ал, что он не судим и на  учете
у нас не состоит, но решил навести о нем справки  по  месту  жительства.
Характеризовался он в общем неплохо: хотя и  был  любителем  выпить,  но
меру знал, вел себя тихо,  с  соседями  жил  мирно,  в  обиходе  вежлив.
Единственным недостатком его был повышенный интерес  к  противоположному
полу. Впрочем, на мой взгляд, это не самый большой недостаток. На всякий
случай я выяснил и то, что красного свитера у него нет.
   Работал Берберов грузчиком в продовольственном магазине неподалеку от
дома, и я сразу вычислил его по высокому росту и прибауткам, которыми он
перебрасывался с продавщицами. Подождав, пока его назвали  по  имени,  и
убедившись, что не ошибся, я отозвал его в  сторону  и  поговорил  минут
пятнадцать.
   Николай рассказал, что поссорился с Ожогиной больше месяца назад и  с
тех пор ее не видел, жизнью ее не интересовался и с кем встречается  она
в последнее время, он не знает. Когда  я  спросил,  кто  может  об  этом
знать, Берберов, мучительно поморщив лоб  несколько  минут,  посоветовал
поговорить с некой Надей  Дыминой,  которая,  по  его  словам,  была  до
недавнего времени ближайшей подругой Совы, но буквально на днях насмерть
с ней разругалась.
   Любезность Берберова на этом не закончилась,  и  он,  отпросившись  с
работы, показал мне, где живет Дымина.
   На стук вышла высокая худощавая девица лет  двадцати  двух,  довольно
симпатичная и без того налета вульгарности, которого можно было  ожидать
от закадычной подруги Совы. Стиль одежды ее тоже  был  совершенно  иным:
облегающие джинсы, туфли из джинсовой ткани и батник с  запонками.  Если
бы она была из компании Машки Вершиковой, в просторечии Хипповой Мэри, я
бы не удивился: обычно подруги, как говорится, "одного  поля  ягоды"  и,
кроме одинаковых взглядов на жизнь, у  них  стандартны  и  косметика,  и
одежда, и манеры. А стоявшая передо мной девушка явно дисгармонировала с
тем миром, в котором обитала Ожогина.
   - Вы Надя?
   - Я, а вы кто? - настороженно спросила она, но, увидав удостоверение,
засуетилась и, перейдя на шепот, умоляюще зачастила:
   - Только тихо, пожалуйста, давайте зайдем в дом, а то тут соседи...
   Такая реакция меня удивила, но вида я не подал  и  зашел  в  комнату.
Здесь было чисто и довольно уютно, имелось три полки с книгами, на столе
лежала стопка польских журналов "Кино" и блок сигарет "Ядран".  Рядом  с
журналами - учебники для десятого класса  "История",  "Литература".  Все
это удивило меня еще больше: и обстановка не соответствовала той,  какую
я ожидал увидеть.
   - Надя, кто там  пришел?  -  послышался  женский  голос  из  соседней
комнаты.
   - Это ко мне знакомый. - Дымина закрыла дверь и включила  магнитофон.
"Чтоб не было следов,  дорогу  подмели,  ругайте  же  меня,  позорьте  и
трезвоньте, мой финиш - горизонт, а лента - край земли, я должен  первым
быть на горизонте..." - со зловещей интонацией запел хриплый баритон.
   "Ну и ну", - подумал я, а вслух спросил:
   - Разве мы с вами знакомы?
   - Извините, это я для мамы. - Дымина нервно распечатала пачку сигарет
и щелкнула зажигалкой. - Она старенькая, у  нее  сердце...  И  если  она
узнает, что ко мне милиция...
   Все беспутные дети одинаковы.  Они  жалеют  престарелых  родителей  и
вспоминают  про  их  изношенные  сердца  уже  тогда,  когда  на   пороге
появляется работник милиции.
   Судя по поведению  Дыминой,  она  знала,  какие  претензии  ей  могут
предъявить правоохранительные органы.
   - Вы знаете, зачем я к вам пришел?
   - Знаю, конечно, знаю. Я мучилась все дни, уже жалела, что  пошла  на
это...
   - Чтобы не жалеть потом, надо обдумывать свои поступки до  того,  как
их совершаешь, - произнеся эту фразу, я сам почувствовал, насколько  она
фальшива и назидательна, но делать было нечего. -  Рассказывайте  все  с
самого начала, подробно и по порядку.
   Нервно затягиваясь и отчаянно жестикулируя, Дымина поведала мне,  как
неделю назад купила за 45 рублей туфли (прекрасные, итальянские, с двумя
перепонками), а они оказались велики (размер подходящий, но полнота,  вы
понимаете, носить можно, но совершенно не смотрится!),  а  тут  подружка
предложила продать "с выгодой", чтобы подзаработать (она  говорит,  мол,
все так делают,  без  переплаты  хорошую  вещь  не  достанешь,  ну  я  и
согласилась).
   "Заработок" Дыминой составил 15 рублей,  сколько  получила  подружка,
она не знала.
   - И только потом я поняла, что это спекуляция, -  трагически  заломив
руки, каялась она. - Но я ведь не спекулянтка, это так, случайность. Что
мне теперь будет?
   "А меня - в товарный и  на  восток,  и  на  прииски,  в  Бодайбо",  -
надрывался магнитофон, и Дымина, поморщившись, приглушила звук.
   - А подружка - это Галя Ожогина?
   - Да нет, с Галкой я поссорилась.
   - И давно?
   - С неделю назад. - Дымина говорила  машинально,  с  тревогой  ожидая
ответа на главный для нее сейчас вопрос.
   - Чего же вы поссорились?
   - Сама понять не могу. Видно,  ей  вожжа  под  хвост  попала.  Пришла
как-то к ней, она что-то жжет в печке. Увидела меня и ни  с  того  ни  с
сего - в крик. Выставила меня из дома  и  дверь  на  крючок,  больше  не
приходи, кричит. А то сама от меня не вылезала, журналы смотрела да  про
кино расспрашивала.
   - Когда все это было?
   - Точно не помню, где-то неделю назад.
   - Что же она жгла?
   - Да тряпку какую-то красную. - Только сейчас до Дыминой  дошло,  что
интересует меня совсем не то, что, на ее взгляд, должно интересовать.  -
Да Ожогина тут ни при чем. У нее и знакомых  таких  нет,  кому  можно  с
переплатой хорошую вещь продать. Так что мне теперь будет?
   - Давайте закончим про Ожогину. Что вообще между вами общего?
   - Ей у меня нравилось: можно музыку послушать, покурить, кофе выпить.
Журналы она смотреть любила, ну, там, где актрисы, актеры... Делилась со
мной, говорила, что больше ей пооткровенничать не с кем.
   Теперь мне стала понятной эта странная дружба.  Действительно,  после
неприбранной,  запущенной  квартиры,  бесконечной  кутерьмы   пьянок   и
неразберихи в знакомствах комната  Дыминой  представлялась  Сове  тихой,
спокойной  гаванью,  где   можно   отдохнуть   душой,   провести   время
"покультурному"  -  с  магнитофоном,  кофе,  иностранными  журналами   и
познавательной беседой, где можно высказать все,  что  тебя  волнует,  и
рассчитывать на сочувствие и добрый совет.
   В сущности, те, с  кем  постоянно  общалась  Ожогина,  вряд  ли  были
способны на нормальный откровенный человеческий  разговор.  Их  интересы
замыкались на  бутылке,  пьяном  суррогате  любви,  особенности  общения
определялись спецификой  алкогольного  интеллекта,  когда  от  дружеских
лобызаний до мордобития расстояние короче ширины обеденного стола. Какое
уж  тут  душевное  участие,  заинтересованность   в   чужой   судьбе   и
сопереживание!   А   Ожогина,    оказывается,    нуждалась    в    таких
эмоционально-нравственных категориях. Кто бы мог подумать...
   Ведь и поведение, и образ жизни никак не  обнаруживали  в  ней  такую
потребность.
   Казалось, что она  полностью  довольна  своей  жизнью,  и  на  работе
оставили не слишком настойчивые попытки найти с ней общий язык... А  она
нашла подругу случайно,  далеко  за  пределами  круга  своих  знакомств,
поэтому Дымина и не попадала в поле нашего зрения...
   - О чем же она вам рассказывала?
   - Да о чем, о жизни своей. Замуж хотела выйти, все у нее женихи:  тот
- жених, этот - жених. А жених через неделю-другую  ручкой  сделает  "до
свидания"
   - и вся свадьба. Говорила, что Лешка точно женится, а он тоже куда-то
исчез.
   - Подождите, это какой Лешка? - перебил я ее.
   - Лешка, и все. Сама я его не знаю, один раз видела издалека.  Все  с
Галкиных слов...
   - Как же он выглядит?
   - Невысокий, плечистый такой, с бакенбардами.  На  вид  молодой,  лет
двадцати - двадцати трех. Да они-то здесь при чем?
   - Узнаете в свое время. - Я достал из папки бланк протокола допроса.
   - А сейчас выключите магнитофон и посидите полчаса молча. Можете?
   Подписав протокол, Дымина спросила:
   - Здесь же только про Ожогину да про Лешу... Значит, не из-за туфель?
А я, дура, разболталась... Но я правда не спекулянтка...
   - С туфлями пока ничего. Единичный случай без предварительного умысла
наживы.
   Аморальный проступок, лежащий вне правовой  сферы.  Иными  словами  -
некрасиво, но пока ненаказуемо. Если, конечно, вы на этом  остановитесь.
- Я  представил  эту  сцену  со  стороны  и  с  трудом  сдержал  улыбку:
доблестный оперуполномоченный предостерегает легкомысленную  девушку  от
неосмотрительных поступков. Хоть фотографируй -  и  на  обложку  журнала
"Человек и закон".
   Дымина облегченно улыбнулась в ответ и предложила:
   - Может быть, выпьем кофе?
   - Послушаем музыку и покурим? Спасибо, в другой раз. - А сам подумал,
что мой отказ - это уже против устоявшихся для детективных повествований
шаблонов. В подобных ситуациях сыщики всегда пьют  кофе  с  симпатичными
девушками, наставляют их на путь истинный, а  иногда,  чего  доброго,  и
влюбляются в них...
   Есин встретил меня недружелюбно:
   - Наконец-то. Ты что, на волах ездил? Докладывай результаты!
   Я коротко доложил и положил перед ним  протоколы  допросов  Ожогиной,
Берберова и Дыминой. По мере того, как  Есин  читал,  его  первоначально
хмурое лицо прояснялось.
   - Вот так так, -  удовлетворенно  проговорил  он,  дочитав  последний
лист. - Это уже интересно. Очень интересно.
   Есин нажал клавишу селектора: "Собери всех ко мне".
   - А что у Виноградова? - поинтересовался я.
   Есин раздраженно махнул рукой.
   - Притащил он какого-то парня. Лешей  его  зовут,  и  свитер  красный
имеется. Да только он ни к Ожогиной, ни ко всей этой  истории  ничем  не
привязывается. А наш герой его уже допросил в качестве подозреваемого  и
собирался в ИВС определить...
   Теперь  я  понял  причину  плохого  настроения   Есина   и   мысленно
посочувствовал Виноградову: зная шефа, можно было не сомневаться, что он
всыпал ему по первое число.
   В  кабинете  собрались  наши,  и,   посмотрев   на   выражение   лица
Виноградова, я понял, что не ошибся.
   - Докладывай, Крылов, - приказал Есин, и я еще раз рассказал то,  что
удалось установить.
   - Ясно? - задал вопрос Есин и, не дожидаясь ответа, продолжал:
   - Все переключаются на версию  "Ожогина  -  Леша".  Подготовьте  свои
соображения, через два часа соберемся опять и обсудим задачу каждого.  А
сейчас все, кроме Крылова, свободны.
   Когда  мы  остались  вдвоем,  Есин  собрал  все  материалы  и   пошел
доложиться руководству, а вернувшись, позвонил Зайцеву и сказал, что  мы
сейчас подъедем.
   - Зачем? - спросил я. - Сейчас надо устанавливать Лешу, работа  чисто
розыскная.
   Но Есин покровительственно похлопал меня по плечу.
   - У нас  свои  возможности,  а  у  прокуратуры  -  свои.  К  тому  же
обговорить направления работы никогда не мешает.
   Зайцев сразу провел нас к прокурору, и я в очередной  раз  пересказал
свою историю. Петровский выслушал, не перебивая и не проявляя каких-либо
эмоций.
   -  Картинка  получается  занятная,  -  решил  прокомментировать   мое
выступление Есин.
   - Ожогина упорно отрицает знакомство с Лешей, даже выставляет  вместо
него Берберова, который уже месяц  не  поддерживает  с  ней  знакомства.
Ссорится с  подругой,  когда  та  застает  ее  за  странным  занятием  -
сжиганием какой-то красной вещи. Это наверняка  его  свитер,  видно,  на
него кровь попала, вот и решили избавиться от улики.
   - Картинка занятная,  -  согласился  Петровский.  -  Только  это  все
предположения, догадки, умозаключения. Может, так, а может, и не так.  А
нам нужны факты, доказательства, улики. Надо думать, как  их  добыть.  С
обыском к Ожогиной идти рано, а  вот  посмотреть  за  ней  стоит.  Очень
хорошо посмотреть. Проверить связи, знакомства...
   - Владимир Степанович, - вступил в разговор Зайцев, - я думаю,  стоит
наложить арест на  почтово-телеграфную  корреспонденцию  Ожогиной.  Если
этот ее Леша подался в бега, он может подать о себе весть.
   Петровский несколько мгновений поразмышлял.
   - Хорошая мысль. Готовьте постановление, я санкционирую.
   Я думал, что на  этом  наша  беседа  закончится,  но  прокурор  вновь
обратился к Есину:
   - Как идет работа по установлению личности Леши?
   - Пока результатов нет.
   - У меня на приеме был сегодня гражданин Алексей Воронин.  Жаловался,
что его без всяких оснований инспектор Виноградов задержал возле работы,
привез в райотдел и два часа допрашивал, заявив, что он подозревается  в
убийстве. Как прикажете это понимать?
   Есин немного помолчал, и я представил, что он в этот момент думает  о
Виноградове.
   - Ошибка  произошла.  Виноградов  работник  молодой,  старательный...
Данных о преступнике почти никаких нет, работаем вслепую... Все  приметы
- имя и красный свитер... Вот он и вышел на этого Воронина...
   - Так вы собираетесь  всех,  кто  красный  свитер  носит,  через  ИВС
пропустить?
   - Ну зачем же так, Владимир Степанович? - Есин  попытался  перейти  в
контратаку. - Надо же и нас понимать. Люди  стараются,  ночей  не  спят,
ищут на ощупь... Ошибки тут вполне  возможны.  Тем  более  Виноградов  -
работник неопытный...
   - Вы это бросьте, - жестко сказал Петровский. - Виноградов неопытный,
пусть так, а вы для чего? Вы-то, я надеюсь, себя новичком  не  считаете?
Так извольте контролировать работу подчиненных!
   Есин хотел что-то сказать, но вовремя передумал. Петровский был прав.
   -  Если  нечто  подобное  повторится,  дело  кончится  дисциплинарным
преследованием. - Посмотрев на красное лицо Есина, Петровский, очевидно,
решил, что с него хватит, и обычным тоном закончил:
   -  Можете  быть  свободны.  Если  появится   что-нибудь   интересное,
докладывайте в любое время.
   - Ну, досталось на орехи? - весело спросил Зайцев, когда мы вышли  из
кабинета прокурора. - Шеф сегодня не в духе. Нам он с утра  тоже  разнос
устроил.
   Обговорив со следователем некоторые детали, мы с Есиным  вернулись  в
отдел.
 
ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ 
 
   Утро,  как  обычно,  началось  с  телефонных  звонков:   оперативного
работника легче застать на месте в начале дня, поэтому в  это  время  на
нас обрушивается колоссальный поток  информации.  Когда  лавина  звонков
начала иссякать и паузы между ними становились  все  длиннее,  на  связь
вышел Зайцев.
   - А где начальство? - спросил он, поздоровавшись. - Все утро не  могу
никого поймать.
   - Начальник - в исполкоме, Фролов  с  Есиным  -  в  управлении.  Зато
Крылов, как всегда, на месте, - бодро ответил я.
   - Ну давай тогда быстро ко мне, есть новости, - чувствовалось, что  у
Зайцева отличное настроение.
   - Что же за новости? - полюбопытствовал я.
   - Не по телефону. Приезжай, увидишь.
   Такой  ответ  окончательно  заинтриговал  меня,  и  я  отправился   в
прокуратуру.
   - Ну, что нового у сыщиков? - весело встретил меня Зайцев.
   - Я чувствую, что у следователя больше новостей.
   - Это точно! - радостно засмеялся Зайцев. - Ну а все-таки,  как  себя
ведет Ожогина?
   - Очень скромно. С работы - домой, из дома - на работу.  Контактов  с
прежними знакомыми не поддерживает, не выпивает. Прямо не узнать...
   - Очевидно, чего-то ждет, - прищурился Зайцев. -  Скорее  всего  ждет
перемен в своей судьбе. И недаром - ей поступило письмо. Правда, она его
еще не получила.
   Тут я вспомнил, что Зайцев наложил арест на корреспонденцию Совы,  и,
хотя никогда не считал эту меру  достаточно  эффективной,  почувствовал,
что на этот раз я ошибся.
   - Где же это письмо?
   - А вот оно. - Зайцев бросил на стол синий прямоугольник. Я  осмотрел
конверт.
   Письмо было отправлено из Одессы пять дней назад. Ну и темпы у  нашей
почты! В графе "Обратный адрес" стояла неразборчивая закорючка.
   Я вынул из конверта исписанный листок и бегло прочел его.
   - Ну, что скажешь? - поинтересовался Зайцев.
   - Странное письмо. -  Я  стал  читать  еще  раз,  более  внимательно.
Послание было коротким: "Здравствуй, моя дорогая Галочка! Привет тебе  и
горячая любовь с берега синего моря. Приехала сюда, потому что тут  есть
друг, с которым мы работали у хозяина. Как поживает Ира,  спрашивала  ли
она  про  меня?  Деньги  у  меня  кончились,  вышли  сколько  можешь  на
Главпочту, до востребования. Скоро мы с тобой встретимся, и  все  будет,
как  я  обещала.  Если  Ира  сильно  мною  интересуется,   сделай,   как
договаривались. Целую тебя сто раз в губки, твоя подруга Тамара".
   - Странное письмо, - повторил я. -  Я  не  могу  понять,  в  чем  тут
странность.
   - Я тоже не сразу понял.  Ну,  во-первых,  кто  такая  Тамара?  Таких
подруг у Ожогиной нет и не было.
   - Предположим, мы  ее  просто  не  знаем...  Это  может  быть  давнее
знакомство, дружба детских лет...
   - Допустим. Но писем-то Ожогина раньше не получала ни от  Тамары,  ни
от кого бы то ни было. Я специально допросил по этому поводу почтальона.
К тому же, судя по тону письма, Тамара и Ожогина виделись не так  давно.
А все ее последние связи нам известны. И  еще  одна  деталь:  письмо  от
подруги, а в тексте - "горячая любовь", "целую сто раз в губки". Женщина
своей подруге этого писать не станет.
   Тут явно мужской стиль.
   - Да, пожалуй. Значит, "Тамара" - это он?
   - Похоже на то. И вот еще что, тут есть блатной жаргон:  "работали  у
хозяина" - это понятно: вместе отбывали срок. А  вот  что  такое  "Ира"?
Похоже, это тоже условное словцо, ведь подруг и знакомых с этим именем у
Ожогиной нет.
   - Что будем делать? - спросил я.
   - Вот тебе фотокопия, покажи ее кому-нибудь из старых работников, кто
хорошо знает "музыку", а через часок я зайду к вам, и мы поговорим.
   Есин был уже на месте, и я дал ему прочесть фотокопию письма.
   - Интересно,  -  хмыкнул  он.  -  "Ира"  на  блатном  языке  означает
уголовный розыск, милиция. Значит, если мы интересуемся "Тамарой", Ожоги
- на должна что-то сделать. Что же?
   Этого мы знать не могли.
   Пришел Зайцев, и, поразмышляв, решили "расшевелить" Ожогину. Я тут же
отнес ей повестку с вызовом в прокуратуру.
   В этом учреждении ей бывать раньше не  приходилось,  к  тому  же  она
знала, что следователи прокуратуры обычно ведут  дела  об  особо  тяжких
преступлениях,  поэтому  в  кабинет  к  Зайцеву  Ожогина  пришла  уже  в
состоянии сильного смятения.
   Зайцев в течение двух часов выяснял, что ей известно об  убийстве  на
пустыре,  как  фамилия  Леши,  где  он  сейчас  и  почему  она  отрицала
знакомство с ним на предыдущем допросе.  Сова  клялась,  что  ничего  не
знает  об  убийстве,  что  не  знает  никакого  Лешу,  кричала,  что  ее
оговаривают недруги, умело пускала обильные слезы.
   Напоследок Зайцев предупредил ее об ответственности за укрывательство
убийцы.
   Ожогина выскочила из прокуратуры как пробка из бутылки. Лицо ее  было
покрыто красными пятнами, на щеках застыли потоки размазанных слез.  Вся
ее фигура и движения выдавали крайнюю степень возбуждения. Не  глядя  по
сторонам, она быстрыми шагами направилась к своему дому.
   Я вел ее до самых ворот и увидел, как она, заметив в  почтовом  ящике
конверт, всплеснула руками и долго не могла  открыть  дверцу,  а  потом,
прижав письмо к груди, скрылась в квартире.
   Рапорт. "Сообщаю, что около 17 часов гр. Ожогина вышла из своего дома
со свертком в руках и направилась к южной окраине города. Неподалеку  от
городской свалки Ожогина выбросила сверток в  заросший  бурьяном  овраг,
после чего была  мною  задержана,  а  сверток  изъят.  В  нем  оказались
коричневые мужские ботинки сорок первого размера..."
 
ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ 
(утро) 
 
   В восемь часов  я  пришел  в  ИВС  и,  забрав  Ожогину,  отвез  ее  в
прокуратуру.
   Дежурный сказал, что задержанная всю ночь не спала,  плакала,  ходила
по камере, но сейчас Ожогина держалась  собранно,  как  человек,  твердо
принявший какое-то р