понской сумочке лежит одно и  то  же:  сало,  масло,  сухая
колбаса и табак, даже вес одинаковый - по пять килограммов.
   - Ничо, привыкай, ты теперя не лучше меня, - злорадно щуря  заплывшие
глаза, выговаривала одна, а другая, не успевшая свыкнуться с  новым  для
себя положением, изумленно переспрашивала:
   - Ты что, чокнутая? Посмотри на себя в зеркало!
   - Ничо, зеркала тут ни при чем. Мой по пьяному делу  морду  набил,  а
твой небось мильены воровал. Вот и сама смотри,  кто  лучше,  кто  хуже!
Моему трешник - само много, а твоему? Небось пятнадцать привесят, а то и
под вышку подведут!
   Я прошел мимо, но успел услышать торжествующее:
   - Заткнулась? Вот  то-то!  Брильянты  из  ушей  вынула,  а  дырок  не
зарастишь! Правда себя кажет...
   У каждого своя правда, свое представление о том,  как  надо  жить  на
белом свете, и что самое интересное - каждый считает: уж кто-кто,  а  он
живет правильно!
   Квартал вдоль высокого - метров восемь - забора, свернуть за угол,  в
глухой желтой стене бронированная плита,  запрещающе  раскалена  красная
лампочка, вдавить кнопку звонка, приглушенный зуммер, лязг  втягиваемого
электромагнитом  засова,  одновременная  вспышка  зеленого  сигнала,   с
усилием поддается тяжеленная дверь, войти в тамбур, подождать лязгающего
звука   за   спиной,   предъявить   отгороженному   решеткой   дежурному
удостоверение, выслушать традиционный вопрос: "Оружие есть?"
   - ответить, лязг следующего замка, открыть  решетчатую  дверь,  войти
туда, лестницы, коридоры, оформление вызова, снова двери, замки,  ключи,
удостоверение  контролеру  -  и   вот   я   в   следственном   кабинете,
подсознательно ощущая радостное чувство от  того,  что  все  эти  двери,
решетки, замки, посты, сигнализация, двойной  контроль  -  для  меня  не
препятствие, не помешают вернуться в обычную жизнь, как только захочу. В
самом начале своей  работы  я  испытывал  почти  физическое  облегчение,
выходя из этих давящих стен.
   - Здравствуйте, Юрий Владимирович!
   В кабинет вплыла управдом Рассадина, изображая очаровательную улыбку,
которая вызывала какие угодно чувства, кроме очарования.
   - А я прямо из бани! Представляете, если бы я вышла к вам  завернутой
в полотенце?
   Вот  на  кого  обстановка  следственного   изолятора   не   оказывает
угнетающего воздействия. Но если Рассадиной сказать об этом, она всерьез
обидится.
   - Нет, вы представляете: из бани,  распаренная,  в  одном  полотенце!
Маленькая,  сутуловатая,  похожая  морщинистым  не  по  годам  лицом  на
обезьянку, Рассадина считала себя  неотразимой  женщиной.  Укрепиться  в
таком заблуждении ей помогли любовники, на которых она потратила  восемь
тысяч рублей, добытых хищениями, взяточничеством, а порой и  неприкрытым
мошенничеством.
   - Давайте не отвлекаться, Лариса Ивановна, Я  хочу  получить  образцы
вашего почерка.
   - Да зачем это? Я же и так все признаю...
   Действительно,  Рассадина  с  первого  допроса,  как   говорится   на
профессиональном сленге, "пошла в раскол".  Не  потому  что  раскаялась:
привыкла плыть по течению и прикинула -  так  проще,  не  надо  хитрить,
держать  в  памяти  оправдательные  версии,  противопоставлять   доводам
следствия правдоподобные выдумки, тем более что на них далеко не уедешь,
а  признание   -   надежное   смягчающее   обстоятельство,   обязательно
принимаемое судом в расчет.
   - Порядок есть порядок.
   Хороший   следователь,   профессионал,   не   ограничивается    голым
признанием, а всегда подпирает его объективными фактами. Я  считал  себя
профессионалом, хотя вслух об этом, естественно, не  распространялся.  И
сейчас, глядя на старательно воспроизводящую  экспериментальные  образцы
почерка Рассадину, думал о другой обвиняемой - Марине Вершиковой, в деле
которой достоверных доказательств, подтверждающих довольно  сомнительное
признание, так и не отыскалось.
   - Хватит или еще?
   Рассадина смотрела, как прилежная школьница на строгого учителя.
   - Достаточно. Теперь подпишем протокол.
   Когда  с  формальностями  было  покончено,  Рассадина  откинулась  на
жесткую спинку неудобного стула.
   - Угостите сигареткой, Юрий Владимирович,  да  давайте  поговорим  за
жизнь!
   Специально для подследственных  я  носил  крепкое  курево.  Рассадина
разочарованно поморщилась, вытягивая из пачки "беломорину", но  привычно
смяла мундштук и жадно затянулась.
   - Гадость, но продирает! Можно еще парочку?
   Она вытряхнула пяток папирос, сунула за пазуху, улыбнулась.
   - У одной новенькой почти полная пачка "Мальборо", никому не дает, по
штучке в день смолит. Говорит, на днях выйду под расписку, что останется
- вам оставлю.
   Хорошо, чтоб скорей, а то закончится...
   Я перестал изучать исполненный обвиняемой  текст,  отложил  бланки  в
сторону.
   Совпадение?
   - У нас вообще  девчонки  дружные,  веселые,  анекдоты  рассказываем,
смешное сочиняем... Знаете, как мы это место называем?  -  Она  потыкала
корявыми пальцами во  все  стороны.  -  Санаторий  "Незабудка".  Правда,
смешно? Кто здесь побывает, не забудет! - Рассадина хихикнула.  -  Томке
недавно день рождения справляли, как раз у Люськи  передача  была,  стол
сделали, попели тихо. Камера хорошая, повезло, все девчонки честные,  ни
одна чужого не возьмет. Но вот перевели к нам одну цыганку, ну и стерва!
Ворует,  сплетни   сводит,   врет   в   глаза...   -   Она   возбужденно
жестикулировала. - Просыпаюсь утром  -  жует,  спрашиваю  что,  говорит,
хлеб, со вчера полпайки оставила. А Люська хватилась - куска  сала  нет,
вот такого, с ладонь! Где сало? А она свои глаза наглые вытаращила и  на
меня показывает, божится, будто она меня застукала! Ну где  же  совесть?
Вот я вас спрашиваю, вот как таких людей земля носит?
   Я молча пожал плечами.
   - А Люська вроде и не поверила, но смотрит с презрением... И  в  обед
уже не угощалась, как водится! - Рассадина горестно вздохнула. - Вот так
заведется в коллективе один нечестный человек, и никому веры нет!
   - Если все честные, как же под стражей оказались?
   Она поперхнулась дымом.
   - Но ведь это ж совсем другое! Одно дело, когда по работе - у меня  в
домоуправлении, у Томки - в гастрономе, у Люськи  -  на  базе,  химичили
себе понемногу, но в карман никому не лезли, не били, не убивали,  разве
ж можно сравнивать!
   Возмущение Рассадиной было вполне искренним.
   - И все девочки так! Правда, у Мэри получилось, кобель  один  на  нож
напоролся, так он к ней полез, сам виноват! У нее  и  статья  легкая,  и
адвокат самый лучший... Она попервой, говорит, горевала,  думала,  забыл
ее друг один, а как передал  сигареты,  поняла  -  помнит,  вытащит,  он
какая-то важная шишка, все может... - Рассадина опять вздохнула. - Не то
что некоторые...
   Денег у нее не нашли,  по  слухам,  она  подарила  автомобиль  своему
последнему "другу". И действительно - мордатый смазливый самец разъезжал
в  вишневой  "шестерке",  оформленной  на  двоюродного  брата,  но  дата
приобретения соответствовала предполагаемому времени дарения.  Вызванный
в прокуратуру "друг" потел, ерзал  на  стуле,  горбился,  уменьшая  свой
могучий остов, и решительно отперся от Рассадиной, и  от  автомобиля,  и
даже, по инерции, от брата, пояснив, что это никакой  не  родственник  -
посторонний человек, так как не  является  родным  сыном  жены  дяди,  а
усыновлен ею. "Шестерка" у чужого человека действительно есть, он  давал
ему, самцу, кататься и даже оформил доверенность,  но  сам  самец  ни  к
машине, ни к деньгам на ее покупку, ни тем более к Рассадиной  отношения
не имеет.
   Я и ожидал такого  ответа,  но  Рассадина  болезненно  интересовалась
результатами допроса, а узнав их, расстроилась и  отвлеченно,  поскольку
никаких официальных показаний на  "друга"  не  давала,  высказалась  про
мужскую неблагодарность, бесчувственность и неумение любить. Получалось,
она ждала благородного порыва: самец рассказывает  правду,  облегчая  ее
положение, отдает машину для  конфискации  в  возмещение  ущерба  и  сам
проходит по делу как лицо, причастное к преступлению?
   Ну разве можно предположить такую сверхнаивность в прожженной и ушлой
расхитительнице?
   - В жизни чаще по-другому: с глаз долой - из сердца вон!
   Она расстроенно закурила вторую папиросу, транжиря  сделанный  запас,
глаза повлажнели.
   Следствие как линза  открывает  в  людях  глубоко  скрытые  качества,
оказывается, и у бесшабашной Рассадиной  имеются  в  душе  свои  болевые
точки. Они есть у каждого человека, только  докопаться,  достучаться  ой
как трудно! Часто и не удается...
   Я отдал ей пачку "Беломора" и нажал кнопку звонка.
   - Когда я уже в суд пойду? - обычным тоном спросила обвиняемая.  -  В
любом санатории надоедает, в "Незабудке" тем более.  Девчонки  уходят  -
Томка, Люська, вот Мэри выскочит, с кем мне  сидеть?  Нужна  же  хорошая
компания, а не ворье всякое!
   - Свой круг?
   - Ну да! - кивнула она, не заметив иронии. -  Я  же  не  какая-нибудь
тунеядка, побирушка, наводчица...
   В дверь заглянул выводной.
   Рассадина изобразила на лице то, что, по ее представлению, обозначало
очаровательную прощальную  улыбку.  Глаза  сухие  с  обычным  плутоватым
выражением.
   Она вошла в норму.
   Снова  двери,  лязгающие  замки,   лестницы,   коридоры,   решетчатые
перегородки...  Я  шел,  машинально  выполняя  необходимые  действия,  и
обдумывал то, что мимоходом, случайно услышал от болтливой  домоуправши.
Есть,  существует  интуиция,  и  недаром  я  так  потрошил   золотовские
сигареты! Только искал что-то материальное, скрытое под яркой  упаковкой
или спрятанное в табак, а информация заключалась в самом факте получения
пачки "Мальборо"!
   Дескать, ничего, девочка, все в порядке, к чему привыкла на воле - то
и в камере кури, и знай, я о тебе помню, со следователем контакт наладил
- сам от меня приветы передает, по-прежнему все в моих силах  и  в  моих
руках, я хозяин положения.
   Вот такое примерно  послание  вручил  следователь  Зайцев  обвиняемой
Марине Вершиковой. И сразу объясняется подъем ее  настроения,  изменение
поведения и резкая смена занимаемой позиции!
   Но про лучшего адвоката,  про  "легкую"  статью  и  скорый  выход  на
свободу она таким путем узнать не  могла...  Разве  что  еще  до  ареста
получила соответствующий инструктаж и, убедившись - события  развиваются
по плану, - сделала необходимые выводы.
   Первый раз за годы следственной  работы  я  ощутил  дурацкое  чувство
подвешенной на ниточках марионетки. Рывок - и дернулась рука,  второй  -
согнулась нога, третий - двинулась другая...
   Все обстоятельства дела соответствовали доводам  адвоката,  и  я  уже
готов был сделать  шаг,  которого  с  нетерпением  ожидали  Марочникова,
Вершикова и, конечно, сам Золотов. Изменение меры  пресечения  и  статьи
обвинения подтвердили бы всемогущество Золотова и укрепили его авторитет
в компании себе подобных на многие годы вперед. И если бы ему вздумалось
намекнуть или прямо сказать, мол, следователь сделал это не за  красивые
глаза, никто бы не усомнился, что так оно и есть.
   Вот мерзавец!
   Я буквально ворвался в свой кабинет.
   - Никто не звонил?
   Петр чинно вытащил из-под стекла сложенный пополам листок.
   - Несколько раз вас спрашивал Пшеничкин. Просил с ним связаться...
   Он-то мне и нужен!
   - И из прокуратуры области: их следственный отдел  забирает  дело  по
молкомбинату, сказали не затягивать с передачей.
   Вот это подарок! Я немедленно отпечатал  препроводительное  письмо  и
отнес дело в канцелярию на отправку, после чего звонил Пшеничкину уже  в
спокойном состоянии.
   - Вы приняли  решение  по  моему  ходатайству?  -  спросил  он  после
обычного обмена приветствиями.
   - Да. Ходатайство отклонено.
   - Отклонено? - В голосе адвоката слышалось неподдельное удивление.  -
По какой причине?
   - Находясь на свободе, Вершикова может помешать  установлению  истины
по делу.
   -  А  разве  она  не  установлена?  -  очевидно,   от   растерянности
"подставился"
   Пшеничкин, и я с удовольствием врезал его же оружием:
   - Истину по уголовному делу устанавливает вступивший в законную  силу
приговор суда. Следствие потому и называется предварительным, что только
проверяет различные  версии.  На  сегодняшний  день  мне  еще  есть  что
проверять...
   Телефон несколько секунд помолчал.
   - Спасибо за разъяснение, - ядовито проговорил адвокат. - Вы  научили
меня очень важным вещам, о которых я и понятия не имел.
   - Рад быть вам полезным.
   Дав себе маленькую разрядку, я с удовлетворением  опустил  трубку  на
рычаг.
   Мальчишество.
   Достал план расследования по делу Вершиковой, написал название  новой
версии - "Инсценировка", набросал перечень  дополнительных  мероприятий.
Затем стал внимательно вчитываться в акт судебно-медицинской  экспертизы
трупа потерпевшего.
   Надо  сказать,  что  описательная  часть  этого  документа   не   для
слабонервных.
   Подробная фиксация процесса  исследования:  как  вскрывалась  грудная
полость,  какого  цвета  и  вида  были  внутренние  органы,  как  именно
извлекался, осматривался, рассекался и изучался внутри  каждый  из  них,
затем вскрытие брюшной полости, черепа... Я буквально насильно заставлял
себя продираться сквозь бесконечные "... темно-красного  цвета,  плотной
консистенции...  ",  "...   мягкие,   коричневые,   без   патологических
изменений... ", "... при разделении хрящевой гортани... ".
   Несколько раз начинало казаться, что  от  листов  заключения  исходит
тяжелый дух, сопутствующий вскрытию,  я  отрывался  и  смотрел  в  окно,
пережидая ощущение  возникающей  дурноты,  причем  старался  делать  это
незаметно, чтобы не  привлечь  внимания  старательно  подшивающего  дело
Петра.
   Самое противоестественное на свете - копаться во  внутренностях  себе
подобного,  и,  хотя  проявлять  чувствительность  у  профессионалов  не
принято, к этому не привыкают. Попадаются, правда, толстокожие  особи  с
атрофированными   эмоциями,    насмехающиеся    над    "сентиментальными
слабаками", проявляющими нормальную человеческую реакцию.
   Однажды, когда я выгнал некоего весельчака, рассказывающего  анекдоты
в квартире, где сорок минут назад произошло убийство, он обозвал меня  и
Сашу Крылова, пошептавшего ему на ухо подходящие  случаю  слова,  именно
так -  сентиментальными  слабаками.  А  через  год  бросил  напарника  в
критической ситуации и убежал, дав уйти опасному преступнику, задерживал
которого впоследствии Крылов, а привлекал к ответственности я.  Напарник
выжил, набил подлецу морду,  но  тому  как  с  гуся  вода,  отлежался  и
устроился на кладбище землекопом,  по  слухам  -  вполне  доволен  своим
гнусным существованием.
   К  чему  это  я?  Почему  мысли   побежали   по   извилинкам   старых
воспоминаний? Ах  да,  понятно,  подсознательное  самооправдание:  я  же
скрываю свою "слабость" от Петра, хотя прекрасно понимаю, что стесняться
нечего...
   Заставил себя вернуться к акту: "...  Края  раны  тупые,  направление
канала  перпендикулярно  передней  стенке  грудной  клетки,  в  непарной
грудной  кости  щелевидное  отверстие  размерами   семнадцать   на   три
миллиметра..."
   Все-таки дочитал до конца, еще раз пробежал выводы. Зацепиться  вроде
не за что... Ладно,  обратимся  к  специалистам.  Я  набрал  номер  Бюро
судебно-медицинской  экспертизы  и  вызвал  на   допрос   производившего
вскрытие врача - эксперта Кобульяна.
   - Задание выполнено! - солидно доложил Петр,  демонстрируя  прилично,
для первого раза,  подшитые  дела,  стопку  заполненных  статкарточек  и
изрядно запущенную книгу учета следственных  дел,  в  которой  он  сумел
навести относительный порядок.
   - Молодец! Избавил от нудной работы, высвободил мне, считай, полдня.
   Он постарался сдержать довольную улыбку.
   - Почему у каждого следователя нет секретаря?
   - Спроси чего попроще. Штаты, фонды... Экономим тысячу, тратим две!
   - А можно посмотреть акт вскрытия?
   - Если есть желание...
   Я  продолжал  заниматься  планом   версии   "Инсценировка",   изредка
поглядывая на практиканта. Ни отвращения, ни брезгливости: спокойно,  не
торопясь, прочел все подряд, невозмутимо отложил прошитые скобкой листы.
   - Что скажешь? - поинтересовался я.
   - Насчет чего?
   - Да нет, это я так...
   Избытком впечатлительности Петр явно не страдал.
   Около четырех появился утомленный, но заметно довольный Валек.
   - Информации полный вагон! - выстрелил он прямо с порога. - Выбил все
характеристики,  выписал   на   завтра   повестки   Марочниковой,   двум
продавщицам из "Фиалки"  и  сменщице  Вершиковой.  На  разное  время,  с
интервалом, как полагается.
   Он извлек из картонной,  с  тесемочками,  папки  от  руки  написанные
характеристики.
   Петр хмурился, явно не одобряя такой поспешности, принижающей, по его
мнению, результаты проделанной работы.
   - Значит, дело было так, - продолжил  Валек,  устало  откинувшись  на
спинку стула.
   - Вначале пошел в пароходство, у них бумага  уже  готова,  собирались
отправлять.
   Потом в "Фиалку", Марочниковой нет - то ли заболела, то ли отгул,  не
поймешь.
   Иду к директору, солидная дама, важная, сейчас, говорит, напишу,  все
руки не доходили.
   Я, пока суд да  дело,  с  девчонками  поговорил,  кое-что  интересное
разузнал.
   Валек замолчал, я подумал - интригует,  нет,  переводил  дух,  видно,
спешил с новостями, запыхался.
   -  Марочникова,   оказывается,   в   пароходство   устраивалась,   на
загранлинии. Италия, Франция,  Турция,  валюта,  импортные  дефициты.  А
магазин - временное пристанище.
   Девчонкам, конечно, завидно да  обидно,  злорадствуют:  что-то  долго
собираешься, она объясняет: дело непростое, все время анкеты заполняю  и
автобиографии пишу, уже  скоро...  В  общем,  недолюбливают  ее,  и  она
особняком, ни с кем близко не сходится, так что вряд ли  девчонки  будут
ценными свидетельницами. - Валек опять перевел дух, заговорил медленней:
   - Получил бумагу - и в горкоммунхоз.
   Характеристика готова, только без печати,  пошел  к  секретарше,  она
пока оттискивала, все выпытывала: зачем, почему,  да  Валерий  Федорович
такой интеллигентный да солидный, а  уж  авторитетный!  -  и  почему  им
интересуются, сколько шпаны, пьяни, у нее сосед - тунеядец,  так  их  не
трогают, а порядочного человека таскают... - Валек улыбнулся. - Собрался
уходить, а в приемную вкатывается жирняк с бульдожьей физиономией - он и
есть Золотов! Узнал, кто я,  посмотрел  свысока  и  важно  так  говорит:
"Зайцеву Юрию Владимировичу физкульт-привет, я к нему загляну  на  днях,
вопросик один решить нужно, а может, прямо к прокурору пойду..."  Видно,
на публику  работал,  для  секретарши  старался  -  раззвонит  по  всему
учреждению, что он со следователем и прокурором на короткой ноге и  дела
у них общие.
   - Ушлый гусь! - подал реплику Петр.
   - А в парикмахерском салоне вообще  комедия,  -  продолжал  Валек.  -
Захожу к заведующей, представляюсь откуда, она услышала "прокуратура"  и
говорит: "Наверху комиссия, сейчас  вернусь".  Десять  минут,  двадцать,
сорок - пропала. Только  девчонки  в  кабинет  заглядывают,  шушукаются,
бегают туда-сюда...
   Что любопытно, - перебил рассказчик сам себя. - Парфюмерные девочки и
парикмахерские - как из одного инкубатора. Манеры; косметика, краски  на
мордашках, одежда, ужимки... И начальницы - как  сестры-двойняшки,  хоть
лица и разные.
   Петр понимающе кивнул:
   - Социальная среда. Торговля, сфера обслуживания формируют свой  тип.
Вот и похожи.
   - Рассказать,  как  дальше  было?  -  вмешался  я.  -  Обошел  салон,
заведующей нет, выписал ей повестку на завтра, указав, по какому делу, -
она тут как тут, будто из-под земли...
   - До повестки не дошло, начал расспрашивать про характеристику, сразу
пропавшая и объявилась. "Опозорила нас, уронила честь коллектива",  -  и
другие гневные слова, но характеристику написала хоро