..  она  подарила  тебе
портмоне на выпускной, - сейчас работает в "Кулинарной газете". Я  могла  бы
поговорить с ней...
   Сергей чуть не расхохотался. Мамочка  грохнулась  бы  с  печи,  когда  бы
узнала, что ее сын и в самом деле задумал здоровенный очерк с  продолжением,
целую хронику - только не о жизни вообще и не о рецептах греческой кухни или
способах приготовления дальневосточного лосося, а  о  современных  сексотах,
которым ради блага  страны  и  человечества  приходится  жрать  наркотики  и
участвовать  в  убийствах.  О  кураторах,  об  этих   насекомых-кровопийцах,
которые, выкачав из тебя все, что можно, сдают в уголовку,  словно  в  чулан
для старых, сломанных кукол... Да, Сергей уже почти не сомневался, что в тот
момент, когда весь компромат на "Визирь" окажется на столе у Агеева - в  тот
же  самый  момент  он  из  тайного  агента  превратится   в   эн-плюспервого
обвиняемого, ничем не отличающегося от Дрына, Ираклия или Вал Валыча. Скорее
всего его даже уберут, поскольку в отличие от остальных он может  разболтать
государственные секреты.
   - ...Алло, ты отключился, Сережа? - с улыбкой переспросила мама.
   - Да, то есть... Спасибо, ма. Не думаю, что  мой  материал  сгодится  для
"Кулинарной газеты".
   -  Смотри  сам.  На  твоем  месте  я   бы   уволилась   из   этой   твоей
купи-продай-конторы и спокойно посидела месяцдругой над статьей.  А  там  бы
уже отдала ее хоть... в "Ньюсуик".
   Сергей энергично прикончил последний голубец.
   - Может, я так и сделаю, - сказал он.
   За чаем мама попыталась снова перевести разговор на  "этих  женщин".  Так
она называла Светку Бернадскую, Зою и всех остальных обитательниц Тиходонска
в возрасте от девятнадцати до тридцати пяти, физически здоровых, незамужних,
бездетных, с которыми, как она полагала, мог  иметь  дела  Сережин  папочка.
Сергей извинился, сказал, что у него полно  работы,  -  и  вернулся  в  свою
комнату. Заперся. Лег на кровать,  положив  под  голову  крупные  ладони.  И
тяжело задумался.
   Все, что он сообщал майору Агееву, было враньем. Или почти все.
   С тех самых пор,  когда  Сергей  Курлов  устроился  в  "Визире",  куратор
получил в лучшем случае одну-две правдивые, информативные - как он  сам  это
называет, - докладные. Все остальные листки были заполнены поносом,  обычным
поносом из грамотно составленных, стилистически безукоризненных (даже  когда
речь заходила о Гоге и кладовщице Алене Прокофьевой) фраз,  которыми  обычно
забивают "белые пятна" на полосах бульварных газет.
   Сергей в самом деле обшарил  несколько  принадлежащих  "Визирю"  складов,
несколько раз тайком от Паши Дрына исследовал содержимое  коробок  и  банок,
перевозимых на фургоне. И нашел то, что искал. Без  особого,  надо  сказать,
труда. Упаковки с салями, которые предназначались для "Лабинки"  и  "Пальмы"
(эти  две  "точки"  считались  наиболее  прибыльными  в  системе)  частенько
оказывались нашпигованными пластиковыми шариками с  героином.  Каждый  шарик
рассчитан на одну дозу: от половинки до двух  "кубиков",  в  зависимости  от
качества  порошка.  Дешевый  "коричневый"  героин  Сергей  находил  также  в
консервных банках. Однажды наудачу открыл банку  шпрот  -  точно  таких  же,
какими его потчевал однажды Ираклий. Порошок был и там.
   Но докладывать о своих находках Сергей Курлов никому не собирался.
   Еще чего.
   Он чувствовал... нет,  он  знал  наверняка,  что  когда  пятнисто-зеленые
хлопцы из отдела по  борьбе  с  наркоманией  налетят  на  "Визирь",  то  его
расплющит между противоборствующими силами.
   Неизвестно, как это будет: то ли в перестрелке кто-то -  равновероятно  с
любой  стороны  -  засадит  пулю  ему  в  голову,  то  ли  его  уберут   как
нежелательного свидетеля, то ли как провокатора, то  ли  как  запачкавшегося
агента... Но он обязательно окажется одним из первых пострадавших, одним  из
тех, кто останется плавать в соусе из собственных мозгов, повиснет  на  пере
или на жгуте из тюремной простыни.
   Сергей  не  хотел  этого.  Он  принял  единственно  правильное   решение:
потихоньку, не привлекая пристального внимания ни тех  ни  других,  работать
грузчиком,  выжидая  подходящего  момента.  Когда  такой  момент   наступит,
захватить партию порошка покрупнее и сделать всем  ручкой.  Один  не  совсем
приличный жест. Адресованный как Агееву, так и Хою с Вал Валычем.
   Да пошли они все. Монтажницы в типографии к тому времени уже будут лепить
свежие, с пылу с жару  диапозитивы  "Хроники  стукача",  скандальные  газеты
перегрызутся за эксклюзив, одну кассету  он  отошлет.  Артему  Боровику  для
телепередачи "Совершенно секретно",  а  электронную  версию  даже  в  Штатах
успеют зачитать до дыр.
   А он сдаст оптом товар и найдет  себе  тихое  дно  где-нибудь  в  ближнем
зарубежье. А может быть, и в дальнем. И никто ничего ему не сделает,  потому
что надо будет спасать собственные задницы...

   * * *

   Этим утром Сергей заметил в усах у Гоги перхоть. И в  бровях  тоже.  Гога
пришел на работу мрачнее тучи, ни с кем не поздоровался, забрался  в  кабину
"уазика" и, ударив по сигналу, раздраженно крикнул:
   - Долго ждать?
   Это он грузчикам - Сергею и Дрыну. Обычно каждое утро перед первым рейсом
Гога с Пашей выкуривали по сигарете-другой, обсуждали вчерашний фильм по НТВ
или говорили о бабах. А сегодня разговаривать некогда: ровно в семь тридцать
Гоге велели подъехать в главную контору.
   Паша незлобиво сказал:
   - Директор хочет, чтобы  ты  его  секретарше  Марине  усами  между  ляжек
пощекотал. А ты бесишься, дурак.
   Когда они погрузились в фургон, Сергей слышал, как Гога матерится  сам  с
собой.
   Приехали к офису. Гога побежал к Хою в его стеклянную будку, а  Сергей  и
Дрын уселись на скамейке и курили.  Дрын  молча  затягивался,  надувал  щеки
дымом, полоскал внутри и выпускал дым через  нос.  Нос  у  Дрына  маленький,
распяленный. Сергей смотрел на него, смотрел, а потом сказал:
   - Все... Вспомнил наконец.
   - Что вспомнил? - поинтересовался Дрын, не поворачивая головы.
   - Вспомнил, где я видел тебя раньше.
   - В Артеке, - повторил Дрын старую заплесневелую шутку.
   - Нет. Ты тащил за ноги Толстого Витька, а потом еще  врезал  ему  ногой,
когда у него конец вывалился.  Возле  второго  общежития.  Ты  был  тогда  с
Метлой, а я - с Родиком Байдаком. Помнишь?
   Дрын неопределенно пожал плечами, продолжая полоскать рот дымом.
   - Вы нас тогда здорово выручили, - сказал Сергей.
   - Ага.
   Сигаретный дым вылетал из ноздрей двумя тонкими ленивыми струйками.  Паша
смотрел перед собой, на лице у него не было  написано  ничего,  кроме:  сижу
вот, курю. Такое же выражение у него было, когда он волоком тащил  за  собой
по асфальту Витька - сурового, грозного и непомерно толстого  Витька,  перед
которым трепетало все второе общежитие Тиходонского университета.
   - А Толстому вскоре срок вкатили,  -  сказал  вдруг  Паша.  -  Тут  он  и
обосрался. Такие жалостные малявы из тюрьмы слал, пацаны смеялись.
   Из конторы рысью выскочил Гога. Лицо у него  стало  темным,  как  хлебный
мякиш, глаза сверкали. Дрын, вставая, громко поинтересовался, не лягнула  ли
его Марина в одно место. Гога даже не огрызнулся, забрался в кабину, хлопнул
дверцей. Мотор взревел. Сергей и Паша быстро вскочили в фургон.

   * * *

   Оказалось, у Паши Дрына сегодня день рождения. Выяснилось это, когда Гога
не поехал на товарную станцию, как планировалось с вечера (Сергей уже  знал,
что именно там, на товарной, им чаще всего отгружают продукты с "начинкой"),
а помчался на мясокомбинат.
   Пока он разворачивал машину, на рампе появился один-единственный  рабочий
с тележкой. Тележка была пуста. То есть почти пуста: там стояла лишь любимая
Пашина кружка, вровень с краями  наполненная  "поросячьим  соком",  и  белый
фанерный щит с намалеванными алой краской цифрами 25 в пестрой рамке.
   Дрын выглянул из фургона наружу и улыбнулся.
   -  А  вот  и  подарок,  -  сказал  он,  спрыгивая  на  рампу.  И  добавил
удовлетворенно: - Специально.
   Сергей ничего не понял. Из кабины вышел Гога  с  несколько  просветлевшим
лицом, правда,  следы  какой-то  озабоченности  сохранились  -  будто  шофер
мучился животом. Он полез  в  карман,  достал  черную  коробочку,  угловатым
неловким движением протянул Дрыну.
   - Это от фирмы и от Валыча лично. Со всеми, короче, наилучшими...
   Дрын взял коробочку, открыл. Внутри  блеснул  массивный  корпус  наручных
часов с тремя заводными головками.
   - Ух ты! - ухмыльнулся  Дрын.  -  Они  точно  идут,  секунда  в  секунду.
Храмонотр называется.
   - Хронометр, - поправил Сергей. - У тебя что, день рождения?
   - Ну, - радостно кивнул Паша. - Специально.
   Он склонился над тележкой, взял кружку, подержал  перед  собой.  Прищурил
один глаз, будто прицеливаясь.  Поверхность  задрожала,  по  краям  поползли
густые красные потеки. Дрын бережно вытер кружку мятым носовым платком  -  и
долгим-долгим  залпом,  прикрыв  глаза,  выпил.  Потом  выплюнул  на   бетон
приставшие к зубам "пенки".
   На товарную заехать все-таки пришлось. Там забросили в  фургон  несколько
ящиков "Бонда" и балтийских шпрот. Поехали обратно. Дрына всю дорогу  мучила
отрыжка. Он улыбался.
   - Извини, - сказал Сергей Курлов,  -  я  не  знал,  что  у  тебя  сегодня
праздник. Поздравляю. Желаю там... всего.
   - Спасибо, - ответил Дрын,  продолжая  улыбаться.  -  Приходи  сегодня  в
"Лабинку",  Ираклий  обещал  приготовить  целое  корыто  какой-то   народной
грузинской дряни. Вчера барашка прикупил на рынке. Специально.
   Сегодня он раз восемь повторил это слово. Специально. Раньше  никогда  не
говорил, а тут заладил, будто толькотолько выучил.
   Наверное, подумал Сергей, Дрын просто отрывается, что этот день -  именно
его день, когда все, включая даже директора в его высокой стеклянной  башне,
думают о нем. Заботятся. Подарки делают. Специально  для  него.  Для  Дрына,
простого грузчика в грязной робе, подол которой затвердел от пота и говяжьей
крови. Не для Гоги, нет - хотя Гога бригадир и  получает  на  полторы  сотни
больше; не для Вал Валыча - хотя Валыч  управляющий,  решает  всякие  важные
дела и носит синий костюм в мелкую полоску, а  получает...  Много  получает,
короче. Вчера вечером Хой,  видно,  заглянул  в  свой  календарь  и  сказал:
"Слушай, Валыч, а подарок для Есипенко ты  купил?"  -  "Нет",  -  растерянно
ответил Валыч. "Так какого хрена ты стоишь? А нука, возьми у  меня  в  сейфе
сотни две да бегом в магазин. И пошевеливайся". И Валыч побежал. Специально.
Вот оно.
   В районе Ботанического сада Гога притормозил  ненадолго.  Снаружи  сквозь
частое дыхание двигателя донеслись голоса: "... Он сам  сказал,  точно.  Да,
именно здесь, на Майкопской, говорю тебе. Ты... ты рули знай,  вот  и  все".
Стукнул бортик фургона; подтянувшись, внутрь перевалился человек в ветровке,
за ним - еще один. Машина тронулась.
   - Здорово всем. Ну-ка, подвинь задницу, Дрын, расселся...
   Это были Метла и парень из охраны - тот самый лоб, что топтался  рядом  с
Вал Валычем, когда Сергея принимали на работу. Лоб с цветными подтяжками.
   Дрын пробормотал что-то смущенно-радостно, подвинулся. У  Лба  в  руке  -
большой пластиковый пакет, какими  торгуют  бабки  на  привокзальном  рынке.
Полнехонький. "Выпивка и закуска", -  догадался  Сергей.  Гости  уселись  на
скамейке по обеим бокам от Дрына. В крышу фургона тихо забарабанил дождь.
   - Выпей, Паша, -  сказал  Метла,  протягивая  Дрыну  плоскую  четвертушку
"Баллантайна".
   Дрын закрутил своей маленькой головкой.
   - Нет, - сказал он, - я водку не люблю.
   - Это не водка. Виски.
   - Все равно. Вот пожрать я бы пожрал.
   Лоб залез рукой в пакет. Тут фургон  стал  поворачивать,  и  он  едва  не
слетел со скамейки. Что-то звякнуло. А  Метла  продолжал  настойчиво  тыкать
бутылку в лицо Дрыну.
   - Пей, говорю, - внушал он, как маленькому. - Это лекарство.
   - Да перестань...
   - Пей, Паша.
   Голос у Метлы стал какой-то особенный:  глухой,  плоский.  Злой.  И  Дрын
вдруг напрягся, побледнел. Он смотрел на Метлу во все глаза,  будто  впервые
увидел, а нижняя челюсть его медленно опускалась на грудь.
   - Ты что?.. - пробормотал он неуверенно. - Я... не хочу.
   - Без истерики, Паша. Так всем будет лучше. Пей.
   Дрын взял бутылку дрожащей рукой.
   Пригубил.
   - Пей еще. До дна.
   Дрын  послушно  выпил  все  до  последней  капли  -  не  сводя  с   Метлы
завороженных глаз. Потом резко развернулся,  швырнул  в  перегородку  пустую
четвертушку, закричал:
   - ГОГА!! СТОЙ!!
   Машина дернулась, прибавила газу. Сергей слышал, как из кабины  доносятся
ругательства. "Что происходит?" - хотел спросить он. Но тут Лоб достал  руку
из  пакета,  в  ней  оказался  обрезок  водопроводной   трубы   со   следами
облупившейся оранжевой краски.
   Лоб быстро приподнялся, ударил Пашу по голове. ТУХ-Х.
   Суконная спортивная шапочка вдавилась в затылок, влипла  в  продолговатое
углубление. Дрын неожиданно пукнул, навалился на перегородку, стал  медленно
оседать на колени, обдирая ногти о доски. Шапочка потемнела,  изпод  нее  за
шиворот лилась кровь.
   - С  днем  рождения,  Паша,  -  сказал  Метла.  В  руке  у  него  блеснул
"тэтэшник".
   Сергей успел вскочить на ноги - но тут машину  отчаянно  затрясло  (такое
впечатление, что Гога на всей скорости влетел на проселок), и он, не удержав
равновесия, упал.
   Лоб и Метла навалились сверху. Труба  уперлась  в  горло,  кадык  прыгнул
вверх, куда-то под самый подбородок - там и застрял. Дыхание перехватило.
   - У тебя есть десять секунд, Серый, - выдохнул  Метла  в  самое  лицо.  -
Чтобы выпить обезбаливающее. Хой сказал, вас обоих надо кончать.  Обоих.  Вы
неудачно нарисовались в "Пилоте", Серый, поднялся большой шухер, а с вас уже
портреты пишут. В полный рост.
   Дуло "тэтэшника" заплясало перед  глазами.  Гога,  видно,  обеими  ногами
упирался  в  педаль  газа;  фургон   трясся,   деревянный   каркас   жалобно
поскрипывал. Дрын, растянувшись навзничь на полу, выл на одной низкой  ноте.
Голова его механически дергалась из стороны в сторону.
   - Я... ни при чем... - прохрипел Сергей Курлов.
   - Никто не виноват, Серый. Самая обычная невезуха.
   Лоб запыхтел и сильнее навалился на трубу.
   - ...ни при че-е-е...
   - А вот Родик не хочет, чтобы тебя били трубой по голове. Он сказал  Хою:
Серый схоронится где-нибудь, оставим его. Я тоже за это. Только...
   Только что?!
   В горле яростно заклокотало. Перед глазами запрыгали черные мошки. Где-то
за грудной клеткой набухал, набирал силу взрыв.
   - Только ты должен кончить Дрына.
   Хрящи запели под ледяным железом. "Труба. Тру-ба. Уберите трубу", - хотел
сказать Сергей. Но вместо этого из горла вырвалось:
   - Да. Да!!
   Труба отодвинулась, и кадык вернулся на место. Тяжело дыша,  Сергей  сел.
"Тэтэшник" в руках Метлы вопросительно пялился на него: ну, что скажешь?
   Патологоанатом будет копаться в его кишках, напевая дурацкую  песенку.  А
еще этот идиотский обычай. Обмывание  покойников.  Мама,  конечно,  сама  не
рискнет - и правильно сделает;  заплатит  лишние  полтора  миллиона,  и  его
обмоют в морге. Какие-нибудь старые прошмандовки разденут его догола  (можно
себе представить, в каком виде будет белье), выплеснут на раскоряченное тело
ведро марганцовки. Или  разведенного  стирального  порошка.  Потом  примутся
драить марлечками. Под мышками, в паху, везде. Марлечки  наверняка  грязные,
они ими двадцать покойников успели отдраить.
   Лоб осторожно протянул ему трубу. "Уазик"  немного  сбавил  скорость,  но
трясло еще здорово. Сергей не хотел  браться  за  тот  конец,  которым  били
Дрына, перехватил ниже. Дрын продолжал выть с открытыми  глазами.  Дрын  уже
ничего не  соображал,  точно.  Кости  черепа  хрустели  под  ним,  когда  он
перекатывал голову.
   Главное, что если Сергей не прикончит его - это за него сделают  Метла  и
Лоб. Только вместо одного трупа будет два. Два трупа рядом.  В  какой-нибудь
канаве под холодным дождем. Неделю, не меньше, а то и две - лежать  рядом  с
разлагающимся Дрыном. И разлагаться самому. Вздуваться.
   Нет, главное вот что:  он  не  напишет  тогда  книгу.  Книгуразоблачение.
Некому будет сказать всю правду об этом. Нет, это все херня, отговорки... Он
не хочет умирать! Жить! Жить любой ценой!
   - Не тяни, - покачал головой Метла.
   Где они сейчас едут, интересно? Гравийка  на  окраине,  проселок.  Мокрые
"скворечники" дачных домиков вдали,  кучки  пожухлых,  так  и  не  сожженных
листьев. Чистый свежий воздух, восхитительный  дух  мокрой  земли  и  прелых
листьев. Запахи жизни.
   Сергей сделал шаг, склонился над Дрыном. Дрын, открыв рот,  низко  гудел:
Ммммммммм... У Дрына сегодня день рождения. Как удачно. Был бы  это  обычный
день, ему, наверное, не дали бы выпить "обезбаливающего" перед смертью.
   - Дай пистолет, - сказал Сергей, не оборачиваясь.
   - Обойдешься, - равнодушно ответил  Метла.  Курлов  понял,  что  сморозил
глупость: если у него окажется пистолет, то неизвестно, как повернется дело.
А сейчас все известно. Только...
   Сергей не знал, куда бьют в таких случаях. Он неуклюже  примеривался,  но
Лоб помог - сказал:
   - Бей в лоб, дурило. Чего думать?
   Если бы все это происходило в другом климатическом поясе -  тогда  другое
дело. Сергей послал бы их подальше. В песках, например,  тело  может  лежать
годами и все равно не завоняется. Он бы просто усох, и все. Мумифицировался.
И родственникам тогда не пришлось бы блевать на похоронах. А это очень важно
- чтобы родственники не блевали на похоронах...
   Сергей зажмурился и ударил.
   Попал в лицо, в самую середину. Курносый  нос  Дрына  пропал  в  глубокой
красной траншее, потерялся. Гудение прекратилось.
   Метла недовольно сказал:
   - Ты ж смотри, дурак, куда бьешь.
   - Ладно, - сказал  Сергей.  Сознание  не  работало.  Только  рефлексы.  И
главным сейчас являлся врожденный рефлекс выживания.

   * * *

   - Я из "Визиря" звоню, - прохрипела трубка голосом Паршнова.  -  Есипенко
до сих пор нет на работе.
   Денис прижал трубку плечом и вкрутил сигарету  в  мундштук.  Редкое  дело
проходит гладко и без неприятных сюрпризов. Несмотря на небольшой  опыт,  он
уже уяснил эту закономерность.
   - Так что делать? - допытывался Паршнов.
   - Узнай, когда у них начинается рабочий день, - сказал Денис.
   - Грузчики приходят в семь, сейчас у них уже обед начинается.
   Денис посмотрел на часы: без четверти двенадцать.
   - Домой звонил?
   - Звонил, - хрипнула трубка. - Никого.
   За  неполные  полгода,  проведенные  в  горпрокуратуре,  Денис   выучился
нескольким мастерским ругательствам. Учителями были Кравченко  и  Снетко,  в
чьих устах обычный мат звучал, как скрипка Гварнери. Сейчас  Денис  вспомнил
один анатомический этюд и громко произнес его вслух.
   - Не понял, - сказал Паршнов.
   - Будь там, мы приедем - разберемся, - сказал Денис. - И проследи,  чтобы
главный начальник - как он там у них называется... был на месте.
   Денис убрал бумаги в сейф, накинул плащ, сосчитал сигареты в пачке. Мало.
Надо будет купить по дороге.
   Вот незадача... После проведенной Курбатовым проверки дела  прокурор  дал
санкцию на арест Есипенко. Но кого теперь арестовывать? Куда же  делся  этот
Дрын? Причем пропал он не вчера и  не  позавчера,  а  именно  сегодня!  Тоже
совпадение? А если окажется, что он убит?!
   У Дениса  похолодела  спина.  Да  нет,  ерунда...  Только  в  примитивных
детективах главным мафиози оказывается прокурор... Да Степанцов и  не  похож
на мафиози! К тому же его сомнения вполне обоснованны: когда в деле замешана
родственница  губернатора,  любой  постарается   перестраховаться.   Обычный
чиновник, дрожащий за свою задницу и свое кресло.
   От такого привычного объяснения Денис сразу успокоился. Но не слишком  ли
много совпадений?
   Сомнения грызли Дениса, и всю дорогу он сидел молча, не обращая  внимания