуженый, - кивнул Байдак. - Делу - время. Всему
свое время.
   Сергей сел рядом. Диван под ягодицами послушно прогнулся,  а  потом  чуть
подбросил его вверх, снова прогнулся и снова подбросил. Как будто  приглашал
поиграться.
   - Сдал? - спросил Сергей, принимая наполовину наполненный стакан.
   - Арийцы не сдаются, - широко улыбнулся Байдак.
   - Кончал бы ты с этой херней...
   - А чего? - продолжал улыбаться Родька. Но улыбка застыла и  превратилась
в оскал - так бывало всегда, когда кто-то ему возражал, не слушал или другим
образом проявлял непочтение.
   - Ничего... Лидия зуб на тебя точит.
   - Ее сраная точилка... Она давно сломалась,  Серый.  Вот  так.  А  теперь
пьем. Чтоб все - и у всех.
   Выпили.  Ашот  достал  из-за  спинки  дивана  литровую  банку  со  свежей
вишней-скороспелкой. Прежде чем взять самому, он протянул банку Байдаку.
   Ашоту тридцать лет, он помощник декана, трижды женат, у него двое  детей.
А  Родику  только  двадцать  два.  Зато  его  папаша  работает   начальником
квартирного бюро  в  горисполкоме;  в  условиях  Тиходонска,  как  и  любого
крупного российского города, это все равно что работать на  раздаче  воды  в
пустыне. Дело даже не в самих квартирах - дело в великом множестве больших и
малых людей, которые считают себя обязанными Байдаку-старшему. Они и в самом
деле обязаны. Вот ректор университета Петренко, например, чья  дочь  недавно
встала на расширение, имея семью в количестве трех человек  и  двухкомнатную
квартиру площадью тридцать шесть метров. Тесновато, конечно.  Но  норма  для
постановки на квартучет - четыре метра на человека, как в могиле. И в каждом
районе стоят в очереди десятьдвенадцать тысяч таких бедолаг.
   Но Байдак-папа пошел профессору Петренко навстречу,  выделил  дочурку  из
безликой серой массы, она торжественно  сдала  свои  две  комнаты  в  пользу
города, а взамен получила три - пятьдесят "квадратов", в старом фонде. Хорош
старый фонд - сталинский дом напротив  памятника  Ленину,  где  "Гастроном"!
Самый центр, высоченные потолки, ни одной трещинки, еще сто лет простоит!  А
по бумагам выходит вроде бы все законно. В то же самое время Родька  написал
сочинение на "двойку", да и устные сдал на "тройки" и  при  конкурсе  четыре
абитуриента на место успешно поступил на первый курс. Так все и решается.
   Потому Родион Байдак  совершенно  спокоен.  Взять,  к  примеру,  того  же
Петренко - и преподавателя зарубежной литературы  доцента  Лидию  Николаевну
Певзнер,  чью  кафедру  в  июне  -  июле  ждет  плановое  сокращение.  Лидии
Николаевне пятьдесят шесть, у нее артрит, тахикардия  и  острый  хронический
идеализм. Если ее турнут с работы, вряд ли она сможет открыть кооператив или
хотя бы устроиться на курсы бухгалтеров.
   "Сердце, сердце! Грозным  строем  встали  беды  пред  тобой.  Ободрись  и
встреть их грудью, и ударим на врагов!.."  Весь  этот  древнегреческий  пыл,
весь этот темперамент - херня и говно,  Лидия  Николаевна  только  в  теории
знает, что это такое. Она загнется через год после увольнения, точно. Пойдет
стеклотару  собирать  в  Кировском  сквере,   будет   предлагать   выпивохам
пластмассовые стаканчики.  И  презервативы...  Нет-нет,  конечно,  Лидия  не
захочет увольняться. Нет. Она мысленно заставит злостного прогульщика Родика
выпить чашу с ядовитой цикутой,  после  чего  поставит  ему  жирный  "зачт".
Возможно, процитирует вслух что-нибудь саркастическое из Архилоха,  сверкнет
глазами, тонко улыбнется. Никто ничего, конечно, не  поймет  -  и  никто  не
обидится.
   - ...Что? - переспросил Сергей.
   - Ашот говорит, у Цигулихи на большой  губе  кольцо  золотое,  -  смеялся
Родик. Он несколько раз значительно подмигнул Сергею.
   - А чего смеешься? Чего мигаешь, глупый? - кипятился Ашот. - У меня лобок
до сих пор в синяках, говорю тебе! Показать?
   Он быстро спустил брюки и трусы, словно боясь, что скажут: да  пошел  ты,
не надо.
   - Смотри, глупый ты человек!
   Там было черно от шерсти. Если бы даже кожа у Ашота была  ультрамариновой
в желтую полоску - все равно не разглядеть за волосами. Родик взял  банку  с
вишней и опрокинул ее в трусы Ашоту. Ашот инстинктивно захлопнул  трусы,  на
ткани проступили пунцовые пятна, ягоды с мягким стуком посыпались из  брючин
на пол.
   - Ты почему это делаешь, а?
   Родик катался по дивану. Короткие, соломенного цвета волосы растрепались,
бесцветные глаза выкатились из орбит и налились слезами.
   У Ашота глаза как маслины, сейчас они потускнели, будто долго  лежали  на
тарелке и рассол совершенно высох, он шумно  задышал  и  собрал  пальцы  рук
щепотью, покачивая ими при каждом слове.
   - Разве я тебя обижал, Родион?  Не-ет.  Разве  я  тебе  давал  повод  так
поступать? Нет! Разве ты меня больше не уважаешь? - горестно причитал он.
   Байдак перестал смеяться и протянул ему стакан.
   - Пей. Я не хотел.
   Ашот выпил, снял трусы, стал выковыривать оттуда ягоды.  Несколько  вишен
он бросил в рот.
   - Я чистый, - сказал он гордо. - От меня никогда плохо не пахнет.
   И показал на свой член. Сергей подумал,  что  не  будет  пить  из  одного
стакана с Ашотом.
   А через минуту все-таки выпил - потому что ему позарез нужно поговорить с
Родиком; а если с Родиком не пить, то и разговаривать не о чем. И  сидеть  с
ним в  одной  комнате  тоже  необязательно.  На  свет  из-за  спинки  дивана
появилась еще одна бутылка.
   - У меня проблемы, Родик, - повторил Сергей после третьей.
   - Я понял, - сказал тот серьезно. И  тут  же  налил  четвертую.  В  дверь
постучались. Ашот оделся и пошел спросить, кто  там;  споткнулся  на  вишне,
чуть не упал. За дверью была Салманова, она  сдавала  зарубежку  по  высокой
протекции Ашота, а Лидия  Николаевна  ее  хладнокровно  зарубила.  Салманова
плакала и возмущалась. Ей подали полный стакан.
   - Ты дура, - сказал Ашот. - Тебе  было  ясно  сказано:  четвертый  билет,
уголок два раза проколот иголкой. Где были твои глаза, Салманова?
   - Четвертый взяли до  меня!  -  пискнула  Салманова.  -  Какая-то  зараза
схватила!.. Я как идиотка всю ночь читала этого припыленного  Зюскинда,  его
"Контрабас" - до сих пор во рту гадко, а кто-то - раз! И  получил  зачет  за
мой счет!
   Сергей выпил еще стакан, взял сигарету, прикурил. Выходило,  что  это  он
зараза и он получил зачет за счет несчастной Салмановой. Значит, и перед ней
он  виноват.  В  пустом  желудке  заурчало,  в  голове  разгонялась  звонкая
безудержная карусель. Ашот кормил Салманову  с  рук  раздавленными  вишнями,
которые минуту назад достал из своих трусов.
   - Вот, кушай, Салманова, - ворковал он, - и не бери в голову.  Все  будет
нормально.
   - Она меня обозвала при всех куриными мозгами - Лидия, представляешь?
   - Послезавтра у нее вторая группа, пойдешь и сдашь вместе с ними.  И  все
дела.
   Они зашептались о чем-то. Родик  Байдак  поднялся,  включил  единственную
рабочую камеру, навел ее на лицо Салмановой. Большой  монитор  ожил.  Жующий
рот крупным планом, маленькие прозрачные усики над верхней губой, пятно сока
в уголке. Салманова высунула свернутый трубочкой красный язык; он был  похож
на собачий член, под ним виднелись  синие  прожилки  и  тонкая  вертикальная
перепонка.
   - Родь, у меня проблемы, слышь? - повторил Сергей в двадцатый раз.
   - Да, Серый, - спокойно ответил Байдак и кивнул на монитор.  -  На  спор:
догадаешься по губам, о чем они договариваются?
   Догадаться было нетрудно. Сергей с Родиком выпили еще по полному  стакану
и вышли на улицу, оставив Ашота и Салманову  готовиться  к  послезавтрашнему
зачету по зарубежной литературе.

   * * *

   В тенистом дворе университета, через высокую арку - парковка. По какой-то
непонятной и совершенно логически непостижимой  закономерности  класс  машин
находился в обратно пропорциональной зависимости от социального положения их
владельцев. У профессоров  вообще  не  было  личного  транспорта,  несколько
потрепанных "единиц", "шестерок" и "троек" принадлежали доцентуре,  хозяином
разукрашенной двадцать четвертой  "Волги"  являлся  Ашот.  На  "восьмерках",
"девятках" и  даже  престижнейших  "девяносто  девятых"  катались  студенты.
Имелись тут  несколько  видавших  виды  иномарок:  два  "Пассат-универсала",
убитый "БМВ" - "тройка", "двухсотый" "мере" с проржавевшим кузовом.
   И ярким пятном настоящего заграничного великолепия  выделялась  красавица
"Ланча-тема" цвета вишни-скороспелки. Родику пригнали ее из Италии, прямо  с
завода, весь капот и багажник были в беловатой консервирующей смазке - будто
только-только с  конвейера.  Двадцать  две  тысячи  долларов.  Отец  Родика,
Дмитрий Павлович, чуть инфаркт  не  получил,  неделю  шипел:  как  смел  так
засвечиваться, сукин сын?! Потом еще неделю не разговаривал. Но времена  уже
наступали вольготные, безответные, и  однажды  утречком  сам  Байдак-старший
уселся за руль иностранной красавицы и поехал на работу -  рисануться  перед
сослуживцами.
   Сергей тоже считался на курсе блатным: его отец раньше возглавлял одну из
госснабовских оптовых баз и уверенно распределял дефицит.  Конечно,  меховые
шапки, дубленки и авторезина - это не квартиры, но все же возможности у него
имелись немалые. Правда, пару лет назад случились  большие  неприятности,  и
папахен чуть  не  загремел  на  скамью  подсудимых,  но  обошлось:  даже  из
номенклатурной обоймы не выпал и пересел в кресло начальника горкоммунхоза.
   Связи у него остались, да и деньги еще водились. Хотя вишневой "Ланчи"  у
Сергея не было, он ездил на обычной "пятерке",  но  ведь  далеко  не  каждый
студяга имеет свои колеса. Правда, тачка  старенькая,  механик  сказал,  что
ходовую до наступления зимы надо будет обязательно поменять.
   Когда  Родька  пиликнул  дистанционным  пультом  и  замки  "Ланчи"  четко
отщелкнулись, Серега испытал легкий укол зависти. Тут игрушка  из  каталога,
сто  шестьдесят  лошадиных  сил,  кожаный   салон,   мощная   стереосистема,
кондиционер, а где-то там, во временном металлическом  гараже  -  сраненький
"ВАЗ-2105" с размудоханной ходовой частью. Несправедливо.
   - Я не хотел никому рассказывать... - бормотал Сергей, глядя на  мигающий
цифрами  дисплей  бортового  компьютера.  -  Это  в  самом  деле...  большая
проблема. Я прямо... до сих пор не могу прочухаться, хожу  и  думаю  как  на
автопилоте. Пойду поссать - и забываю, зачем шел. Понимаешь меня, Родь?
   - Конечно, - доброжелательно ответил Родик.
   Они сидели в его машине, пили пиво. За  открытым  окном  -  косые  штрихи
дождя. Откуда взялось пиво, Сергей не помнил, и как пошел дождь - не  помнил
тоже. Его развезло, карусель раскрутилась  на  всю  катушку,  вот-вот  мозги
пропеллером воспарят над черепной  коробкой.  Бессонная  ночь  дает  о  себе
знать. Ночка...
   - Папашка утром говорит: убил, что ли, кого?  Нет,  говорю.  Он:  значит,
тебя убивали? Нет, говорю. Может,  помочь  надо,  позвонить  куда?  Спасибо,
говорю, не надо...
   - У тебя папашка молоток, - сказал Родик.
   - Да, да, - пьяно закивал Сергей. На отца ему  грех  было  жаловаться.  -
Только я ему ни хрена не сказал... не смог...
   - Стыдно? -  вкрадчиво  спросил  Байдак.  И  высоким,  не  своим  голосом
торжественно произнес: - Дети мои, я освобождаю вас  от  такой  химеры,  как
совесть. Зиг хайль! - торжествующе рассмеялся и добавил уже обычным тоном: -
Классно! "От такой химеры, как совесть..." Правда классно?
   В мозгу Курлова кто-то перевел стрелки.
   - Родь, ну зачем тебе это? - страстно зашептал он, уверенный, что  сейчас
убедит приятеля и одна проблема разрешится сама собой. - Зачем  эти  игры  в
фашистов? Мы же с ними воевали... Они моего деда убили и старшего брата отца
искалечили...
   - Плевать мне, кто с кем воевал, - равнодушно сказал тот и  действительно
плюнул в приоткрытое окно. - Зато эти спекулянты нас больше  боятся.  Петька
пришел на "плешку" в черной форме, сапогах, так все сразу бабки  отстегнули.
Даже те, кто раньше хвостом крутил!
   Стрелка со щелчком перескочила обратно, Сергей потряс головой.
   - Вон Бернадская пошла в белых штанах, - Родик показал на ветровое стекло
и тронул кнопку сигнала. - Хорошая жопа. Ашот говорил, всю абитуру у него на
коленях просидела, он до сих пор ее волосы у себя в трусах находит.
   - Дурак твой  Ашот,  -  Сергей  сплюнул  под  ноги.  -  Бернадская  знала
программу лучше наших преподов, сто лет ей колени его не усрались.
   "Стоп, - тут же подумал он. - При чем здесь Бернадская? При чем  Ашот?  О
чем мы говорили только что?.." Мысли срывались  с  карусели,  разлетались  в
стороны, будто дерьмо из разбрасывателя удобрений;  на  смену  им  прибывали
другие, новые, еще чернее, еще поганей  прежних.  Снова  разлетались.  Снова
прибывали.
   - Да, - сказал Сергей, наклоняя голову и сбоку неуверенно  поглядывая  на
собеседника. - У меня проблема... я тебе рассказывал уже, да?
   - Ну, почти, - доброжелательно кивнул Родик. - Я просто  в  шоке,  Серый.
Так чем там у вас все закончилось? Зачем ты вообще влез в эту махаловку?  Ты
же не мент? Или мент?
   - Да я не про то...
   Сергей громко икнул. Вспомнил  что-то,  сжал  зубы.  И  вдруг  рассмеялся
громким придурковатым смехом.
   - Меня отпидорасили, Родь. А?.. От-пи-до-ра-си-ли. Да... можно сказать  и
так.
   Он понял, что ни слова больше об этом деле не скажет. Никому.

   * * *

   На семинаре по уголовному праву Денис выручил  всю  группу.  Из  двадцати
семи человек на третью пару остались пятнадцать, причем все клялись, что  не
открывали даже учебник. И зубрила Бородаевский  клялся,  хотя  он,  конечно,
врал. От тотального разгрома группу могло  спасти  только  одно:  надо  было
"завести" Франка. И Денис взялся это сделать.
   - Мало того что истинную  направленность  умысла  практически  невозможно
установить,  она  толкуется  ограничительно  и   тогда,   когда   результаты
преступных действий налицо! - с жаром говорил он, не заглядывая в  конспект.
- Гражданин А, ударил гражданина Б,  ножом  в  бедро,  попал  в  артерию,  и
потерпевший  умер  от  кровопотери.   Что   вменяется   причинителю   вреда?
Неосторожное убийство?
   - Конечно, - настороженно кивнул Франк, барабаня суставчатыми пальцами по
столу. - Он же не предвидел  возможность  наступления  смерти,  хотя  мог  и
должен был это предвидеть...
   Франк - сокращение  от  Франкенштейн.  Такую  кличку  профессор  Реверсов
получил за туго обтянутое  кожей  скуластое  лицо  с  огромным  ртом,  лысый
шишковатый череп и привычку  вытаращивать  и  без  того  изрядно  выкаченные
глаза, когда ему хотелось  подчеркнуть  важность  произносимого  и  привлечь
внимание слушателей. На лекциях он частенько отвлекался, сбиваясь на "случаи
из  жизни"  и  забавные  байки,  но  на  семинарах  свирепствовал,  требовал
конкретных и полных ответов, щедро рассыпая  "неуды",  которые  впоследствии
роковым образом сказывались  на  результатах  сессии.  По  уголовному  праву
задолжников было больше всего.
   - В этом и заключается  ошибка  традиционного  подхода!  -  обличительным
тоном проговорил Денис. - Когда человек тычет в  другого  ножом,  он  должен
предвидеть вероятность наступления любых последствий и отвечать за  конечный
результат! В данном случае - за умышленное убийство!
   Суставчатые пальцы быстрее забарабанили  по  дереву.  Мышление  у  Франка
отличалось парадоксальностью, а  поступки  -  непредсказуемостью,  он  очень
ценил оригинальность и самостоятельность ответов, хотя понимал эти  качества
весьма своеобразно. Рассказывали, что однажды на экзамене он загнал студента
в угол вопросом:  "Что  такое  проституция?"  Тот  безнадежно  задумался  и,
предчувствуя неизбежность провала, брякнул:
   - Не знаю... Но был случай...
   Зависшая над ведомостью ручка остановилась.
   -  В  ресторане  женщина  залезла  на  стол  и  стала  кричать:  "Да,   я
проститутка, но меня голыми руками не возьмешь!" Сам видел...
   Франк рассмеялся и поставил долгожданный "уд".
   Другая легенда повествовала, как Реверсов безуспешно выпытывал  у  одного
азербайджанца,  что  является  объектом   преступного   посягательства   при
изнасиловании. Тот потел, краснел,  затравленно  оглядывался  на  товарищей,
подбирал слова и наконец вместо  нейтрального  "половая  свобода"  сдавленно
прохрипел:
   - Ну эта... лохматая...
   Аудитория взорвалась гомерическим смехом, Франк повалился на стол и  чуть
не умер от хохота, но когда успокоился, пришел в ярость и с криком: "Сам  ты
"лохматая"!" - выгнал опозорившегося ученика.
   Слабым местом Франкенштейна было то, что он легко вовлекался в дискуссию,
а "заведясь", превращал семинар в лекцию и мог  проговорить  все  отведенное
время, забыв про необходимость опроса. Но "завести"  профессора  мог  только
подготовленный и эрудированный студент.
   Денису это удалось. Опираясь на несуразные примеры из судебной  практики,
он раскритиковал  общепринятую  теорию  субъективного  вменения  и  довольно
убедительно высказался в пользу определения вины по объективным последствиям
преступления.  В  любом  учебнике   можно   прочесть,   что   такой   подход
распространен  в   неправильных   капиталистических   государствах   и   для
социалистической законности совершенно неприемлем.
   - Традиционная теория снимает с виновного ответственность за отклонения в
цепочке причинно-следственных связей, - торжествующе заканчивал  Денис  свою
речь. Он предчувствовал триумф, как матадор,  правильно  вогнавший  шпагу  в
загривок еще стоящего как ни в чем не бывало, но уже убитого быка.
   -  Но  тогда  риск  наступления  неблагоприятных  последствий   полностью
возлагается на жертву! Разве это  отвечает  принципу  справедливости?  Разве
способствует борьбе с преступностью?
   Франк вытаращил глаза.
   - Хорошо. Да. Хорошо, что вы нестандартно мыслите. Но нестандартно  -  не
всегда означает правильно. Да.  Вы  обосновываете  очень  опасную  концепцию
объективного вменения, которая может привести к  необоснованным  репрессиям!
Ведь что есть ответственность без вины?
   Бык тяжело рухнул на колени и медленно повалился на бок. Денис  незаметно
отсалютовал восторженно замершей аудитории. Он выполнил свою  задачу.  Франк
"завелся" и проговорил оставшиеся семьдесят минут, как раз  до  завершающего
учебный день звонка.
   Вываливаясь в весело гомонящей толпе на улицу, Денис получил  стандартный
набор почестей победителя: его признательно хлопали по плечу, дружески  жали
руку, Ниночка Бобылева чмокнула  в