у, но тот отказывался.
   - Кейфа не понимаешь! - нравоучительно корил Ермолай. -  Вот  раз,  в
пересылке...
   Однообразные муторные истории из "зонной"  жизни  изрядно  надоедали,
выпив второй стакан, Золотов пытался и сам что-нибудь  рассказывать,  но
перехватить инициативу удавалось редко.
   Однажды Ермолай привел худую дерганую девчонку в мятом линялом платье
и с мятым, будто вылинявшим до  прозрачной  синевы,  изможденным  лицом.
Вначале Золотов подумал, что у них какоето дело, скорей  всего  девчонка
курьер, через которую Ермолай передает что-то своим  корешам.  Но  когда
девчонка спустилась в кильдюм, даже раньше, когда она свесила в люк  то-
щие замызганные ноги, он понял, что сейчас должно произойти, но не пове-
рил, потому что тогда еще считал это  таинством,  невозможным  в  убогом
грязном подземелье, с незнакомой женщиной, да вдобавок при  свидетеле  -
сомнительном уголовном элементе, гнусная улыбка  которого  не  оставляла
сомнений в его намерениях.
   Ермолай застелил огрызком газеты грубо сколоченные,  покрытые  заско-
рузлыми потеками краски и известки малярные козлы; разложил хлеб, колба-
су, пачку таблеток, достал две бутылки вина. Лишних стаканов в  кильдюме
не было, и он, порыскав по углам, поставил перед девчонкой слегка  прор-
жавевшую консервную банку.
   Сердце у Золотова часто колотилось, он украдкой наблюдал, как девчон-
ка цыпкастыми руками нервно ломала таблетки, разбалтывала  их  щепкой  в
наполненной на три четверти жестянке, заметно вздрагивая, подносила бан-
ку к напряженно оскаленному рту, как лихорадочно дергались жилы на  тон-
кой шее и бежали по коже бурые, оставляющие клейкие потеки, капли.
   Предстоящее пугало и притягивало одновременно, он с болезненным любо-
пытством ждал, совершенно не представляя, каким образом произойдет прев-
ращение вот этой серой обыденности, как именно будет  отдернут  занавес,
отделяющий от жгучей и постыдной тайны.
   Главенствующую роль в управлении событиями он отводил Ермолаю, насто-
роженно следил за ним, чтобы не упустить  каких-то  особенных,  меняющих
все вокруг слов, взглядов, жестов. Но тот, лениво допив вино, равнодушно
дымил вонючей сигаретой, а девчонка встала, прошла в  угол,  нагнувшись,
переступила с ноги на ногу и плюхнулась на грязный матрац.
   Все действительно изменилось: кровь ударила в голову,  стыд  и  страх
мгновенно вытеснили любопытство, больше всего сейчас  хотелось  отмотать
ленту времени обратно. Ермолай требовательно мотнул подбородком в сторо-
ну матраца, но он не мог двинуться с места.
   - Ну ты, жирный, долго тебя ждать?!
   Тогда он еще не был толстым - коренастый парень, расположенный к пол-
ноте, но удивило его не столько обращение,  сколько  впервые  услышанный
голос девчонки и нешуточная злость в этом голосе.
   Потом он сидел на бетонных плитах у люка, слушал  доносившийся  снизу
гадливый смешок Ермолая и не мог разобраться в своих ощущениях, ибо про-
исшедшее оказалось не менее заурядным, чем ежедневная кильдюмная пьянка.
Представлял он это совсем не так.
   Из люка вылез Ермолай, глянул цепко, длинно  сплюнул  и  заговорщицки
подмигнул. Когда выкарабкивалась девчонка, он дал ей пинка, так что она,
не успев разогнуться, проехалась на четвереньках,  раскровянив  локти  о
шершавый бетон.
   - Какого... - огрызнулась, слюнявя ссадины, а Ермолай визгливо  захи-
хикал и дурашливо выкрикнул:
   - Служи, дворняжка, жинцы куплю!
   Потом он приводил ее еще несколько раз, молчаливую  и  тупо-покорную,
безымянную, дворняжка и дворняжка  -  отзывалась,  поворачивала  голову,
подставляла стакан.
   Когда однажды, прибалдев, она коряво  и  косноязычно  заговорила  "за
жизнь" или про то, что она считала жизнью, - как  козел  вонючий  Колька
поставил ей фингал под глазом, из-за чего она не смогла пойти устроиться
на работу, и теперь участковый грозит посадить, - Золотов, тоже  изрядно
пьяный, встал и молча звезданул ее в ухо.
   Дворняжка спокойно переносила пинки и зуботычины от Ермолая,  но  тут
взвилась, схватила бутылку, грохнула о трубу - только осколки  брызнули,
и нацелила щерящееся стеклянными лезвиями горлышко в физиономию  обидчи-
ка. Реакция у Золотова была хорошая, увернулся, схватил за руку, а  пра-
вой гвоздил куда попало, пока Ермолай не вмешался, не оттащил в сторону.
   Дворняжка выла, размазывая кровь, страшно ругалась, сквозь всхлипы  и
ругань спрашивала: "За что, падла? За что?"
   - А правда, за что? - как-то уж очень внимательно поинтересовался Ер-
молай.
   - За жирного! - ответил Золотов первое, что пришло в голову.
   - А-а-а, - протянул Ермолай и расслабился. - Вспомнил...
   Дворняжка, услышав, что получила за дело, тоже успокоилась, но потре-
бовала, чтобы за разбитую морду Золотов купил ей бутылку вина  и  "кали-
ков".
   - Вишь, как она теперь! Получила - будет как шелковая! - сказал Ермо-
лай. - И всегда так! А ведь ты не верил про парашу, я видел... - Он ост-
рым взглядом царапнул Золотова по лицу. - Запомни,  Ермолай  никогда  не
врет клиентам! Еще как жрут, очень даже просто... И дворняжка будет, ку-
да денется! Хочешь, накормим, чтоб убедился?
   Сейчас Золотов уже не был уверен, что собеседник врет, но дела это не
меняло; блатная фиксатая рожа опротивела до  предела,  он  хотел  развя-
заться с гадким типом, но не знал как. Тем более что  Ермолай  почему-то
не хотел прерывать сложившихся отношений и,  почувствовав  охлаждение  к
себе, словно бесценную реликвию принес самодельную финку  и  как  корешу
продал "всего за пятерку". Тогда это была сумма немаленькая, пришлось  у
матери выпрашивать, да у отца незаметно из кошелька трешник свистнуть...
   Финка так себе, рыбка - наборная ручка, тусклый серый клинок, скошен-
ный "щучкой", по нему примитивные узоры - чайка, кораблики... С  дедовым
кортиком, которым поигрался достаточно, не сравнить. Но зато  настоящая.
И хотя не верил Ермолаю, что он ее в зоне сделал, все восемь  лет,  пока
срок мотал, надфилем рисунки выпиливал и  двух  фуфлыжников  собственной
рукой пришил, но, когда держал на ладони, ощутил холодок под  сердцем  -
это не парадная игрушка, это специально для дела, ею и правда можно...
   Потом пили, обмывая сделку, Ермолай нетерпеливо наливал, нервно ломал
истатуированными пальцами плавленый сырок да снова  вел  рассказы  свои,
путаные, длинные, сводившиеся к тому, что ворье всякое ничего не боится,
ему никто не указ, только и ценят пуще жизни  честное  слово  да  верную
дружбу. И когда застрелили одного налетчика из засады, то тысяча корешей
собрались хоронить, фоб через весь город на руках несли, движение  оста-
новили, а милиция по углам пряталась да не вмешивалась.
   Золотов слушал и вроде даже верил, но неопределенная  смутная  мысль,
дохлой рыбкой разбуженная, билась в сознании все настойчивей. Ведь двор-
няжку он избил не за испытанное разочарование - за то, что напомнила бе-
зымянная подстилка, с кем были мечты о прекрасной жгучей тайне  связаны.
А та, другая, пожалуй, и не лучше этой...
   Когда допили, разомлевший Ермолай затянул как обычно:
   Однажды поздней ночью я стал вам на пути,
   Узнав меня, ты сильно побледнела.
   Я тихо попросил его в сторонку отойти,
   И сталь ножа зловеще заблестела...
   Тут мыслишка и оформилась: с этой тварью поквитаться,  из-за  которой
вся жизнь наперекосяк пошла...
   Потом я только помню, как мелькали фонари,
   И мусора кругом в садах свистели.
   Всю ночь я прошатался у причала, до зари,
   И в спину мне твои глаза глядели...
   - А что, очень даже просто. Ермолай, ты мне друг?
   - Спрашиваешь!
   - Живет одна сука как ни в чем не бывало, а у меня из-за нее все  ку-
вырком...
   Видно, наваждение нашло: то ли бутылка вина на нос, то ли бывалый па-
рень-кремень Ермолай с его фиксами и татуировками, то ли песня лихая жа-
лостливая, а скорее всего все вместе - как дурман, гипноз какой.  Сейчас
не веришь, а ведь пошел, и финку в рукав спрятал, как  кореш  подсказал,
друг верный - сам вызвался на атасе постоять и научил, что потом делать.
   Главное - перо выбросить и ручку протереть, и амба - концы в воду!  А
если все же заметут - не колоться, упираться рогом: знать не знаю,  мимо
проходил, вы мне дело не шейте, дайте прокурора! - и амба,  отпустят!  А
если все же срок навесят - не страшно, скажи: я от Ермолая, и амба -  не
жизнь, а лафа! Кому сказать? Всем скажи!
   И звонил, давил знакомую кнопку, руки вспотели у  идиота,  думал,  не
удержится в ладони скользкая рыбка, и кулаком стучал,  пока  соседка  не
выглянула: уехала, месяц не будет, шляются кобели, то один, то другой...
Я от Ермолая! Да хоть от чертовая, иди отсюда по-хорошему, пока  милицию
не позвала.
   Выкатился из подъезда со смехом, дура бабка, Ермолая  не  знает,  при
чем тут милиция, и внезапно гипноз прошел,  и  накатила  дурнота,  земля
провернулась и булыжником в морду, но небольно,  кажется,  сейчас  горло
лопнет, и все потроха выскочат, и друга нет, помочь некому, да какой  он
друг - сволота приблатненная, под расстрел подвел и убежал, в штаны  на-
ложил, сука! - скорей в переулок, сюда, через проходняк, черт, забор!
   Тыкался мордой в занозистые доски, на мусорный бак взгромоздился, пе-
ревернулся и копошился под забором в куче всякой дряни,  пока,  ободрав-
шись, не протиснулся сквозь собачий лаз на ярко освещенную  улицу,  инс-
тинктивно вытер морду левым рукавом - правой руки как не было: держал на
отлете какую-то деревяшку вроде протеза; и нырнул в первую же  подворот-
ню, темными проулками дотащился до дома, вдруг из кустов парень-кремень:
ну, колись, как оно все вышло. Бабка вышла,  соседка...  И  бабку?!  Вот
что, кореш, закон знаешь - друга не сдавать, я с тобой не был, финарь  в
глаза не видел, понял? Перо выбросил?
   Вон почему рука как протез  -  финка  все  еще  в  рукаве,  в  потных
пальцах, а ведь не выскочила и в бок не воткнулась, значит, не для той и
не для него жадная "щучка" на тусклом клинке! Бросил в  водосточную  ре-
шетку, не попал, звякнула рядом. Ермолай орлом кинулся, схватил,  осмот-
рел со всех сторон, понюхал... Она же чистая! Ты что, падла,  туфту  го-
нишь, нервы мотаешь?!
   Глаз выпучил - дурной, бешеный, но не страшно: сам, гад, трусость вы-
казал, "стремя" бросил, значит, правилку ему да пику  в  бок,  как  бре-
хал-заливался. Не страшно: ведь ничего не было,  примерещилось  все,  от
чего же он так бежал? Как гора с плеч! Достал платок, утерся  неторопли-
во, постарался ухмыльнуться зловеще в налитый яростью зрачок: сам,  пад-
ла, с атаса ушел!
   Кто ушел, я?! Задергался в искусственной истерике, забрызгал  слюной,
завыкручивался. Да я рядом стоял, за углом, просто видно не было!  Ермо-
лай корешей никогда не продавал, Ермолай за кента под вышку пойдет, он и
тебя, слюнтяя, другом считал, потому и не трогает за такие слова,  а  то
бы в куски  попорол!  Выругался  длинно-предлинно,  цевкнул  через  губу
струйкой слюны, засунул привычно финку за брючный ремень и покатил  раз-
болтанной походкой. И к черту, чтоб тебя пополам перерезало!
   Когда повзрослевший Золотов анализировал историю своего  превращения,
то пришел к выводу: псевдочеловеком его сделал Ермолай! И если бы кто-то
сказал, что на самом деле перерождение произошло значительно раньше,  он
бы с этим не согласился.
   Долгое время не мог понять, что вообще привлекло  Ермолая  к  нему  -
обычному зеленому фраеру, какой интерес искал тот в его обществе? Деньги
на вино? Так чаще тратился сам Ермолай! Компания, чтоб не пить в одиноч-
ку, неискушенный слушатель для его бесконечных бредовых  историй?  Пожа-
луй, но только отчасти: ведь та же дворняжка или любая другая  шваль  за
стакан вина будет слушать самую несусветную чушь, да еще кивать и восхи-
щаться.
   Наконец догадался: Ермолаю до левой пятки  восхищение  всякой  дряни,
ему нужен был именно он, Золотов, порядочный мальчик из приличной семьи,
каких не найти в привычном окружении, чтобы ему, а не  жалкой  дворняжке
доказать: Ермолай - парень-кремень, ничем не хуже остальных, чистеньких,
и житуха у него замечательная, веселая и разнообразная. В  самоутвержде-
нии нуждался, хотя и слова-то такого не знал, а вот поди ж ты... И  пог-
лядывал цепко на кента-приятеля: верно ведь, что все у него, как  у  лю-
дей, - и хаты-кильдюмы, и чувихидворняжки...
   Потому и напрягся, когда Золотов дворняжке в ухо въехал,  насторожил-
ся: не на образ ли жизни его, Ермолая, рука поднята, не идея ли о "неху-
жести всех остальных" в кровь разбита...
   Обо всем этом думалось потом, годы спустя, а тогда прокрался  в  дом,
морду вымыл, утром все равно объясняться пришлось: нос-то распух, сказал
- хулиганы избили. Папахен разорался: нечего шляться по ночам, лучше де-
лом занимайся да дома сиди. Он и сидел - неделю носа не высовывал, в се-
бя приходил.
   Нет, хватит, с блатарями - никаких дел! От  них  за  версту  камерной
вонью несет, откуда вышли, туда и вернутся,  другого  пути  не  знают  и
знать не хотят. Какая цель в жизни у того же Ермолая? Татуировками, фик-
сами, "делами" подлинными, а большей частью придуманными  авторитет  для
зоны заработать! Значит, зона и есть главная и единственная  цель!  Хотя
сам он того и не понимает. Побегает еще немного, погоношится - и туда.
   Только Ермолай по-другому раскрутился. Через пару  месяцев  выпрыгнул
на полном ходу из трамвая, он любил рисковость показать,  чтоб  все  рты
пораскрывали, и показал: споткнулся, замахал руками, равновесие  удержи-
вая, согнулся вдвое на бегу, если б не финка за брючным ремешком,  то  и
удержал бы, выпрямился победоносно, зыркнул бы  глазками,  усмехнулся  с
превосходством - чего раззявились? - да воткнулся тусклый клинок с  хищ-
ным щучьим вырезом в живот, пониже пупка, и дернуло его влево, под коле-
со, хрясь! - был Ермолай - стало два, действительно - все рты раскрыли.
   Хоронить Ермолая ни один кореш, ни один парень-кремень  да  и  вообще
никто не пришел. Мать на законном основании - с горя - напилась до такой
степени, что толку от нее не было  никакого.  Организовывал  все  вечный
враг - участковый.
   Много лет спустя Золотов понял, что Ермолай сыграл в его судьбе  зна-
чительную роль, преподав предельно наглядный урок того, как надо жить  и
к чему стремиться, чтобы четверка небритых пятнадцатисуточников, понука-
емая  усталым  пожилым  капитаном,  оттащила  тебя  по  узкой,  заросшей
бурьяном тропинке в самый угол кладбища, к бесхозным просевшим  земляным
холмикам, на краю оврага, заваленного истлевшими венками и другим  клад-
бищенским мусором.
   Злую бесшабашность как рукой сняло.
   Пошел в вечернюю школу, отдал направление комиссии, пояснил, что  тя-
жело болел, потому несколько месяцев не появлялся, потому же пока  и  не
работает. План набора школа не выполняла, лишний  ученик  был  подарком,
формальностями его не допекали. Тем более что  Золотов  проявлял  редкую
дисциплинированность, занятий не пропускал, исправно сидел в  полупустом
классе от звонка до звонка, вскоре был назначен старостой и получил  по-
ручение контролировать посещаемость.
   Стал ходить по домам, теребил прогульщиков по месту работы,  требовал
объяснения, справки, завел папку, в которую подшивал накапливающийся ма-
териал, анализировал его, составлял отчеты, несколько  раз  выступал  на
педсовете.
   Вернулся в секцию, но через пару месяцев произошел инцидент  с  чужим
пистолетом, все ребята почему-то решили - он сбил прицел,  чтобы  обойти
соперника, и Григорьев, похоже, поверил... Ну и черт с вами!
   Бесцельное шатание по улицам и бесконечные походы в кино  остались  в
прошлом. Теперь он проводил в школе все свободное время, помогал  учите-
лям вести учебно-методическую документацию, завучу красиво чертил распи-
сание и в житейских просьбах не отказывал -  в  магазин  слетать,  врача
вызвать, в очереди за билетами постоять.
   Ему было приятно находиться в гуще событий, чувствовать себя нужным и
полезным, тем более что нужным и полезным он стал для людей, от  которых
зависело получение хорошего аттестата и приличной характеристики.
   Но результат превзошел его тайные ожидания.
   Постепенно он превратился в заметную фигуру, соученики  рассматривали
его как представителя школьной администрации, и незадолго  до  выпускных
экзаменов рябой тридцатилетний сварщик Кошелев, дремавший, если приходил
на занятия, в среднем ряду, отозвал его в сторону и предложил магарыч за
темы сочинений и вопросы билетов.
   И снова зашевелилась пока не осознанная мыслишка, а во время  суббот-
ника оформилась четко и определенно. Он взялся за уборку чулана, вытащил
во двор и сжег в огромной железной печке три мешка ненужных бумаг, пред-
варительно пересеяв и отобрав прошлогодние билеты, а главное - целую ки-
пу шпаргалок, изъятых на экзаменах за последние годы.
   Поскольку из разговоров в учительской он знал, что план  выпуска  под
угрозой, а значит, всех, кто есть в наличии, надо вытащить за уши и  вы-
дать аттестаты, то смело открыл торговлю  "вспомогательным  материалом",
гарантируя на сто процентов успех его применения.
   Наученный горьким опытом, действовал осторожно и осмотрительно: с яв-
ными разгильдяями дел не имел, только с обремененными семьями и  работой
"взросляками", не способными из-за постоянной вечерней усталости осилить
школьные премудрости, страстно  желающими  получить  аттестат,  искренне
благодарными своему благодетелю и наверняка сумеющими удержать  язык  за
зубами.
   Экзамены, как и следовало  ожидать,  прошли  благополучно,  радостные
"взросляки" пригласили его в ресторан для обмывания долгожданного  доку-
мента, поблагодарили за помощь, похвалили за  отзывчивость  и  чуткость,
только рябой Кошелев мрачнел с каждой рюмкой, а в конце  сказал,  тяжело
растягивая слова:
   - Ты ж еще молодой, а что из тебя получится, когда вырастешь? По-мое-
му - большая скотина!
   И даже попытался ткнуть своего благодетеля крупным, с  оспинами  ожо-
гов, кулаком в чисто выбритую и наодеколоненную  физиономию,  но  другие
"взросляки" этого не допустили, а Золотов убедился в человеческой небла-
годарности и впредь решил иметь дело только с интеллигентными людьми.
   Такими, как школьные учителя, которые тоже пригласили его на торжест-
венный вечер по случаю очередного выпуска и  наговорили  много  приятных
слов, слушая которые Золотов в первый раз почувствовал, что он  не  тот,
за кого его принимают, и испугался на миг возможного разоблачения.
   Но минутный испуг прошел, аттестат был хорошим, характеристики отлич-
ными да плюс рекомендация на работу в гороно методистом по вечерним шко-
лам.
   Должность требовала высшего образования и  педагогического  опыта,  а
предлагала скромный оклад и значительные хлопоты, преимущественно в  ве-
чернее время, поэтому желающих занять ее не было.  Но  завгороно  сделал
хорошую мину при плохой игре и сказал, что, хотя от специалистов-педаго-
гов отбою нет, он считает нужным взять молодого и энергичного парня; ибо
главное - желание работать, а опыт придет, и образование -  дело  нажив-
ное.
   Стал работать: дело нехитрое, главное - понять систему, а потом  вер-
тись себе между запросами и отчетами, указаниями и справками, жалобами и
актами проверок. Освоившись в  канцелярской  круговерти,  Золотов  легко
имитировал активность, удвоив количество входящих и  исходящих  бумаг  и
накапливая их в аккуратных папках.
   Начальство сразу оценило трудолюбие и деятельность нового  работника,
на собрании аппарата его приводили в пример, в  личных  беседах  обещали
направление в институт.
   Тут-то и появился страшок -  предвестник  будущего  большого  страха.
Вдруг встретится в приемной заведующего со своей бывшей директрисой, или
столкнется в коридоре с Фаиной, или астматический  прокурор  окажется  в
президиуме на совещании по проблемам предупреждения правонарушений среди
учащейся молодежи...
   И поднимутся обличающие персты, и  раскроются  изобличающие  уста,  и
спадет пелена беспечности с начальственных