ся понравиться, произвести бла-
гоприятное впечатление. Поддержку своим решениям и поступкам он  находил
в себе самом. Склонный к образному мышлению, Элефантов, опьянев,  предс-
тавил, что вместо позвоночника у Старика стальной стержень, откованный в
жестоком страшном горниле и имеющий форму трехгранного штыка. И  тут  же
почувствовал собственные гибкие позвонки, готовые в  любой  момент  сло-
житься самым удобным образом.
   Он был не прав, доходя до крайности в болезненном самоанализе. Он  не
был трусом, подхалимом и приспособленцем,  не  кланялся  начальству,  не
угождал людям, от которых в какой-либо мере зависел, и твердостью позво-
ночника выгодно отличался от многих из тех, кто его окружал. Если бы  он
хотел покоя, достаточно было оглянуться вокруг. Он, истязаясь вопросом о
своей состоятельности как личности, искал критериев высшей пробы и  поэ-
тому проводил сравнение со Стариком, которое, естественно, успокоить  не
могло, хотя и в Старике отыскивались крохотные человеческие слабости.
   Некоторые странности поведения. Иногда он пропадал  неизвестно  куда,
появляясь так же внезапно, как исчез. Однажды Элефантов случайно  встре-
тил его у привокзальной пивной в компании нетвердо стоящего на ногах та-
туированного субъекта и пока растерянно думал, следует ли подойти.  Ста-
рик равнодушно повернулся спиной.
   Были у него и свои болевые точки" которые Элефантов тоже нащупал слу-
чайно.
   Из потертой планшетки вывалился пакет со старыми фотографиями. Пожел-
тевшая бумага, растрескавшийся глянец, на обороте чернильным  карандашом
короткие пометки.
   Группа немецких офицеров возле заляпанного  грязью  "Опель-Капитана".
Первый слева - Старик. Псков, 1942.
   Трое обросших, изможденных, но весело улыбающихся парней в  фуфайках,
с автоматами. Лес, 1942.
   Печальный очкарик с впалыми щеками. Вася Симкин. Пог, в 1942.
   Старик в польской форме, конфедератке, грудь в крестах. Радом, 1944.
   А вот совсем другие снимки - портреты в три четверти, чуть  нерезкие,
переснятые с официальных документов - кое-где в уголках  просматривается
идущий полукругом готический шрифт печати. Одинаковые  мундиры,  похожие
лица - властность, высокомерие, презрение. Отто  фон  Клаймнихаль,  Фриц
Гашке, Генрих фон Шмидт... И даты: 4 октября 42-го, 12 ноября  43-го,  3
января 44-го...
   Последняя фотография того же формата, но отличная от других,  коротко
стриженная симпатичная девушка, прямой взгляд, советская  гимнастерка  с
лейтенантскими погонами. Нерезкость, характерная для  пересъемки,  здесь
отсутствует, имени и фамилии на обороте нет, только цифры: 9.12.1944.
   Старик заваривал чай на кухне, и Элефантов  пошел  к  нему  спросить,
действительно ли он снят с немцами или это переодетые разведчики,  зачем
в его архиве хранятся портреты врагов, что  за  девушка  запечатлена  на
последней фотографии и что обозначают даты на каждом снимке.
   Но он не успел даже рта раскрыть, как Старик почти выхватил  фотогра-
фии, сунул их в пакет, пакет - в планшетку, до скрипа затянул ремешок  и
запер ее в стол.
   - Ничего не спрашивай - про это говорить мне нельзя, время не вышло.
   Элефантов, конечно, поверил бы в такое объяснение, если бы у  Старика
вдруг резко не изменилось настроение: он замкнулся, ушел в себя, а потом
неожиданно предложил выпить водку и вместо обещанного  чая  поставил  на
стол литровую бутылку "Пшеничной".
   Тут-то Элефантов, которому подобные перепады настроений  были  хорошо
известны, понял, что дело не в каких-то запретах, а  в  глубоко  личных,
тщательно запрятанных причинах нежелания ворошить некоторые эпизоды сво-
ей жизни. Он понял, что у железного Старика в душе тоже есть  незажившие
раны, которые он неосмотрительно разбередил.  И,  не  попытавшись  отка-
заться, с отвращением проглотил содержимое первой рюмки.
   - Вот этот твой прибор, он мог бы мысли читать? - неожиданно  спросил
Старик, будто продолжая давно начатый разговор.
   Элефантов качнул головой.
   - Жалко. А то б я за него руками и ногами схватился - и людей  подхо-
дящих разыскал для опытов, и у начальства вашего пробил  все  что  надо:
деньги, штаты, оборудование!
   - Для чего?
   - Нужная штука. И нам для работы, и вообще всем.
   - Непонятно.
   - Вот смотри, - Старик загнул палец. - В прошлом веке разбойники  из-
гоями жили, кареты грабили, купцов потрошили, женщин  захватывали,  наг-
рабленное в пещеры прятали да в землю зарывали. К людям путь  заказан  -
на первом же постоялом дворе, в любом кабаке узнают - в клочки разорвут.
Одним словом - полная ясность: кто есть кто. Тридцать лет назад на  при-
тонах да "малинах" всяких жизнь ключом била: воровские сходки,  гулянки,
"правилки", разборы - блатное подполье - документов нет, железяки разные
в карманах, облаву устраивай, хватай - тоже все понятно!
   Старик загнул второй палец.
   - А сейчас совсем по-другому... Выровнялось все, сгладилось,  "малин"
нет, профессионады вымерли или на далеком Севере срок доматывают, кто же
нам погоду делает? Пьянь, шпана, мелочь пузатая, вроде работает  где-то,
дом есть, какая-никакая семья, а вечером или в праздник глаза  зальет  и
пошел - сквернословить, бить, грабить, калечить... И снова под свою кры-
шу, в норку свою - юрк, сидит, сопит тихонько в две дырочки,  на  работу
идет, все чин-чинарем, попробуй с ним разберись! В душу-то не заглянешь!
   Да это еще ерунда, а вот валютчики, взяточники, расхитители и  прочая
"чистая" публика так маскируются, что бывает их тяжело раскусить - можно
себе зубы поломать. Вот тут-то такой прибор очень бы пригодился!
   - И вообще, - Старик загнул еще два пальца. - Очень  много  живет  на
свете перевертышей. Внешность у них обычная,  может,  даже  приятная,  а
нутро черное, гнилое...
   Элефантов почувствовал, что у него захолодело сердце, а в голову уда-
рила знакомая горячая волна, как обычно, когда он вспоминал о  человеке,
которого хотел выкинуть из памяти навсегда.
   - ...одежда, слова, косметика - шелуха, а попробуй докопаться до  су-
ти! Поступками человек меряется, только они тоже есть разные: для всех -
одни, правильные, похвальные, а для себя - другие, тайные, которые повы-
годнее.
   В войну шелуха слетала, настоящие люди на фронт рвались или в тылу на
победу до кровавого пота вкалывали, а сволочь всякая до тепла и  сытости
дотягивалась, продбазы, склады - и тогда  жирные  коты  жировали,  среди
смертей, голода, разрухи сало со спиртом жрали, баб  пользовали,  золото
на хлеб выменивали, впрок запасались... Только  когда  попадалась  такая
мразь, разговор короткий...
   Старик скрипнул зубами.
   - Да не все попались, не все, многие так и  проскользнули  в  хорошую
жизнь, на ценностях, мародерством добытых, благополучие свое построили и
не сгорели синим пламенем, не провалились под землю.
   Старик зло усмехнулся.
   - И смех и грех. В сорок втором в Пскове охотились за  одним  эсэсов-
цем, большая шишка, вредил нам много и хитрый, гад, осторожный, как лис,
всегда с охраной, маршруты меняет, каждый шаг в  секрете  держит,  никак
добраться до него не можем. Потом отыскали  зацепку:  он  с  секретаршей
бургомистровой спутался, молодая сучонка, красивая,  ушлая...  Пришли  к
ней, прищемили хвост, дескать, сдавай, овчарка подлая, своего любовника,
если жить хочешь, она шкурой почувствовала, что на краю стоит,  и  сдала
его с потрохами. У него, оказывается, для постельных делишек специальная
квартира была, ясное дело, без охраны - шофер с адъютантом, и  все,  там
мы его и шлепнули, даже штаны надеть не успел. Ее, как обещали, - отпус-
тили, живи, сучонка, да держись от фашистов подальше, а  то  заработаешь
свою пулю. Пропала она куда-то, да иначе ей и не уцелеть бы - гестапо ее
разыскивало, а лет пять назад выплыла: хлопочет о льготах  как  участник
партизанского движения. Я, мол, помогала подпольщикам в ликвидации круп-
ного эсэсовского чина, скрывалась от гестапо.
   Старика передернуло от отвращения.
   - Так что не только ценности мародерством добывали, но и  славу,  по-
чести, пенсии... Этой-то овчарке не удалось: факты вроде сходились  один
к одному, да вспомнил ее кто-то, а сколько проскочило  таких  переверты-
шей! Тех, кто сильно напакостил, до сих пор находят и  судят,  а  другие
скрипят потихоньку, коптят белый свет, слюной заразной  брызжут  во  все
стороны. Они свое дело сделали - пронесли в наше время бациллы жадности,
подлости, жестокости, посеяли их, потому что хорошего сеять не умеют,  -
щеки старика побагровели от гнева. - Когда юнцы своего сверстника до по-
лусмерти избивают, чтобы джинсы  содрать,  завскладом  дефицитный  товар
прячет и спекулянтам отдает за взятки, контрабандист икону старинную че-
рез границу тащит - все это всходы тех посевов. Так что нужен  нам  при-
бор, чтоб мысли читать, очень нужен!
   Старик разлил водку, подвинул Элефантову банку консервов.
   - Ну а пока его нет, давай выпьем, чтобы передохла  нечисть  двоедуш-
ная. Я ее всю жизнь давил и до самой смерти давить буду!
   В сознании Элефантова мелькнула догадка, связывающая рассказ  Старика
с содержимым его архива. Вот оно что...
   - Фотография того эсэсовца у вас в планшетке? В  фуражке  с  черепом?
Фон... как там его?
   - Клаймнихаль. Все они там, - мрачно процедил Старик и перевел разго-
вор на другую тему, предупреждая вопрос, который  неминуемо  должен  был
последовать.
   - Однажды я здорово жалел, что у меня такого прибора нет...  Провали-
лась наша группа, серьезное задание сорвалось, шесть человек  погибли  -
ребята на подбор. Такое происходило по двум  причинам:  случайность  или
предательство. Здесь случайность исключалась - операция готовилась  дав-
но, все продумано,  взвешено,  отработаны  запасные  варианты...  Преда-
тельство исключалось тоже -  люди  испытанные,  проверенные  много  раз,
стальные люди. А факт налицо! Ломали  головы,  ничего  не  придумали.  И
вдруг оказывается, что немцы пятерых расстреляли, а  шестой  через  пару
дней к нам в лес пришел. Коля Финько - командир группы. Я ему как самому
себе доверял. Раньше... До того...
   Рассказал он, как их врасплох застали, у самого глаза тоскливые, ждет
вопроса, а как ты-то жив остался? Спрашиваю. Отпустили, говорит,  почему
- не знаю.
   Вот такой расклад. Сидим, молчим. Дело ясное - просто  так  немцы  не
отпускали. Он первый начал: если бы я ребят выдал, если  бы  на  гестапо
работал, они бы как-то правдоподобно все обставили - побег бы имитирова-
ли, меня подготовили: синяки, ссадины, следы пыток, сквозное  ранение...
А то ничего - выпустили, и все. Логично? Логично. Только логика тут фак-
ты не перевесит: ребята погибли, а его отпустили. За какие заслуги?
   Мне говорят, чего, мол, с иудой церемонишься, прислонить к дереву - и
дело с концом! А я его хорошо знал, на задания вместе ходили,  один  раз
думали: все, амба, гранаты поделили, попрощались... Достойно  себя  вел,
хорошим другом был, надежным. И вдруг - гестаповский агент, предатель  -
чушь собачья! Что тут делать? Вот ты как думаешь?
   - Не знаю, - растерянно проговорил Элефантов.
   - И я не знал. Только решение-то все равно надо было  мне  принимать,
больше некому.
   - Можно испытать его как-нибудь... В бою или задание специальное.
   - Да он уже двадцать раз испытан! Вопрос так стоит: или  верить  ему,
или не верить? Пускать в свою среду или нет? А испытание он любое  прой-
дет - и если не виновен ни в чем, и если к немцам переметнулся.
   Так я промучился всю ночь. То ли это психологи гестаповские испытание
такое изощренное придумали для него, да и для нас тоже - честного  чело-
века изменником выставить, то ли это хитрость, уловка, чтобы от  настоя-
щего предателя подозрение отвести, то ли тщательно запутанный план внед-
рения агента.
   Ох и жалел же я тогда, что не могу Коле в душу заглянуть, ох, жалел!
   - Но вы же знали человека, другом ему были, неужели поверить  нельзя?
- не выдержал Элефантов. - Не мог же он так маскироваться  и  измениться
мгновенно тоже не мог!
   - Ну почему же...
   У Старика дернулась щека.
   - И маскировались, и ломались порой - всякое бывало... Не в том дело:
раз есть вероятность, хоть самая ничтожная, что он враг, если даже прос-
то сомнение появилось, нельзя его к работе допускать, никак нельзя,  это
значит - других людей не беречь, их жизни на карту ставить.
   Да и не в моих силах было веру ему давать. Я только два  решения  мог
принять: расстрелять на месте или на Большую землю отправить, чтобы три-
бунал разбирался. Что в лоб, что по лбу... Факты-то никуда не уберешь, а
догадки, предположения и сейчас суды на веру не берут, а тогда  война  -
сам понимаешь... Шпионов, паникеров, дезертиров, диверсантов, провокато-
ров - пруд пруди. И Коля Финько, отпущенный гестапо... Он у меня  писто-
лет попросил - застрелиться, я не дал - если он фигура во вражеской ком-
бинации, то и на тот свет отпускать его  нельзя,  надо  попробовать  для
контригры использовать. Короче, отправил Колю к нашим,  что  там  дальше
получилось - не знаю.
   Старик запустил руку в ящик стола, что-то искал, перебирая  невидимые
Элефантову увесистые предметы, и задумчиво смотрел перед собой, хотя ви-
дел наверняка картины далекого прошлого, которые, судя  по  окаменевшему
лицу и крепко сжатым губам, не могли его успокоить.
   - С любой стороны, крути-верти как хочешь, поступил  я  правильно.  А
душа, поверишь, до сих пор болит...
   Он наконец нашел то, что искал, и зажал в руке металлический  цилинд-
рик с набалдашником на конце.
   - Вот ты говоришь - поверить, люди, мол,  не  могут  сразу  меняться,
маскироваться не могут...
   Старик задумчиво постукивал набалдашником по столу.
   - А ведь в те годы мы на  всякие  чудеса  насмотрелись.  Война  такие
свойства людской натуры обнажала, о которых порой и сам человек не знал.
Простые ребята подвиги совершали, на героев непохожие, раньше скажи - не
поверят. И наоборот было.
   Ты знаешь, предательство оправдать нельзя, но если  кто  под  пытками
ломался - тех хоть понять можно. А некоторые продавались  -  за  деньги,
звания их паршивые, за корову, домик с усадьбой, да мало ли за что!
   Старик шевельнул рукой - щелк! - из цилиндра  выпрыгнул  шилообразный
клинок, резать хлеб или открывать консервы им было  нельзя,  это  орудие
предназначалось для одной-единственной цели, и Элефантов, читавший много
книг о войне, понял, что Старик держит немецкий десантный нож.
   - А бывало, и вовсе ничего не понимаешь - человек как человек и вдруг
вроде беспричинно продает товарищей, только причина, конечно, есть, хотя
глубоко спрятанная; какая-то изначальная подлость, склонность  к  преда-
тельству, найти бы их, выжечь, ан нет, не найдешь, а зацепит  обида  ка-
кая-то или самомнение, выхода не нашедшее, и готово!
   Щелк, щелк. Клинок мгновенно спрятался и выскочил  опять.  Элефантову
это напомнило нечто никогда не виденное, но знакомое.
   - А вы можете рассказать хоть один такой случай?
   - Лучше б не мог!
   Старик провел свободной рукой по лицу. Щелкщелк.
   - В школе с нами училась девушка, хорошая девчонка, нормальная, весе-
лая, компанейская. Радиодело знала хорошо, стреляла прилично, ножом  ра-
ботала, со взрывчаткой свободно обходилась, многие парни за ней не могли
угнаться.
   Старик говорил медленно, неохотно, как бы выталкивая слова.
   - Только одна странность: псевдо она себе выбрала какое-то неприятное
- Гюрза. Зачем себя такой пакостью называть? А она смеется: быстрая, го-
ворит, хитрая, для врага опасная... Все правильно объяснила.
   Старик поморщился и машинально пощупал под сердцем.
   - Да не в прозвище дело. Заканчивали школу - получили задание,  вроде
как выпускной экзамен. Задание простое: выйти в город и собрать  развед-
данные, кто какие сможет. Военное положение, документов  никаких,  город
всем незнакомый. Попадешься - выкручивайся сам.  Каждый  понимает:  если
что - помогут, но и риск имеется - могут на месте расстрелять как немец-
кого шпиона.
   И пошли в город поодиночке. Я по легковым машинам штаб вычислил, сос-
читал, к номерам машин их привязал, вернулся, в общем, не с пустыми  ру-
ками. Ну и ребята: кто на станцию проник, сведения о военных  перевозках
собрал, кто оборонный завод установил, кто склад боеприпасов... А  Гюрза
всем нос утерла: принесла пакет с совершенно секретными документами!
   Спрашиваем: как удалось? Смеется: работать надо уметь! А в отчете на-
писала, как полагается: познакомилась с летчиком -  подполковник,  моло-
дой, лет тридцать, не больше, переспала с ним, а на следующее утро пакет
из планшетки вытащила, проводила от гостиницы до штаба,  попрощались  до
вечера. Как показатель полного доверия письмо приложила: подполковник ее
к своей матери направлял, рекомендовал невестой. В общем, виртуозная ра-
бота, и Гюрза явно гордилась, она вообще любила первой быть, чтобы заме-
чали, хвалили...
   Щелк, щелк, щелк. Жало змеи, тонкое и быстрое, - вот на что это  было
похоже. Опасной, ядовитой змеи. Может, гюрзы.
   - ...только тут ее хвалить не стали. С одной  стороны,  подполковника
жалко - его разжаловали  за  потерю  бдительности  и  разгильдяйство,  в
штрафбат отправили, да и вообще, нехорошо как-то, нечистоплотно. Но  ре-
зультат-то Гюрза дала!
   Среди ребят мнения разделились: кое-кто  говорил  -  молодец,  сумела
объект выбрать, в доверие войти, документы важные добыть, но большинство
по-другому рассудило: курва она, и все тут! Короче, отвернулись  от  нее
многие, да и комиссия с учетом всех обстоятельств вывела ей  "четверку",
а многие "пятерки" получили, хотя таких важных сведений, как Гюрза, ник-
то не собрал.
   И Гюрза обиделась, хотя виду не подала. Вела себя как всегда, шутила,
смеялась, а когда перебросили ее за линию фронта, застрелила напарника и
явилась в гестапо. Вот так.
   Старик замолчал.
   - А что было дальше?
   - Дальше? Работала на немцев, великолепно  провела  радиоигру  против
нас, несколько групп провалила, дезинформации кучу...
   Старик бросил нож, со стуком захлопнул ящик.
   - И что интересно: не изменилась она - такая же улыбчивая, компанейс-
кая. Только компания другая.
   Жила в специальном особняке гестапо, сошлась с кем-то из  ихнего  на-
чальства, тот ей туалеты из Парижа выписывал, драгоценности дарил... Ав-
то, рестораны, вечеринки. А в остальном все по-прежнему: добрая,  отзыв-
чивая, простая.
   На допросы к нашим приходила,  советовала  по-хорошему,  по-дружески,
как товарищам, не надо, мол, дурака валять и в героизм играть, переходи-
те на эту сторону, не прогадаете. При пытках и расстрелах не присутство-
вала, считала себя выше грязной работы. Сама  с  собой  комедию  играла:
выставлялась порядочной, благородной.
   Но знала, что ее к смерти приговорили,  с  оружием  не  расставалась:
"вальтер" в сумочке и на теле маленький "браунинг" спрятан,  "шестерка".
Надеялась - поможет...
   Старик снова разлил водку, выпил, не чокаясь, шагнул к  холодильнику,
обратно и, как будто забыв, зачем поднялся, зашагал взад-вперед по  тес-
ной кухоньке, отражаясь в черноте незавешенного окна.
   - Так что не обойтись без твоего прибора, делай его, Сергей, надо бу-
дет - помогу! Если бы нам его тогда, в войну...
   - А чем дело-то закончилось? - спросил Элефантов. - С Гюрзой?
   - Чем и положено.
   Старик сел к столу, протянул руку к бутылке, но передумал.
   - Исполнили приговор - и точка.
   И прежде, чем Элефантов успел задать следующий вопрос,  Старик  реши-
тельно рубанул ладонью воздух:
   - Хватит об этом. Сыт по горло. Сколько раз зарекался не  вспоминать!
Газетчиков отшивал несколько раз - не хочу, мне бы вообще забыть  все  к
чертовой матери! А сейчас опять  разболтался.  К  дьяволу!  Давай  лучше
выпьем.
   Элефантов опять подумал, что Старик не стал бы пить, если бы  не  хо-
тел, кто бы его к этому ни приглашал, но приложился к рюмке, хотя  и  не
допил до дна.
   Старик покосился на него и улыбнулся.
   - Когда что-нибудь делаешь, на других не