никогда не видел. Когда мужик тот в башку мне сунул,  у  меня
вспышка внутри сработала, я его считай что сфотографировал. Нету тут его. Он
кучерявый, а у вас только лысые  и  прилизанные.  И  рожа  -  широкая,  зато
интеллигентская. Жене такие нравятся. Я,  по  правде  говоря,  тогда  графин
сгоряча схватил за горлышко, долбанул о край  стола,  подумал:  вот  нарисую
гаду на обе щеки по розочке - будет знать. А он не дал, вишь. Одежу вдобавок
испоганил...
   Свидетель показал на воротник дешевенького светлого пиджака: там осталось
темное пятно. Конечно, кровь.
   - Но ничего, - добавил он, - все еще у него будет,  дай  только  срок.  И
небо с овчинку покажется, и кипятком походить придется... Дай только срок.

   * * *

   Курбатов ушел с планерки последним, оставив после  себя  щекочущий  запах
"Кашарели". Он даже успел  подать  Степанцову  пальто  -  и  это  получилось
совершенно ненавязчиво: джентльмен помог джентльмену, и только.
   Главное, он ни о чем не спрашивал.
   Степанцов нашел в ящике стола старую записную  книжку,  сунул  в  карман.
Спускаясь по лестнице, увидел Лопатко и Петровского, они о  чем-то  негромко
разговаривали. Удивленно покосились на него и замолчали.
   - Буду через двадцать минут, - буркнул Степанцов. - Если что, все вопросы
к Курбатову.
   - А санкция, Владимир Иванович? - спросила Лопатко. - Машина ведь ждет...
   - Через двадцать минут, - донеслось уже снизу жесткое стаккато.
   Прокурор вышел на улицу, открыл дверцу бордовой  "девяносто  девятой".  В
ответ на поворот ключа зажигания мягко заурчал тщательно  отлаженный  мотор.
Рядом стоял желтый милицейский "уазик", ожидая  Петровского.  "Подождет",  -
подумал Степанцов.
   Он немного покружил по центру, собираясь с мыслями, затем  остановился  у
первого попавшегося таксофона. Рядом магазин,  оттуда  тянет  густым  рыбьим
духом. Из дворика выехала синяя цистерна,  на  боку  красуется  набитая  под
грубый трафарет белая  рыбина,  похожая  на  кедровую  шишку.  И  кривоватая
надпись: "Живая рыба". Значит, свежего карпа завезли. Лет семь назад очередь
выстроилась бы от самых дверей, народ суетился бы, толкался, шумел,  лица  у
передних радостно-возбужденные - и это несмотря на предстоящую часовую,  как
минимум, вахту. Праздник, одним словом. А теперь все спокойно. Скучно.
   Степанцов опустил загодя припасенный жетон в прорезь  автомата,  нашел  в
книжке неподписанный номер, покрутил заржавленный  изогнутый  диск.  Щелчки,
треск. Немолодой женский голос произнес: "Алло?"
   - Соедините меня с Дмитрием Павловичем, - сказал Степанцов.
   - Кто спрашивает?
   - Скажите - Володя. Он знает.
   После непродолжительного соло на трещотке услышал:
   - Байдак на проводе.
   - Здравствуй, Дмитрий Павлович. Узнаешь?
   - Конечно, - бесстрастно отозвался Байдак. И так же бесстрастно  спросил:
- Что-то случилось?
   - Возможно, - сказал Степанцов.
   Такие вещи Байдак понимал с полуслова.
   - Ты на машине?
   - Да, - Степанцов взглянул на часы. - Через пятнадцать минут я подъеду  к
"корыту".
   - Сейчас буду, - сказал Байдак. И положил трубку.
   Прокурор снова погрузился в пахнущий новой кожей  и  мастикой  салон,  не
торопясь, включил передачу и поехал к бывшей горкомовской  столовой,  где  в
лучшие времена  за  двадцать  три  копейки  можно  было  съесть  здоровенную
отбивную из свежей свинины. Дмитрий Павлович уже  стоял  посреди  выложенной
плиткой дорожки, крепкая седая голова выжидательно приподнята, полы  ладного
синего плаща развеваются на ветру, открывая серо-белую клетку  подкладки.  В
руке - чемоданчик - дипломат" песочного цвета, который  сопровождал  Дмитрия
Павловича Байдака с утра до вечера пять дней в неделю; мягкая тисненая кожа,
три просторных отделения, золотые колесики шифрованного замка.
   Боковым зрением Дмитрий Павлович заметил Степанцова и неспешно подошел  к
машине.
   - Ну, еще раз здравствуй, - первым поздоровался Степанцов.
   - Еще раз, - без выражения откликнулся Байдак и сел рядом.
   Они познакомились лет двадцать назад. Будущий прокурор и старший советник
юстиции тогда только-только начинал привыкать к званию юриста 2-го класса  и
новой малосемейке на окраине; тогда жена, еще молодая, еще  крепкая,  раз  в
месяц приносила свежего карпа, едва не сомлев в магазинной очереди, и  потом
они пили "Столичную" под  уху  и  жареху,  а  потом  любили  друг  друга  на
подстилке в коридоре, потому что в комнате  спал  ребенок;  тогда  работники
прокуратуры только мечтали о самых крохотных жилищных льготах, и  мечты  эти
не сбывались; тогда старший  следователь  Евсеенко,  бесспорно  -  лучший  в
районе,  за  которым  не  числилось  ни  одного  глухаря,  жил  в  общежитии
машзавода, и его лицо частенько украшали пятна от клоповьих укусов...
   Способов честно получить нормальную жилплощадь и растрепать  наконец-таки
собственную жену в отдельной комнате  на  мягкой  кровати,  было  несколько:
присмотреть подходящую квартиру при  выезде  на  скоропостижную  смерть  или
самоубийство  одинокого  человека,  опечатать  ее   и   упросить   прокурора
походатайствовать в исполкоме о закреплении освободившегося жилья за стоящим
в  очереди  следаком,  или  прищучить  кого-то   из   начальства   или   его
родственников, тогда за то, чтобы ты поумерил пыл,  вполне  могли  подкинуть
что-нибудь из старого фонда.
   Но скоропостижные смерти и самоубийства случались  обычно  в  непригодных
для жизни трущобах,  а  родственники  начальства,  не  говоря  уже  о  самой
номенклатуре, были практически неприкасаемыми, а уж если и попадали в  сети,
то с таким общественным резонансом, что следователь не мог ничего  изменить.
И все же фортуна подбросила Степанцову счастливый билет: он поймал на крючок
инспектора  квартбюро  Байдака.  Дело  было  возбуждено  против  домоуправа,
паспортистки и прочей никому  не  интересной  мелочи:  незаконная  прописка,
мелкие взятки, предоставление служебного жилья  дворникам...  Обычная  проза
жизни.
   Но, посидев сутки  в  камере,  домоуправ  дал  показания  на  Байдака,  а
Степанцов  откопал  два  квартирных  дела,  в   которых   Дмитрий   Павлович
собственноручно составил фиктивные протоколы обследования жилищных условий и
незаконно поставил людей на квартучет.
   Вечный "квартирный вопрос" стоял в Тиходонске так же остро, как и во всей
стране. Людская накипь, не вмещающаяся в тесные "хрущевки", сходила  с  ума,
ела поедом друг друга, спивалась, - а  кончалось  это  частенько  петлей  из
бельевой веревки или выношенных до предела капроновых чулок, закрепленных на
оконном шпингалете или крючке для люстры. Иногда в ход шли спички и керосин,
еще реже доведенный до отчаяния бедолага пытался  разделаться  с  кем-то  из
районного  или  городского  начальства.  Искать  тут  какую-то   диалектику,
копаться  в  причинах  следователям,  которые  не  относились  к   категории
идеологических  работников,  не  рекомендовалось,   их   делом   было   лишь
задокументировать   факт   самоубийства.   Но   информация   в   райком    о
злоупотреблениях  в  столь  горячей  сфере  однозначно   влекла   исключение
попавшегося Байдака из партии и сдачу его на полное растерзание.
   Степанцов, который  не  хотел  сам  однажды  залезть  в  петлю  или  быть
искусанным насмерть клопами, не стал  писать  информации,  а  выбрал  другой
путь. Он пришел к Байдаку в квартирное бюро, показал совершенно убийственные
материалы и задал несколько вопросов.
   Байдак спокойно, с достоинством, как отличник  на  экзамене,  ответил  на
четыре вопроса из пяти. Ответ на последний вопрос  он  предложил  Степанцову
выслушать во время совместного ужина  в  кафе  "Весна".  Степанцов  со  всей
принципиальностью  заявил  на  это,  что  ужинать  они  будут  в   ресторане
"Интурист" высшей наценочной категории.
   Байдак улыбнулся. Между ними впервые промелькнула искра взаимопонимания и
симпатии.
   Они плотно поужинали, а через полгода семья будущего прокурора  переехала
в полноценную однокомнатную квартиру с  огромной  девятиметровой  кухней  по
улице Красногвардейской.
   И понеслось, как говорится.
   Понеслось.
   Степанцов в долгу не остался, помогал Дмитрию Павловичу чем мог - уже  со
своей стороны. Помогать приходилось часто, но и отдача была соответствующая.
За  несколько  лет  жилплощадь   Степанцова   расширилась   настолько,   что
сын-четвероклассник мог кататься по  квартире  на  своей  педальной  машине,
изображая рейнджера. Сын, нахмурив черные  казачьи  брови  ("Когда  вырасту,
буду как папа ловить сволочей", - заявил он однажды),  объезжал  территорию,
делая остановку в каждой комнате,  чтобы  проверить,  не  затаились  ли  там
торговцы русскими девочками  или  мексиканские  "бандидос".  Остановок  было
восемь: гостиная, столовая, две спальни,  кабинет,  кухня,  два  совмещенных
санузла.
   Словом, неизвестно, кто кому больше помогал.  Тем  более  что  постепенно
Степанцов и Байдак стали дружить семьями, жены Владимира Ивановича и Дмитрия
Павловича обменивались фирменными блюдами и рецептами, сыновья  обменивались
марками, спичечными этикетками, иногда - ударами, причем Родион, который был
постарше, мог избить  степанцовского  Максима  нещадно,  до  крови  -  а  на
следующий день подарить ему лучшую  модель  из  своей  коллекции  игрушечных
автомобилей.
   Вот такие дела.
   Они были друзья, Степанцов и Байдак. Когда они хорошо выпивали, Степанцов
говорил Байдаку "ты, бюрократ", а Байдак мог положить руку на  теплое  бедро
прокурорши и не  снимать  до  тех  пор,  пока  не  протрезвеет;  они  вместе
старились, а их дети вместе подрастали и взрослели.
   И, разумеется, сегодня, после этой злополучной планерки, прокурор не  мог
не позвонить Байдаку и не предупредить о грядущих неприятностях.
   - ...Так ты о чем?  -  переспросил  Дмитрий  Павлович,  когда  "девяносто
девятая" остановилась на тихой безлюдной набережной.
   - Сегодня я узнал, что мои следователи копают под
   "Визирь", - сказал Степанцов. - Твой Родька все еще там?
   - Ясно, - произнес Байдак голосом ровным, как гул в водопроводной  трубе.
Последний вопрос он, похоже, не расслышал. - И что выкопали?
   - Есипенко Павел Григорьевич. Нападение в кафе
   "Пилот": поломана мебель,  несколько  человек  избиты,  одну  женщину  из
персонала обварили кипятком, позже она умерла... Ее фамилия Войкова,  и  она
теща Лыкова.
   - Я не знаю никакого Есипенко.
   - Кличка - Дрын. Грузчик  из  "Визиря".  Свидетельницы  опознали  его  по
фотографии. У меня на столе лежат постановления об  обыске  и  аресте,  ждут
подписи и гербовой печати... А  когда  дергаешь  за  ниточку,  иногда  такой
клубок разматывается...
   Байдак открыл дверцу со своей стороны, вышел, оперся руками  на  чугунный
парапет. Круглоголовый, крепкий, одетый неброско и со вкусом,  он  напоминал
чем-то Курбатова. Одна порода.
   Степанцов тоже вышел, встал рядом, глядя на воду. Дон за лето  обмелел  и
помутнел,  на  уходящих  вниз  гранитных   плитах   осталась   темно-зеленая
горизонтальная полоса сантиметров на десять выше уровня воды.
   - Попробуй унять своих псов, - процедил наконец Дмитрий Павлович.
   - Вряд ли получится, - пожал  плечами  Степанцов.  -  Факты  железные,  а
потерпевшая - родственница Лыкова. Сам понимаешь...
   - Тогда придержи их, сколько возможно.
   - Это я сделаю. Но не больше, чем на сутки.
   Байдак кивнул и вернулся к машине.  Разговор  окончен.  Спустя  несколько
минут они снова были у-бывшей горкомовской столовой.
   В прокуратуру Степанцов вернулся в начале  одиннадцатого.  Поднимаясь  по
лестнице, вдруг заметил, что переступает сразу через две ступеньки, удивился
про себя: "Ого". Таня Лопатко  курила  у  окна  в  коридоре  второго  этажа,
вскинулась, пошла навстречу. Степанцов не обратил на нее внимания, нырнул  в
кабинет, бросив секретарше:
   - Я занят.
   Вызвал по телефону Курбатова. Когда тот появился перед ним -  аккуратный,
пахнущий дорогим  одеколоном  и  свежесмолотым  кофе,  -  Степанцов  впервые
обратил внимание на одну странную особенность  его  одежды.  Брюки.  У  всех
нормальных мужиков от паха  в  стороны  расходятся  горизонтальные  складки,
которые  даже  после  тщательной  утюжки  угадываются,  словно   синева   на
свежевыбритых щеках. А у Курбатова  таких  складок  почему-то  нет.  Загадка
природы.
   - Есть небольшая программка для внеклассного чтения, - сказал  Степанцов.
- Ты как, не сильно занят?..
   - Нет, - сказал Курбатов. Другого ответа и быть не могло: Курбатов  любит
внеклассное чтение.
   - Почитай-ка эти дела, -  прокурор  двинул  по  полированному  столу  две
аккуратно подшитые папки. - Петровский и Лопатко спешку порют с обысками  да
арестами, а мне кажется, там доказательства сыроваты. Как бы нам не сесть  в
калошу. А перед Лыковым опозориться очень бы не хотелось...
   - Сыроваты, говорите? - важняк внимательно смотрел на шефа. И тот ответил
внимательным и многозначительным взглядом. Оба были профессионалами и знали,
что произнесенные слова не умирают,  они  повисают  в  воздухе,  всасываются
микрофонами и чужими  ушами,  остаются  в  памяти,  консервируются  и  могут
бумерангом вернуться в самый неподходящий момент. Взгляды - другой коленкор.
Взгляд к делу не пришьешь, не было еще такого случая.
   - Сырые. Хороший адвокат в пух и прах разнесет. Спешки никакой нет. Лучше
день-два потерять, чем в дураках перед губернатором оказаться.
   - Я понял.
   Курбатов кивнул и, зажав дела под мышкой, направился к двери. Он  никогда
не задавал лишних вопросов - Степанцову, во всяком случае.
   Затем прокурор связался с секретаршей, спросил, здесь ли еще Лопатко.
   - Здесь, - ответила секретарша.
   - Ладно, впускай.
   У Татьяны Лопатко было красное лицо и такой вид, будто  ей  срочно  нужно
по-маленькому. Но прежде чем она успела задать свой вопрос, Степанцов твердо
сказал:
   -  Спешку  гоните,  хотите  дров  наломать...  Девчонки  этого   хулигана
опознают, но они подружки, могли и сговориться. А третий потерпевший его  не
опознал! Как это объяснить?
   - Так проверять  все  надо,  Владимир  Иванович,  -  несколько  удивленно
сказала Лопатко. - Обыск сделаем, допросим, очняки проведем, опера с  ним  в
камере поработают - вот все ясно и станет! Первый раз, что ли?
   Прокурор вздохнул и сокрушенно покрутил головой.
   - А у тебя что, часто родственники губернатора по делам проходят? Знаешь,
какое тут кадило можно раздуть? Костей не соберешь!
   Таня хотела возразить, но он поднял руку.
   - Я поручил Курбатову тщательно изучить  дела  и  доложить  свое  мнение.
Опыта-то у него поболе, чем у вас обоих!
   - Так время уходит!
   - Сколько уже прошло того времени. А сейчас день -  туда,  день  -  сюда,
какая разница! Иди работай...
   Глядя под ноги, Таня Лопатко вышла из прокурорского кабинета.

   * * *

   Литерное дело N 0057
   Источник - Кирпич
   Куратор Агеев
   Сообщение N 14
   "Позавчера мы с Павлом Есипенко по прозвищу Дрын завезли  тухлое  мясо  в
дом N 64 по ул. Красноармейской  и  разбросали  в  подвале  и  по  подъезду,
стучали в двери квартир, громко ругались и кричали: "Съезжайте, суки,  а  то
хуже будет!" Кроме того, Дрын нарисовал на каждом этаже череп  с  костями  и
неприличные слова. Цель этого мероприятия мне  неизвестна,  хотя,  очевидно,
связана с ведущимся отселением жильцов.
   За последнюю неделю мне также удалось осмотреть складские помещения  кафе
"Пальма" и "Донское", принадлежащих 000 "Визирь". Ничего, что говорило бы  о
присутствии здесь интересующего нас товара, не обнаружено.
   В течение всего срока работы во время погрузочно-разгрузочных работ  мною
неоднократно изымались для исследования  образцы  продукции,  находящейся  в
обороте 000  "Визирь",  как  то:  салями  датское,  сельдь  атлантическая  в
горчичном  соусе,  шпроты,  молоко  "Тимашевское"  стерилизованное,   оливки
черные,  бананы,  мандарины   бескосточковые,   бальзам   "Рижский",   водка
"Кремлевская". Ни в одном из вышеперечисленных продуктов следы интересующего
нас товара обнаружить не удалось. Один из охранников  фирмы  по  имени  Стае
произнес в моем присутствии фразу: "У  Ираклия  "дури"  хватит  на  это",  -
очевидно,  имея  в  виду  сделку  руководства  кафе  "Лабинка"  с  городским
пивзаводом N 2 на поставку бочкового пива. Предположив,  однако,  что  слово
"дурь" здесь могло быть употреблено в иносказательном  смысле,  я  попытался
вывести Ираклиона  Андреевича  Чихаурова,  директора  кафе,  на  откровенный
разговор.
   Чихауров говорить отказался, так как не так давно я ему заехал в лоб и он
до сих пор помнит. Других упоминаний об интересующем нас товаре  в  отчетный
период не было. В моем присутствии так  точно.  И  вообще.  Хрен  их  знает,
товарищ майор, где они держат свои наркотики, эти подонки".
   Подобная бравада давно успела  ему  осточертеть,  тем  более  что  Кирпич
хорошо понимал: это не что  иное,  как  компенсация  собственного  бессилия.
Раньше  он  позволял  себе  время  от   времени   раздвигать   узкие   рамки
канцелярского  жанра,  оформлял  докладные  в  виде  репортажа,  очерка  или
фельетона, чтобы напомнить Агееву, кого он заставляет работать грузчиком. Но
на майора это впечатления не произвело.
   Однажды  Сергей  на  двух  страницах  расписал,  как  шофер  Гога  топтал
кладовщицу Алену Прокофьеву, заставляя ее в процессе соития есть  парниковый
огурец.   Докладная   заканчивалась   обычной   фразой:   "Никаких    следов
интересующего нас товара обнаружить не удалось". Агеев прочитал сообщение  с
обычным кислым выражением лица и мрачно произнес: "А при чем здесь  огурец?"
Похоже, что он воспринимает Серегину писанину всерьез. Или делает такой вид,
чтобы обойтись без разговоров на действительно серьезные темы.
   - Почему никто на "стрелку" не приехал? - через  день  после  перестрелки
спросил его взбешенный Курлов. - Я предупредил заранее, а людей постреляли -
и все. Как будто так и надо!
   - Накладка вышла, - Агеев скосил глаза в сторону. - Мы все передали,  это
милиция напортачила...
   И весь разговор.
   Нет,  этими  интеллигентскими  штучками  их  не  прошибешь,  просто  себя
взбадриваешь, стравливаешь пар...
   Сергей запечатал сообщение в  длинный,  европейского  формата  конверт  и
сунул между зелеными томиками Есенина.  Потом  сжег  бумажки  с  набросками.
Агеев советовал писать  сразу  начисто  и  обещал  оскопить  тупыми  ржавыми
ножницами,  если  хоть  одна  молекула  черновика  окажется  не  уничтожена.
Выполнит ли он свое обещание - неизвестно, а вот его собственные товарищи по
труду точно порвут на части,  если  хоть  что-то  пронюхают  про  содержание
Серегиных сообщений. Сергей тщательно растер  в  пепельнице  пепел  и  выдул
черную пыль в форточку.
   В эту минуту отец постучался, сказал через дверь:
   - Мать ужинать зовет.
   - Сейчас, па, - ответил Сергей.
   - Она зовет уже в шестой раз.
   - Да... Сейчас.
   Когда тяжелые шаги отца удалились по коридору, Сергей придирчиво осмотрел
книжную полку, снял один зеленый томик и, заложив в него конверт, спрятал  в
ящик стола, ящик запер, ключ положил в  карман  и  только  тогда  отправился
ужинать.
   С недавних пор семья трапезничала раздельно, в два этапа:  сначала  отец,
потом  -  мать,  или  наоборот;  Сергей  сам  выбирал,   к   кому   из   них
присоединиться. На этот раз он ужинал один. Мать  приготовила  голубцы,  они
успели остыть, и сметанный соус был похож на холодную потрескавшуюся лаву.
   Потом пришла мама,  поставила  на  огонь  чайник,  сказала  осторожно,  с
надеждой:
   - Я видела у тебя  на  столе  какие-то  бумаги,  Сережа.  Ты  пишешь  для
кого-нибудь?
   Сергей вздрогнул так, что кусок голубца упал обратно в тарелку. Потом  до
него  дошло:  мама,  наверное,  думает,  что   он   решил   снова   заняться
журналистикой. Смехота.
   - Не знаю, ма, - сказал он. - Работаю в стол. А там видно будет.
   - Нелли Ивановна, моя однокурсница -  помнишь  ее?