рованных СПИДом. Возможно. Как-никак целых 814
страниц человек написал.  Восемьсот  четырнадцать!  Правда,  если  отбросить
последнюю  непронумерованную  страничку,  то  будет  813.  "Правильно,  -  с
удивлением подумал Севрюгин. - Восемьсот тринадцать. И в то же время как  бы
восемьсот четырнадцать. Как я раньше не подумал?"
   Он перевернул книгу, откинул  заднюю  обложку,  достал  оттуда  новенькую
хрустящую сотку, аккуратно вложил ее в свой бумажник.
   Зачем вообще вся эта канитель с книгами? Полковник мог  сказать:  "С  вас
восемьдесят одна тысяча баксов и еще три-четыре сотни сверху!" И точка.  Все
ясно и понятно. Зачем засирать друг другу мозги?
   На соседнее стояночное место, отмеченное косой  белой  линией,  закатился
темно-синий "жигуль" с такими же темно-синими тонированными стеклами.
   Стекло опустилось наполовину, открыв мощный округлый череп, припорошенный
с боков редкими седыми волосами. За темными очками прятались  глаза  -  тоже
темные, густого карего цвета. Глубокие, как пистолетные дула.
   - Здравствуйте, Николай Петрович, -  сказал  Севрюгин,  поспешно  опуская
свое стекло.
   Он старался держаться почтительно, без  панибратства  и  в  то  же  время
уверенно. Однако уверенность давалась ему с  трудом.  Никто  не  верил,  что
Череп "повелся". Если раньше не брал, то с чего начинать в таком возрасте  и
при таких перспективах? Может, ему нужен повод? Сейчас налетят мордовороты в
камуфляже и масках, выволокут Севрюгина из машины и  размажут  по  асфальту,
так что молоко  выльется  из  разорванных  кишок...  А  потом  навалятся  на
остальных...
   Но ничего подобного не произошло. Череп кивнул и показал в  глубь  своего
салона: садись, поехали. Севрюгин вышел из машины, сунул Нормана Мейлера под
мышку, поправил болтающуюся серебристую пуговицу на блейзере и направился  к
"жигулю". Едва он захлопнул за собой  дверцу,  машина  плавно  покатилась  к
шоссе.
   Севрюгин щелкнул пальцем по лакированной суперобложке:
   - Мировая книга,  Николай  Петрович.  Бестселлер.  И  толстая.  Восемьсот
четырнадцать страниц.
   Череп неопределенно кивнул.
   - Прошлый раз я тебя предупреждал: больше за мной не ходи. Было?
   - Прошлый раз было шестьсот пятьдесят восемь, - сказал Севрюгин.
   - И я швырнул их тебе в рожу. Было?
   - Я много о чем успел передумать с той поры.
   - О чем же?
   Севрюгин вздохнул.
   - Я знаю одно: вы любите литературу, Николай  Петрович.  Любите,  как  ни
крути. И я хочу, чтобы вы обязательно прочли эту книгу.
   "Жигуль" свернул на 13-ю Парковую, потом на Сиреневый  бульвар,  на  11-ю
Парковую и - обратно на Щелковское, затянув горячую асфальтовую петлю вокруг
двух  многоэтажных  кварталов.  Когда  вдалеке  показалась   красная   крыша
"Макдоналдса", Череп свернул на обочину и притормозил.
   - Два месяца, - отрывисто бросил он.  Лоб  его  сморщился,  как  ковровая
дорожка.
   - Три, - быстро ответил Севрюгин. - Вы спокойно,  не  торопясь,  прочтете
ее, и через три месяца я передам вам новую книгу. Такого же объема.
   - А почему у тебя глаза бегают? - брезгливо спросил Череп,
   - От нервов. Но глаза тут не главное. Положитесь на мое слово. Оно немало
стоит в этом городе.
   Череп положил книгу на колени, неохотно,  будто  через  силу,  пролистал.
Каждая страница была заложена стодолларовой купюрой.  100...  100...  100...
100... 100... 100... 100... Л00... 100... 100...
   - Два месяца, - он с силой захлопнул книгу и бросил на заднее сиденье.  -
И не думайте, что вам все дозволено. Я прекращу это в любой момент.
   - Конечно, конечно... Мы все понимаем.  Там  за  суперобложкой  тетрадный
лист. Папа набросал кое-какие соображения насчет  нашей  дальнейшей  работы.
Совсем немного - пунктиков пять или шесть... Да и не в  формальностях  дело.
Жизнь вносит коррективы, на эти случаи есть телефон, верно? Главное, что  мы
протянули друг  к  другу  мостик  этого  самого...  взаимопонимания.  Верно,
товарищ полковник?
   - Ни хера не верно!  -  отрезал  Череп.  Он  повернул  ключ  в  замке,  с
пол-оборота завелся и поехал к стоянке.
   - Один мой коллега никак не хотел поверить, что вам понравится моя книга,
- Севрюгин потеребил серебристую пуговицу, рискуя оторвать ее напрочь. -  Мы
с ним даже поспорили, ставки были довольно серьезные, так что...  Словом,  я
очень рад, Николай Петрович.
   "Жигуль" остановился метрах в двадцати от  "Макдоналдса",  не  съезжая  с
шоссе. Череп перегнулся через Севрюгина, распахнул дверцу с  его  стороны  и
сказал:
   - Не думайте, что купили меня с потрохами. Я вам не друг и не холуй. Если
я иногда закрою на что-то глаза, то только потому, что  сам  так  решил.  Ты
меня понял? Так и передай своему Папе. И пусть не зарывается, а то  я  мигом
превращу его в маму!
   Оказавшись на улице, Севрюгин с облегчением перевел дух.
   Через час Севрюгин стоял перед витриной небольшого рыбного магазинчика на
Рубцовской набережной и что-то  долго  внимательно  разглядывал  там,  будто
пытался найти прыщик на собственном отражении в стекле. Он сделал дело, даже
два. Теперь оставалось повеселить душу.
   - Есть свежий палтус, - сказала продавщица. -  Очень  вкусная  рыба,  без
костей.
   - Свежий?
   - Свежий.
   - Э-э нет.  Свежего  палтуса  я  мог  купить  и  на  Черкизовской,  и  на
Стромынке, и на Маросейке. Мне нужна рыба с душком, у которой живот  вот-вот
сам расползется. Понимаете?
   - У нас вы такой не найдете и не высматривайте, - отвернулась продавщица.
   - Брось, подруга, -  по-свойски  сказал  Севрюгин  и  поиграл  соболиными
бровями. Он нравился женщинам и знал это. Правда, только тем, которые еще не
успели его узнать.
   - Я не из торга, не из газеты и не из общества защиты прав  потребителей.
Сын упросил купить ему одного зверя, гада такого  здоровенного,  называется:
голубой амазонский рак. Гвоздь клешней перекусывает.  И  питается,  сволочь,
одной тухлятиной, на палтуса вашего он даже смотреть  не  станет.  Я  второй
день рыщу по всей Москве, ищу подпортившуюся рыбу - никто не сознается,  что
есть такая.
   Глаза у продавщицы расширились.
   - Где вы этого зверя держите-то?
   - Аквариум из триплекса на полкомнаты.  На  полу  стоит,  ставить  больше
некуда. Я говорю сыну:  кто-нибудь  из  нас  обязательно  туда  свалится,  и
тогда...
   - Минутку.
   Продавщица нырнула в дверь, ведущую к подсобкам, тут же вернулась, сжимая
в вытянутой руке прозрачный мешочек.
   - Вот, - сказала она. - Это то, что вам нужно.
   В мешочке свернулся подковой сазанчик, весь желтый,  распухший.  Севрюгин
остолбенел от счастья.
   - Ну и угодила, подруга! - радостно сказал он.
   - Берите скорее, иначе развоняется, всех покупателей нам распугаете.
   Севрюгин ловко вьщернул из кармана черный шуршащий  пакет,  раскрыл  его;
продавщица опустила туда рыбу, Севрюгин перехватил верх пакета тугим  узлом,
не выпустив наружу ни одного кубического миллиметра воздуха - и при этом еще
умудрился сунуть девушке в ладонь сложенную в несколько раз купюру.
   - Зачем? - негромко удивилась продавщица.
   - Я купил то, что долго искал. Теперь всегда буду приходить только к вам.
   Севрюгин еще раз качнул на прощание бровями, сверкнул белозубой улыбкой -
и бодро направился к выходу.
   - Минутку!..
   Он обернулся. Продавщица смотрела влажными глазами,  в  которых  читалась
трагедия всей  ее  молодой  зряшной  жизни,  вдруг  оплодотворенной  большим
чувством.
   - У вас... У вас пуговица сейчас оторвется, - смущенно выдавила  девушка.
- Вы ее лучше спрячьте в карман, жена потом пришьет.
   Севрюгин  внимательно  осмотрел  себя,  подергал   обвисшую   серебристую
пуговицу на блейзере.
   - Ничего. Авось не оторвется.
   Он подмигнул и захлопнул за собой дверь. Потом Севрюгин перешел  улицу  и
подошел к телефону-автомату.
   - Я буду через полчаса, Малыш, - обронил  он  в  черное  эбонитовое  сито
трубки. - Соберите людей. Есть хорошие новости.
   Севрюгин медленно повесил трубку на рычаг таксофона и, прежде чем сесть в
машину, улыбнулся круглой красной роже на рекламном щите LG Electronics.  Но
улыбка была не столько веселой, сколько угрожающей.
   Ровно через тридцать минут он, как и обещал, прибыл  на  место.  Ореховая
дверь под вывеской "Днипро" была заперта, за  стеклом  белела  универсальная
табличка "Переучет". Севрюгин  постучал.  Табличка  отъехала  в  сторону,  в
ореховой раме мелькнуло побитое оспой лицо. Дверь тут же распахнулась.
   - Все на месте, - произнес человек в белом фартуке,  пропуская  Севрюгина
внутрь. - Даже Папа приехал. Он, кажется, догадывается, что  за  новость  ты
привез.
   - Хорошо, Малыш.
   Севрюгин пересек пустой обеденный зал, сверкающий хромированными  ножками
перевернутых на  попа  стульев,  прошел  на  кухню.  Вся  басманная  контора
собралась здесь: Рустам, Кровля, Шайн, Два-Кило, Зебра,  Мальков  и  Шалимо.
Папа сидел,  широко  расставив  толстые  короткие  ножки,  уложив  локти  на
холодную электроплиту, и буравил Севрюгина острым тугоплавким взглядом.
   -  Смотрите,  сияет,  как  надраенный  самовар,  -  сказал  Папа,   кивая
конторским. - Ну что, взял?
   - Взял, - просто сказал Севрюгин. Пакет с тухлой рыбой он бросил в  угол.
- Я же говорил - все дело в цене.  Замначальника  ГУВД  полковник  Миролевич
потянул на восемьдесят одну  тысячу  четыреста  долларов.  Это  недорого.  С
учетом Ьго перспективности, разумеется.
   - Хера нам его перспективность, - толстая шея Папы,  складками  стекающая
на воротник сорочки, покраснела. - Главное, уже сегодня  можем  работать  не
стесняясь. И посылать всех в задницу!
   - И гребись оно все в рот,  -  веско  сказал  Шайн,  доставая  специально
припасенный для такого случая литровик "Баллантина". Малыш  приволок  охапку
хрустальных стаканов на толстой "платформе", Зебра отправил кого-то из своих
за тунцами в масле, два повара в темпе  вальса  резали  тонкими  пластинками
лиловый астраханский лук, поливали его кислым  сухим  вином  и  припудривали
черным перцем  -  готовили  любимую  закусь  для  Папы.  Настроение  у  всей
басманной конторы разом подпрыгнуло, и только Кровля сидел тусклый, хмурый и
остервенело жевал свою жвачку.
   Севрюгин присел на край плиты, снял свой небесно-голубой блейзер, с силой
рванул пуговицу. Пуговица осталась в  его  руках,  вслед  за  ней  потянулся
гибкий тонкий провод. Устройство для скрытой видеосъемки  имело  тарабарское
кодовое наименование и более понятное сленговое обозначение "Рыбий глаз",  в
России их еще не видели, даже в КГБ такой модели не было. Слишком дорого,  у
государства таких денег нет. А у Папы есть. За "Рыбий глаз" контора когда-то
отвалила  пять  "штук",  так  что  если  быть  точным,  на  именном  ценнике
полковника милиции Н. П. Миролевича должна стоять цифра 86 400.
   Папа сунул в карман протянутый Севрюгиным прибор, снова протянул руку. На
этот раз в пухлую ладошку легла маленькая аккуратная кассета.
   - Что так долго?
   - Крутил по городу на всякий случай, проверялся...
   На самом деле Севрюгин  переписал  пленку  для  себя.  Действительно  "на
всякий случай".
   - Сегодня банька за счет конторы. И курево, и порево,  и  все  остальное.
Зебра в Мытищах одну евреечку раскопал, на  ней  клейма  негде  ставить,  но
похожа на молодую Варлей, как я не  знаю  кто  -  одно  лицо,  одна  фигура,
представляешь? Это, я тебе скажу...
   - Спасибо, Папа, - сказал Севрюгин. - Только сначала  я  хочу  стребовать
должок у Кровли. Две недели назад он поспорил со мной, что полковник в глаза
мне наплюет и не возьмет ни цента.
   - Ну, раз так - дело святое, чего там, - развел Папа  руками.  -  На  что
спорили?
   Севрюгин нашарил взглядом хмурое жующее лицо в дальнем конце кухни.
   - На протухшую рыбью требуху. Сырую, без специй.
   Все знали, что полковник тут ни при чем. Когда в  прошлом  году  Севрюгин
подсел, Кровля пришел к его бабе, насильно влил в горло пару стаканов  водки
и повалил на койку. И еще ходил пару  месяцев,  пока  не  надоела.  А  когда
надоела - привел трех дружков и поставил ее "на хор", а сам сидел,  смотрел,
посмеивался. Настенка Кровле давно нравилась, да все нос  воротила,  считала
его ниже себя, вот он и отыгрался по всем статьям. Севрюгину пятнадцать  лет
корячилось, а то и вышак, только кто ж мог знать, что он через шесть месяцев
откинется! Те трое в организацию не  входили,  поэтому  уже  давно  гнили  в
земле, но Кровлю он из-за бабы трогать не мог...  Хотя  ясно  было  -  добра
между ними не будет и просто так это дело не кончится.
   - Спор - дело святое, - повторил Папа. - Это как карты: проиграл - плати!
   ...Кровля гасил свой должок в подсобке, куда уборщицы складывают  грязную
ветошь, швабры и ведра. Севрюгин  и  Два-Кило  сидели  рядом,  зажимая  носы
смоченными одеколоном платками. У Севрюгина в руке пистолет, ДваКило  светит
фонариком, чтобы все было без мухлежа, - но взгляд его  упрямо  блуждает  по
стене. Все остальные, включая Папу,  стоят  в  коридоре  и,  вытягивая  шеи,
следят за манипуляциями проигравшего.
   Кровля не стал биться головой о стену или  предлагать  Севрюгину  деньги;
все равно не помогло бы. Он прихватил с  собой  пустую  пол-литровую  банку,
столовую  ложку,  салфетку  и  полнехонький  стакан  виски.  Устроившись   в
подсобке, Кровля осторожно надрезал  сазанчику  вздувшийся  желтый  живот  и
выдавил  содержимое  в  банку,  стараясь  на  запачкать   свой   новехонький
спортивный костюм. Кто-то из конторских блеванул  в  коридоре.  Кровля  даже
ухом не повел. Он тщательно перемешал  ложкой  вонючую  коричневую  жижу,  в
которой плавали осклизлые кишки, заправил салфетку за воротник. Выдохнул.  И
- выпил. В три долгих могучих глотка.
   Никто не выдержал, все отвернулись. Только Севрюгин  смотрел  на  Кровлю,
провожая глазами  проваливающийся  кадык,  улыбался.  Когда  Кровля  выронил
опустевшую банку и, не переводя дыхания, стал  шарить  рукой,  Севрюгин  сам
протянул ему стакан; Кровля чуть вместе с виски стекло не  сожрал.  А  потом
отдышался немного, лучком заел.  Взглянул  на  Севрюгина  -  будто  отрыжкой
тухлой из глаз шибануло.
   Только Севрюгину на это начхать.
   - Ты ж понимаешь, старик, - сказал он. - Договор дороже денег.
   - Понимаю, старик, - с трудом выговорил тот. - Я все понимаю...
   В последней фразе прозвучала угроза, но Севрюгину на нее было наплевать.
   А потом контора принялась  гудеть,  как  и  намечалось  ранее.  Все,  что
Севрюгин в этот вечер ел, пил и трахал - все казалось ему вдвойне вкуснее  и
приятнее. Мытищинской девочке, которая и в самом деле  как  две  капли  воды
оказалась  похожа  на  молодую  Наталью  Варлей,  он  напихал  полные  трусы
"зелени", тысячи три, не меньше. И букет колючих роз - туда же.
   Севрюгин  хорошо  знал,  в  чем  заключается  маленький  секрет,  который
помогает ему жить: много-много западла, ничего больше.

   * * *

   Тиходонск.
   День "X". Х... вый день.
   За завтраком Сергей с отцом остались одни. Мать  сварила  целую  кастрюлю
молочной овсянки и ушла то ли к Зине, то ли к Маше, то ли в  парикмахерскую,
а может, и на массаж - она  очень  занята,  и  за  всеми  ее  делами  трудно
уследить.
   - А ты почему не на работе? - спросил Сергей отца.
   Игорь Матвеевич размазал кусок тресковой печени по куску  хлеба,  положил
сверху огуречный кружок, протянул сыну. Овсянку оба не любили.
   - Справятся. Ничего, что требовало бы  моего  вмешательства,  на  сегодня
нет. А появится - найдут...
   - Думаешь, справятся? Они же ничего не  могут,  эти  дармоеды.  -  Сергей
отхватил от бутерброда большой кусок. Жевал с наслаждением, запивая горячим,
как вулканическая лава, кофе. Разбитое на прошлой неделе лицо почти поджило.
   - Они не дармоеды, - сказал отец, укладывая на тарелку рядом с собой  еще
один бутерброд. Печень размазана ровно и аккуратно,  будто  здесь  поработал
специальный каток-вибратор. - Они не дармоеды, Сережа. У меня два  толковых,
образованных зама, каждый из которых способен встать у руля  и  не  завалить
дело. Да они, по сути, уже стоят там. Рулят. Им это  нравится:  пи-бип,  три
румба влево, три румба вправо.  Кайфуют  как  хотят.  А  дармоед  -  это  я.
Когда-то давно я запустил эту машину, смазал колесики, а сейчас лишь хожу да
покрикиваю на них, да кладу денежки в карман.  Ну  и,  конечно,  представляю
контору в райкоме, горкоме, исполкоме. Ну и, конечно, утрясаю все  проблемы:
поставки асфальта, лимиты на бензин,  ревизии,  КРУ,  ОБХСС.  Без  меня  они
никто. Знаешь, на что это похоже?
   Отец почему-то оглянулся.
   - На капитализм. Я - хозяин, а  они  -  управляющие.  Наемные  работники.
Только сейчас зарплату им плачу не я. Сейчас государство платит и мне, и им.
Ну а все, что сверх зарплаты, то им действительно даю я. А пройдет  какое-то
время и если курс не изменится, то я  подгребу  все  хозяйство  под  себя...
Будет фирма, и будет хозяин. Я.
   Сергей выпил свой кофе, зарядил в турку еще  порцию.  Отец  всегда  варит
себе сам,  у  него  получается  крепкая  густая  пенка,  которая  еще  долго
пузырится на дне чашки высоким  белым  амфитеатром,  когда  кофе  давно  уже
выпит. Ни у матери, ни у Сергея так не выходит, сколько они ни пытались.
   - Смотри, нагреют они тебя, отец, - эти  твои  толковые  и  образованные.
Кинут, по-нашему.
   Игорь Матвеевич даже не рассмеялся.
   - У каждого семья, Серега. Все они любят своих жен и детей, очень  к  ним
привязаны. Не ко мне привязаны, заметь, а-к ним. Других бы людей я к себе  и
на пушечный выстрел не подпустил.
   - Ты что, собираешься вгонять иголки под ногти их домашним?..
   Отец отставил в  сторону  тарелку  с  остатками  бутерброда,  вытер  руки
салфеткой.
   - Зачем такие страсти, сын? Ногти, иголки... Мы же не в гестапо играем.
   Сергей вспомнил про Болеслава, общагу номер два, Родьку  и  то,  что  ему
предстояло. Сразу испортилось настроение.
   - Вот смотри, - продолжал отец.  Он  взял  из  вазы  толстошкурое  зимнее
яблоко, подбросил в руке.
   - Предположим, яблоку иногда хочется упасть не вниз, а - вверх. Или вбок.
Куда-нибудь не туда, короче. Существует много  разных  соблазнов,  мои  люди
подвержены им не меньше других. Но есть еще и закон всемирного тяготения.  И
яблоко всегда падает вниз.
   Сергей подумал, сейчас он бросит яблоко. Вместо этого отец тонко  очистил
его, ни разу не порвав  глянцевитую  спиральную  стружку,  разрезал  на  две
половинки, одну положил на тарелку Сергею.
   - Плевать сейчас все хотели на закон, - сказал Сергей.  -  Особенно  там,
где крутятся большие деньги.
   - Ну, понимаешь... Есть  законы  и  законы.  Одни  обсуждают,  принимают,
печатают в газетах, только всем на них наплевать. И есть другие...  Когда  я
заведовал  базой,  мне  позвонил   коллега-Иван   Афанасьевич   Бибиков   из
Ставрополя. Так, мол, и так, едет  ревизия,  нужно  закрыть  недостачу...  А
недостача по тем временам огромная - триста  тысяч!  Расстреливали,  кстати,
уже за десять. Ну я ему и перебросил за ночь машину  товара.  Без  расписок,
накладных - без всего, под слово! Он перекрутился - и все вернул. Причем  ни
он, ни я по-другому поступить не могли. Иначе Система нас бы отторгла.
   - Это тот самый Бибиков? - Сергей указал пальцем вверх.
   - Да. Потом он хорошо поднялся...
   Отец замолчал и быстро прикончил свой кофе. Он  не  любил  углубляться  в
подробности и сейчас должен был сменить тему.
   - Да гори оно все огнем, Серега. Сегодня я нацелился посидеть в  погребке
у Шварца, в бильярд погонять, а  потом  обставиться  пивом,  чтобы  меня  за
бокалами не видно было. Или на Дон - Коников  себе  новую  базу  построил  -
"Хилтон" да и только! А можно катер взять... В  такую  жару  на  реке  ох  и
клево! А ты, я слышал, сессию сдал?
   - Сдал, - сказал Сергей. Особой радости по этому поводу он не испытывал.
   - Так в чем дело? Пошли вместе. "Наш  Вилли  пива  наварил  и  нас  двоих
позвал на пир..."
   Пахан интересовался его учебниками и  изучал  хрест